– Итак, тост. – Мертвицин не потрудился встать. Видимо, мой день рождения – не самый важный для него повод. Вообще говоря, для меня тоже. Я даже, если вы помните, не собиралась его отмечать. Странно… Еще полтора дня назад я находилась дома в полной уверенности, что встречу этот день в одиночестве, в привычной обыденной обстановке, и думать не могла, что что-то может измениться. Поверила бы я, если б мне тогда рассказали мое ближайшее будущее? Вряд ли. – За вас. Будьте счастливы.
– Лаконично, – хмыкнула я. Отпила два глотка, поставила бокал на стол и только тут увидела, что мой гость даже не пригубил. Он поднес бокал ко рту, едва-едва наклонил его, но когда жидкость уже готова была коснуться губ, он отнял руку и поставил бокал. – Оригинально вы вино пьете, – не удержалась я от комментария.
– Не люблю белое. Но другого здесь не нашел. Вот красное – совсем иное дело. Цвет крови – яркий. Горячий. – И, глядя мне в глаза, с хрипотцой в голосе добавил: – Страстный.
Ишь ты как запел…
– А я как раз белое люблю. Оно легче пьется.
– Я знаю.
На первый взгляд, его ответ был совсем не примечательным, так как относился ко второй сказанной мной фразе. Просто он так сказал это «я знаю», словно речь шла о знании… меня. Но это белиберда, откуда он может меня знать? Нет, он наверняка имел в виду свое знание о том, что белое пьется легче красного, только и всего. А я и рада себе напридумывать всякого… дурного.
– А что для вас – счастье? – нужно было начать разговор, чтобы перестать думать о чертовщине. Философские темы как нельзя более соответствовали обстановке. – Раз уж пожелали, извольте пояснить.
– Пожелал на свою голову… – сделал Валера попытку пошутить, и я хихикнула. Но не для того, чтобы его поощрить или не обидеть, а потому что мне действительно это казалось забавным в тот момент. – Счастье – это найти в чужом доме красное вино, а не белое.
– Нет, вы спутали, это удачливость.
– Даже если так, то я ее лишен, – развел он руками.
– Вы ушли от темы, – наигранно посуровела я. Я поймала себя на том, что начала с ним заигрывать. С ума я, что ль, скатилась? Или с катушек спятила? Однако теперь я окончательно разглядела, что мужчина был откровенно красивым. И загадочным. И одновременно похожим на персонажа страшных книг. Если приплюсовать то, что мы были в доме совершенно одни и организовали для себя такое незауряднейшее застолье, какого, готова поклясться, не было еще ни у кого в мире, то о том, чтобы остаться равнодушной к этому кадру, можно было только мечтать.
– Ах, ну да, счастье… Знаете, Генри Дэвид Торо сказал: «Люди обыкновенно не столько радуются тому, что им дано, сколько горюют о том, чего им не дано». Он был дьявольски прав. Так вот, счастье, пожалуй, это когда ты начинаешь замечать то, что у тебя есть (а есть, как правило, не мало), а не гоняться за чем-то несбыточным, кляня судьбу и рискуя потерять все, чем обладаешь на данный момент. – Я помолчала, обдумывая услышанное. – А вы, Екатерина? Что представляет собой счастье для вас?
– Для меня счастье заключается не в отсутствии плохого, а в присутствии хорошего, – мгновенно ответила я, так как часто задумывалась над этим дискуссионным вопросом и в моей голове давно сформировался мало-мальски пригодный ответ.
– Но плохого без хорошего не бывает, – возразил он, заставив меня задуматься над его словами. Я отпила еще глоток, чтобы извилины активнее шевелились. «А ведь он прав, блин!» – осознала я через десять минут. – Но я не хотел сказать, что счастье – это отсутствие плохого. Просто-напросто было бы здорово, если бы, просыпаясь, человек каждое утро говорил себе: «У меня есть семья. Родители, дети, любимый человек (в зависимости от конкретного случая список может варьироваться, но я буду говорить абстрактно). Они живы и здоровы, и это замечательно. У нас прекрасные отношения, и это замечательно. Я проснулся сегодня, в этот чудесный погожий день – и это замечательно. Я здоров, пускай у меня часто побаливает спина, ежегодно болею гриппом, зрение уже не то, что прежде (далее каждый перечисляет свои собственные болячки), но я могу ходить, слышать, видеть, осязать, обонять, есть и обслуживать себя самостоятельно – и это замечательно. Я жив – и это замечательно». Многие были бы счастливы при таком раскладе, как считаешь? Глядя на тех, кто впереди тебя, неплохо было бы почаще оглядываться назад, на тех, кто лишен чего-то, что имеешь ты.
– Да, это интересная жизненная позиция. И ты ее придерживаешься? – Надо же, перешла на «ты» и сама не заметила. Очевидно, меня так сильно поразил его спич. Особенно эти слова «я жив – и это замечательно». Что-то в них таилось, неизведанное пока для меня.
– Я? Теперь да. Но приходишь к этому, только когда лишаешься всего.
Этот ответ привел меня в ошеломление. Лишаешься всего? Как это? И жизни тоже? Но он ведь жив! Нет, не понимаю. Что он имеет в виду? Чего он лишился, этот загадочный мужчина с красными белками глаз?
Мертвицин прервал мои мысли, пригласив:
– Потанцуем?
Вздрогнув, я поспешила убедить себя, что ослышалась. Танцевать? С ним? Но… он же… Ледяной. И странный. И незнакомый.
Уставившись в пустую тарелку, я все же через некоторое время заставила себя поднять на него глаза. Убедившись, что мужчина не шутит, я начала мучительно искать повод отказать.
– Но ведь… Нужна музыка… А ее нет.
– Но для ужина нужна еда. А ее нет. Но мы ведь ужинаем, так? Почему же нельзя танцевать без музыки?
Верно: почему? Ну почему же? Думай, думай… Почему?
– Потому что мы еще слишком мало знаем друг друга.
Он обнажил белоснежные зубы, стараясь засмеяться, но у него не получилось. Да и улыбка вышла так себе. Кто он такой? Почему так себя ведет? Чего мне следует от него ждать? Почему он не умеет смеяться?
– Я настаиваю, – сказал он тихо, но жестко. И доподлинно знал, что я не откажу. Но как он знал? И почему я уже не смогла отказать? То есть я не предприняла попытку отказать, которая не увенчалась впоследствии успехом, я просто не стала и пытаться отказать, потому что наверняка знала: теперь не смогу. Да, вышло витиевато, но так оно и было в реальности.
С трепетом и отчаянием приговоренного к смертной казни я смотрела на то, как палач, поднявшись, медленно идет ко мне и протягивает ладонь, к которой я должна была прикоснуться. Вот, настал миг. Рука простерта, его пальцы в каких-то десяти сантиметрах от меня, нужно сделать над собой усилие.
Дрожа всем телом, я подняла со столешницы ладонь и вложила ее в его. Странно, его рука была уже теплее, чем в прошлый раз. А может, рисуя эту секунду у себя в воображении, я настолько перетрудилась, что опрометчиво убавила температуру его тела? Все же рука была холодной. Очень холодной. Но не мертвецки-ледяной.
Воодушевившись, я поднялась и сделала шаг вперед, к центру зала. Мы чуть отошли от стола, и он развернул меня к себе. Положил правую руку мне на талию, а левую, с моей правой, приподнял. Мне пришлось водрузить вторую руку на его плечо.
– Вальс? – спросил он. Горло мне спер какой-то чужеродный комок, я не могла говорить, потому моргнула в знак согласия.
Поняв меня, он шагнул правой ногой – я же отвела назад левую, и мы закружились.
Ощущения были дикими. Полная тишина, нарушаемая лишь таинственным треском свечей, мерцающий свет, отбрасывающий темные, загадочные тени на его белое лицо, жуткие, но какие-то чарующие красные глаза, глядящие неотрывно в мои голубые, соприкосновение холода с моей талией и ладонью, одновременно неприятное и возбуждающее, освежающее морозное дыхание на моем лице, танец без музыки, ужин без еды… Я словно бы перенеслась в заколдованный мир, параллельный нашему. Словно ушла в Зазеркалье, как сказочная Алиса. Сердце то бешено колотилось, то вдруг останавливалось, причем на такой длительный срок, что, казалось, мне не выжить. Но нет, когда я начинала думать, что оно замерло навсегда, сердце вновь принималось за усиленную работу, неслось вскачь. Я хотела прекратить это, и я не хотела останавливаться. Временами я думала, что я умерла, временами – что наконец-то начала по-настоящему жить и что моя полноценная жизнь продлится ровно столько, сколько будет длиться этот безмолвный танец. В те минуты я ненавидела его, и я его любила.
Несмотря на отсутствие музыки, мы ни разу не сбились с ритма. Потому что музыка была у нас в голове.
– Это не я, – прошептала я.
– И это не я, – прошептал он.
Не знаю, сколько длился этот танец, – и секунду, и бесконечность. Из состояния этого безумия меня вывел новый звук. Ему было просто неоткуда взяться, и я остановилась.
– Что это? Ты слышишь?
– Нет, я ничего не слышу, – пожал Валера плечами, выпуская меня на свободу.
Я прислушалась и поняла:
– Это телефон! Наверху!
В тишине я сумела услышать звонок. Вот замечательно! Теперь есть повод прекратить этот бред, более свойственный больным болезнью Альцгеймера завсегдатаям дома престарелых, коим и вправду нечем больше заняться, кроме как вспоминать балы периода своей молодости. А мы все же в реальном мире, и доказательство этому – звонок мобильного. Наверное, это мама.
