Мы въезжаем в Париж. От Дефанс я рву к площади Звезды, которая высоко сияет над нами в апофеозе света… (Хорошо сказано, гм?)
— Чего бы вам больше всего хотелось в Париже? — спрашиваю я, слегка отпуская педаль акселератора.
Всю дорогу не могу заставить себя перестать молча посмеиваться над несчастной женой младшего бригадира, брошенной мной в заведении, не имеющем ничего общего с ее высокими амбициями, соответствующими, как она мне сказала, высокому положению ее мужа.
— Все, что хотите…
— Что вы скажете, если мы пойдем в варьете? Затем поужинаем… Я знаю одно местечко, где подают всякие морепродукты, от которых пустил бы слюнки сам Нептун.
— Как хотите…
Мы идем в мюзик-холл. В «Олимпии» как раз выступают братья Бефстрогановы. Они поют в сопровождении телохранителей две нагремевшие вещи: «Вернувшись с лезвия серпа» и «Ах, как когда-то молотом меня».
Спектакль имеет огромный успех, особенно его высокое художественное наполнение. Сначала мы аплодируем поющему жонглеру, затем жонглирующему певцу, после него выступает дрессировщик микробов (у которого вместо хлыста тюбик с аспирином), и в конце первого отделения знаменитая Мартина Наплюйон, звезда эротико-афродизио-азиатских танцев, исполняет шепотом свои лучшие песенки, дабы никого не разбудить.
Эстелла очень довольна вечером. А я доволен Эстеллой, что говорит о нашей природной вежливости, конечно. Если бы я не сдерживался, давно бы слазил ей пальцами за обшивку, но предпочитаю раскрыть мощь своих батарей, когда будем поближе к делу. Если после этого вы скажете, что у меня нет чувства юмора, значит, вы учились смеяться не по тем инструкциям, да еще и под мелодии Генделя.
После окончания спектакля я веду свою швейцарку в бретонский ресторан, очень модное заведение, куда, как я уже однажды говорил, морской прилив выносит все, что потом подается сразу же на стол.
Ужинать при свечах среди раскинутых рыбацких сетей и стеклянных шаров — это ли не мечта? Мы разговариваем о дожде и Париже.
— Миссис Лавми, — спрашиваю я вдруг, сам того не ожидая, тоном настолько невинным, что сам Боженька сразу бы отпустил мне все грехи, — миссис Лавми часто приезжает навестить или забрать свое бесценное дитя?
— Иногда, — бормочет куколка, опустив глаза в тарелку. — У нее кризис на почве материнской нежности. Голос крови зовет слишком громко…
— Она берет его к себе в отель, вместо того чтобы ухаживать за ним в доме?
— У жен знаменитых мужей всегда должны быть некоторые капризы. Это помогает им оставаться в общем тоне. Если она будет сидеть с ребенком, то о ней скоро все забудут…
— Я читал в газетах, она не живет в одной гостинице со своим мужем. Правда?
— Да, это так.
— Так что же, пара не уживается вместе? Она качает головой.
— Я вижу, американская психология вам непонятна, мой дорогой друг. Чета Лавми представляет собой нормальную пару, но у Фреда свои обязанности перед… гм… поклонницами. Обязанности, которые он должен исполнять без присутствия своей жены. Если они живут в разных отелях, то честь миссис Лавми спасена… Но я могу раскрыть вам один секрет…
— Слушаю!
— Фред Лавми проводит практически все ночи со своей женой…
— Забавно!
Я заказываю пирожные на десерт и прошу официанта принести нам бутылочку хорошего вина из Прованса. Нянечка, похоже, осоловела.
Ее глаза блестят, влажный рот приоткрыт, а щеки раскраснелись, и это никак не связано с нанесенным гримом от Елены Рубинштейн… Похоже, пора предпринять атаку на психику. Я легонько дотрагиваюсь до кончиков ее пальцев, лежащих на скатерти.
— Эстелла, — шепчу я, — Эстелла, если бы мне кто-то сказал, что мы проведем вечер вместе…
— Да, его величество Случай! Случайность великая вещь, правда? И если бы хозяин дома не забыл очки…
Не звучит ли ирония в этой фразе? Я несколько раз повторяю про себя вопрос, но по ее лицу совершенно непонятно, оно выражает лишь нежное удовольствие.
У малышки холодные руки. Это хороший знак. Обычно если у девушек ледяные конечности, то внутри огонь. (Или вы другого мнения? Готов подискутировать, но прошу представить статистику с заверенными у нотариуса свидетельствами.)
— Скажите, милая Эстелла, Лавми, наверное, не будет спать спокойно этой ночью, если приедет к своей жене…
— Почему?
— Из-за Джимми… Этот малый настоящий скандалист. Отец хоть навещает его иной раз?
— Да как он может себе позволить при таком образе жизни?.. Целый день на съемках, вечером идет по клубам, а утром спит.
Ну хватит об этом. Нечего и думать продолжать в том же духе, особенно если другая тема назрела.
Мои часы кукарекают два часа десять минут и еще несколько мгновений забвения.
— Мне нужно возвращаться, — шепчет грустным голосом девушка.
А? Извините… Я что, выгляжу в ваших глазах круглым идиотом? Конечно же, я сделал ей предложение в другом тоне, но… Возвращаться! Она что, с катушек…
— Вы мне обещали эту ночь, Эстелла, — обижаюсь я, высверливая в ней дырки глазами.
— Лгунишка! — шутливо сопротивляется швейцарка. — Только лишь вечер.
— Настоящие вечера заканчиваются утром…
— О! Нет! — говорит она. — Абсолютно невозможно. Миссис Лавми обязательно мне позвонит рано утром и скажет, чтобы я забрала ребенка, поскольку тот проснулся и не дает ей спать…
— Так что? Зачем вам ехать в Мезон-Лафит, а потом возвращаться в Париж? Знаете, давайте вот что сделаем, моя сладкая! Пойдите позвоните миссис Лавми и скажите, что вы ночуете у подруги, и дайте ей номер телефона…
Но эта гадюка решительно трясет головой. Я бы ее придавил, если бы поддался первому порыву. К счастью, я не всегда себя слушаю, а если слушаю, то вполуха.
— Нет, нет, мадам не потерпит этого. Она не допускает и мысли, что я буду ночевать где-то в другом месте. Прошу вас, поехали.
Я поднимаюсь в ярости еще большей, чем пожарник, обнаруживший, что его дом сгорел, после того как он вернулся с тушения пожара в другом доме.
Надо сказать, пришлось прилично потратиться (главное, не воткнешь в счет за суточные), и все впустую. Мюзик-холл, шикарный ресторан, и это только для того, чтобы в качестве компенсации опять переться на окраину Парижа! Ах, клянусь вам! Есть с чего нацепить баранью голову себе на башку и сесть в витрине.
Ох и не люблю же я динамо! Когда цивилизованная девушка соглашается послушать музыку в обществе мужчины, она должна знать, как закончится концерт в целом.
Иное заставляет предполагать, что мама вообще не воспитывала ее и несчастную нашли в капусте. Или же ее первый мужчина был полным болваном и не думал о последствиях!
— Поехали! — бурчу я, чернее тучи, и отодвигаюсь от стола.
Что вы хотите, я как наша добрая старая Франция! Стойко переживаю лишения, сжимая шляпу в руке.
Молча еду по дороге к дому графа де ля Гнилье. Этот путь у меня уже в зубах навяз. За все время от Парижа мы не обмолвились ни словом, во-первых, потому что поздно и Морфей начинает нам тыкать пальцем в глаз, а во-вторых, потому что я умею отогнать назойливого Морфея и использовать паузу, чтобы как следует обдумать ситуацию.
Пока что я не вижу связи между пропавшей толстухой Таккой и кинематографической знаменитостью Фредом Лавми… Король шаблонных кинострастей и пылких взглядов красавчик Фред кажется мне не совсем чистой личностью, если хотя бы просто судить по его национальности. Так бывает, что в моем легавом котелке происходит химическая реакция и в конце концов что-то кристаллизуется, и это что-то является уверенностью. Мое серое вещество в сговоре с внутренним голосом подсказывают мне, что что-то неладное творится в семье Лавми. Но в настоящий момент я не могу провести прямую линию между этой констатацией и похищенной американкой… Нужно немного остудить бурлящее вещество, чтобы искомое выпало в осадок. Затем можно снять, процедить через мелкое сито и подать в разогретом виде с лимонной долькой.
В который раз я торможу перед ржавой решеткой, вдыхаю аромат осени и любуюсь золотыми листьями в серебристом тумане, выхваченными из темноты фарами моей машины. Затем поворачиваю голову к Эстелле…
Она хлопает глазами, красавица. Ей не терпится поскорее забиться в кровать с теплыми простынями, собственно, мне тоже. Наступают моменты, когда усталость берет за горло и даже самые сильные мужчины, вроде меня, вдруг ощущают мягкую резину в том месте, которым по праву привыкли гордиться.
— Вот вы и приехали, милая моя… Она улыбается.
— Спасибо, вы так милы.
— Я знаю, мне говорили, но все равно благодарю за информацию.
— Обиделись?
— Напротив…
Горчичная горечь поднимается изнутри прямо к носу. Из-за этого, возможно, Наполеон рискнул стать Бонапартом. Она угадывает мои мысли, полные сарказма.
— Я хочу вам сказать… — начинает она.
Я с трудом сдерживаю зевоту. О нет! Только не это! Не хватает только ее разглагольствований в конце сеанса! Болтовня хороша в начале вечера. Она создает атмосферу, но среди ночи дает единственный эффект — будто бормашина, занесенная над вами дантистом.
