Жозетт медленно опустила газету и посмотрела на мужа. Гастон облизывал пересохшие губы.
– Ну, что ты об этом думаешь? – мягко спросила она.
– Ничего… – почти простонал Консегюд. – Сначала Мариус, а теперь еще и Барнабе… Кто?… По каким причинам? Есть с чего рехнуться…
– Кто-то всерьез охотится на наших людей!
– Но с какой стати?
– Мы можем быть уверены только в одном, Гастон: все началось после той истории в ущелье Вилльфранш.
– Думаешь, кто-то мстит за Пьетрапьяна?
– А ты можешь предложить другое объяснение?
– Тогда, значит, полиция?
– Совсем спятил!
– Но там же одно старичье!
Жозетт ответила не сразу, но когда наконец заговорила, муж сразу заметил ее озабоченный тон.
– Я думаю о вчерашней болтовне Кастанье… Он, кажется, предвидел смерть Барнабе…
– Да, и его догадки, увы, оправдались!
– Если, конечно, это и в самом деле догадки…
– Ты хочешь сказать, что Кастанье заранее знал об этих убийствах? Но каким образом?
– А может, ему не понадобилось ничего разузнавать?
– Не понимаю!
– А вдруг Полен сам же и убил Мариуса и Барнабе?
– Ты что, с ума сошла…
– Пораскинь мозгами, Гастон… Вчера он открыл тебе свои честолюбивые замыслы… признался, что хочет работать вдвоем с тобой… Парень сообразителен и очень хитер… Воспользоваться глупой бойней, в которой он один – вспомни-ка! – никак не замешан, и убрать одного за другим тех, кто мешает пробиться на первые роли, свалив все на какогото таинственного мстителя… Это было бы чертовски ловким ходом…
– Ты и вправду думаешь, что Полен…
– Разумеется, я не могу этого утверждать, но, по-моему, и такой вариант нельзя упускать из виду.
Гастои очень доверял суждениям жены.
– Позвони Фреду и скажи, чтоб живо ехал сюда вместе с Эспри и Жозе.
В доме Сервионе первым узнал новость Оноре – он слушал радио. Комиссар испустил такой вопль, что Анджелина, которая была на кухне, вздрогнув, выронила чашку. Перепуганная женщина бросилась в столовую, ожидая увидеть мужа распростертым на полу, и остолбенела на пороге при виде Оноре, по-прежнему сидящего в кресле, где она его оставила, выйдя на кухню за подносом с уже готовым завтраком. Не успела Анджелина открыть рот, как Сервионе заорал:
– Теперь даже ты не сможешь утверждать обратное! Если только твое обычное упрямство…
– Что ты болтаешь?
– А ты разве не слыхала?
– Я слышала только, как ты закричал. Что стряслось?
– Прикончили Барнабе Пелиссана!
– Ну и что? Он был ужасным подонком, так ведь? И следовало ожидать, что он окончит дни свои скорее таким образом, чем в доме для престарелых!
– Давай-давай, остри! Клянусь тебе, это самое подходящее время для шуточек!
– Но в конце-то концов, Оноре, можешь ты мне объяснить, почему смерть этого мерзавца так тебя потрясла?
– Потому что я, в сущности, уверен, что это Базилия и ее друзья прикончили Пелиссана, как раньше они расправились с Бендженом!
– У тебя есть доказательства?
– Почти! Сторож видел, как незадолго до Пелиссана в Замковый сад вошли две старухи в черном.
– Ну и что? В это время дня я сама могла бы там гулять, никого при этом не убив.
– Врешь, Анджелина! Просто ты готова до последнего защищать этих старых ведьм!
– Ты так злишься, потому что не в силах поймать тех, кто совершил эти убийства, и не смей называть ведьмами несчастных, которым, быть может, сегодня нечего есть!
– Это не имеет отношения к…
– Ошибаешься! Когда тебе приходится с боем добывать каждый кусок хлеба, становится не до игр и некогда строить из себя мстительниц!
– Ага! Вот ты и проговорилась! И только потому, что в глубине души согласна со мной! Мстительницы! У этих обломков прошлых времен хватает нахальства пытаться заменить нас и творить правосудие на свой лад! А впрочем, сама подумай, у кого, кроме них, есть причины с таким ожесточением убивать подручных Консегюда? Такое могло прийти в голову только тем, кто мстит за своих!
– Но подумай, Оноре, ты ведь сам только что сказал, как стары эти несчастные! Куда им бороться с такими опасными типами, если те могут одним ударом прихлопнуть всю «малую Корсику»!
– Понятия не имею, но ни секунды не сомневаюсь в их виновности!
– Ладно, допустим. И что дальше?
– Как – что? Я обязан их арестовать.
Анджелина рассмеялась.
– А ты представляешь компанию этих семидесяти-, а то и восьмидесятилетних стариков в камере? Да над тобой будет хохотать весь город!
– Правосудие не обращает внимания на зубоскалов!
– Пусть так. Но не хотела бы я оказаться на твоем месте, когда нашим старым как мир землякам будут читать обвинительный приговор!
Анджелина вздохнула:
– Моя тетушка Луиза не ошиблась, когда еще перед свадьбой предсказывала, что я не буду с тобой счастлива. Здесь, на континенте, большинство корсиканцев теряют достоинства нашей расы и вырождаются…
– Плевать мне на мнение твоей тетушки!
– Неудивительно! Ты оскорбляешь бедняжку Луизу только потому, что понимаешь, насколько она права!
– Ах, вот как? Значит, она еще и права?
– Ты не только отрекся от своей родины, но еще и пытаешься преследовать тех, кто сохранил ей верность!
– Ты что, спятила?
– Даже если мерзавцев из банды Консегюда убивают наши старики, они лишь подчиняются древним законам вендетты! Раз полиция не в силах наказать убийц безвинно погибших, старики правильно делают, работая за нее! И я сама с Удовольствием бы им помогла, если бы только сумела!
Сервионе покачал головой:
– Мне больно видеть, Анджелина, что за двадцать лет супружеской жизни ты приобщилась к цивилизации не больше, чем в те времена, когда дралась с мальчишками на улицах Корте!
– Видя, во что цивилизация превратила тебя, я могу только поздравить себя с этим обстоятельством!
– Продолжай в том же духе – и получишь по физиономии!
– Попробуй только до меня дотронуться! Я мигом соберу чемодан и перееду в «малую Корсику», к своим!
– Дура!
– Палач!
В то утро прекрасное декоративное блюдо, подаренное как раз тетушкой Луизой и висевшее над дверью в столовой, упало и разбилось вдребезги, не выдержав сотрясения – Оноре так кипел от ярости, что слишком стремительно захлопнул за собой дверь. Анджелина усмотрела в этом событии мистический знак от покойной тетушки. По мнению мадам Сервионе, таким образом Луиза дала понять, что вполне одобряет ее решимость не сдаваться и до конца отстаивать честь родной Корсики. Как все уроженки Корте, Анджелина обладала богатым воображением.
Узнав о поведении Кастанье, подручные Консегюда возмутились, но в то же время почувствовали огромное облегчение. Возмутились, поскольку, будучи людьми простыми, воспринимали измену как смертный грех. Облегчение же объяснялось тем обстоятельством, что сражаться с хорошо знакомым врагом гораздо проще, чем иметь дело с неведомым противником. Но Гастон на всякий случай решил предупредить их о своих сомнениях:
– Разумеется, у меня нет никаких доказательств… Я руководствовался скорее интуицией…
Жозетт, против обыкновения присутствовавшая на этом чисто мужском сборище (что само по себе достаточно красноречиво свидетельствовало о серьезности положения), вглядываясь в лица подручных мужа, размышляла, есть ли среди них человек, способный в будущем возглавить преступный мир Ниццы, а пока, в том случае, если она не ошиблась, расправиться с Кастанье. Жозетт знала, что ее муж имеет теперь лишь видимость власти. Старый бандит просто пытается сохранить хорошую мину при плохой игре. Но от жены не могло укрыться, какой панический ужас вызывала у Гастона мысль о тюрьме сейчас, когда они накопили достаточно денег, чтобы до конца своих дней жить в полном достатке. Тем не менее он упрямо не желал уходить от дел. Жозетт подозревала, что муж действует так из тщеславия, желая доказать самому себе, что он еще что-то значит, и не разочаровать ее, верную спутницу своей жизни. Последнее соображение умиляло Жозетт.
Мадам Консегюд уже давно считала Фреда Кабри опасным болваном и никак не могла понять, с какой стати ее муж взвалил на себя такую обузу и уж тем более – зачем сделал его своей правой рукой. Вся эта история началась из-за Фреда. Именно по его милости погибли Бенджен и Пелиссан. И, если Кастанье и вправду стал непримиримым врагом их клана, то опять-таки исключительно по вине Кабри. Нет, по мнению Жозетт, полагаться на этого типа никак не следовало.
Что до слегка придурковатого гиганта Жозе Бэроля, то к нему мадам Консегюд испытывала своего рода материнскую привязанность. Этот похожий на крестьянина здоровенный малый по приказу ее мужа, не задумываясь, дал бы себя убить. К несчастью, от него невозможно ждать хорошего совета. Бэроль никогда не пытался действовать по собственной инициативе и, несомненно, правильно делал.
