– Триш в гастрономе, – сообщил он непонятно к чему.
Они поставили аквариум на пол, рядом с клюшками для гольфа. Путешествие вверх по ступенькам опрокинуло всех черепашек в один угол. Джолейн Фортунс сказала:
– Познакомьтесь с моим другом Томом Кроумом. Том, это Деменсио.
Мужчины пожали друг другу руки; Кроум пристально изучал обезглавленную Мадонну, Деменсио пялился на возбужденных черепах.
– Что поделываете? – спросила Джолейн.
– Да так, ерунда. Дырочка в глазу засорилась. – Деменсио знал, что вранье – пустая трата сил. Все на виду, разложено на ковре в гостиной, любой дурак поймет: разобранная статуя, трубки, резиновый насос.
– Так вот как вы заставляете ее плакать, – заметила Джолейн.
– Так мы это и делаем.
Человек по имени Том осведомился насчет флакона духов.
– Корейская подделка, – признался Деменсио. – Но хорошая. Видите ли, я стараюсь, чтобы ее слезы приятно пахли. Паломники на такое падки.
– Отличная идея, – сказала Джолейн, хотя ее друг Том, казалось, сомневался. Джолейн сообщила Деменсио, что у нее есть предложение: – Мне нужно, чтобы вы с Триш присмотрели за моими черепахами, пока я не вернусь. Там в машине пакет со свежим ромейном, и я оставлю вам денег на новый.
– Куда вы уезжаете, Джолейн? – спросил Деменсио.
– У меня дела в Майами.
– Связанные с лотереей, полагаю.
– Что вам известно? – вмешался Том Кроум.
– Билет пропал – вот все, что мне известно, – ответил Деменсио.
Джолейн Фортунс пообещала поведать всю историю, когда вернется в Грейндж.
– Мне ужасно неловко за такую таинственность, но в свое время вы поймете.
– И долго вас не будет?
– Если честно, не знаю, – сказала Джолейн. – Но вот что я хочу предложить: тысяча долларов за заботу о моих лапочках. Не важно, за день или за месяц.
Тому Кроуму, кажется, поплохело. Деменсио присвистнул.
– Я вполне серьезно, – прибавила Джолейн.
И вполне рехнулась, подумал Деменсио. Штука баксов за то, чтобы нянчить толпу черепах?
– Это более чем справедливо, – пробормотал он, стараясь избегать взгляда Кроума.
– По-моему, тоже, – сказала Джолейн. – И еще… Триш говорила, у вас есть кот.
– Хуй бы с котом, – выпалил Деменсио. – Простите мой французский.
– Он привитый? Не помню, чтобы видела вас у доктора Кроуфорда.
– Да просто тупой бродяга. Триш оставляет ему объедки на крыльце.
– Отлично, – заключила Джолейн. – Но сделка будет расторгнута, если он убьет хотя бы одну из моих крошек.
– Не беспокойтесь.
– Там ровно сорок пять. Я посчитала.
– Сорок пять, – повторил Деменсио. – Буду следить.
Джолейн вручила ему сотню долларов в качестве аванса и еще двадцать в счет салатного фонда. И сказала, что он получит остаток, когда она вернется.
– А Триш? – спросила она. – Как она относится к рептилиям?
– О, она от них без ума. Особенно от черепах. – Деменсио еле сохранял бесстрастное лицо.
Кроум достал камеру, такую одноразовую картонную. Деменсио спросил зачем.
– Ваша Дева Мария – можно мне сделать снимок? Это для друга.
– Пожалуй, – ответил Деменсио. – Подождите секундочку, я ее соберу.
– Просто замечательно. Соберите ее и заставьте плакать.
– Иисусе, вам еще и слезы нужны?
– Пожалуйста, – попросил Том Кроум. – Если это вас не сильно затруднит.
Было уже за полночь, когда Том Кроум и Джолейн Фортунс остановились в «Комфорт-Инн» в Южном Майами, около университета. Опасаясь, что ее жуткие порезы и синяки привлекут внимание, Джолейн осталась в машине, а Кроум зарегистрировался в мотеле. Им достались отдельные смежные комнаты.
Кроум заснул легко – чудо, если учесть, что у него не было работы, на счете в банке – тысяча триста долларов, и в придачу – отдельно проживающая супруга, которая притворяется наркоманкой, отказываясь дать ему развод. И если этого недостаточно для воспаления мозга, ему грозили тяжкие телесные повреждения от ревнивого судьи, чью жену он и месяца не трахал. Все эти обременительные проблемы Кроум отставил в сторону, чтобы опрометчиво рисковать, преследуя двух вооруженных психопатов, ограбивших и избивших женщину, которую он едва знал.
И все же он спал как щенок. Так сказала Джолейн, которая сидела у него в комнате, когда он проснулся при ярком свете дня.
– Будто нет никаких забот, – услышал он. – Это чуть ли не лучшее в моей работе – смотреть, как спят котята и щенки.
Кроум приподнялся на локтях. На Джолейн была спортивная майка и велосипедные шорты. Ее ноги и руки были стройными, но с упругими мускулами; странно, что он раньше не заметил.
– Младенцы спят точно так же, – сказала она. – Но за младенцами мне наблюдать грустно. Не знаю точно почему.
– Потому что ты знаешь, что готовит им будущее. – Кроум начал было выбираться из постели, потом вспомнил, что на нем одни трусы.
Джолейн бросила ему полотенце:
– А ты, оказывается, стеснительный. Хочешь, я отвернусь?
– Не нужно. – После эпизода в ванной скрывать уже было нечего.
– Иди прими душ, – сказала она. – Обещаю не подсматривать.
Когда Кроум вернулся, она спала на его кровати. Несколько секунд он постоял, прислушиваясь к свистящему ритму ее дыхания. Впереди совершенно безумные опасности, а Кроуму уютно – это настораживало. Незнакомое чувство цели возбуждало, и он решил прекратить излишнее самокопание. Женщину обидели, мужчины, сделавшие это, заслуживали расплаты – и Кроум мог лишь прийти на помощь. В любом случае лучше преследовать вооруженных идиотов по южной Флориде, чем писать безмозглые заметки о холостяцкой жизни в девяностых.
Он проскользнул за дверь в комнату Джолейн, чтобы не разбудить ее разговором по телефону.
Через два часа она вошла – глаза припухли, – чтобы сообщить:
– Ну и сон мне приснился.
– Хороший или плохой?
– В нем был ты.
– Ни слова больше.
– На огромном воздушном шаре.
– Правда?
– Канареечно-желтом с оранжевой полосой.
– Я бы предпочел на великолепном скакуне, – сказал Кроум.
– Белом или черном?
– Не важно.
– Ну еще бы. – Джолейн закатила глаза.
– При условии, что он умеет бегать, – прибавил Кроум.
– Может, в следующий раз. – Она зевнула и села на пол, подогнув под себя ноги. – Трудился как пчелка, да?
Он сказал, что раздобыл финансы для погони. Разумеется, Джолейн захотелось узнать, где он их взял, но Кроум отболтался. Газетный кредитный союз, не зная о его отставке днем раньше, с радостью предоставил заем. Джолейн Фортунс пришла бы в ярость, скажи Кроум правду.
– Я уже перечислил три тысячи на твою «Визу», – сказал он. – Поддержал ублюдков материально.
– Твои собственные деньги!
– Не мои – газеты, – ответил он.
– Да перестань.
– Слыхала когда-нибудь о служебных расходах? Кроме того, мне возмещают оплату отелей и бензина.
Кроум прикидывался эдакой крупной шишкой. Он не был уверен, купилась ли Джолейн на эту ложь. Она шевелила пальцами на ногах – это могло означать практически что угодно.
– Кажется, им и впрямь нужна эта статья, – сказала она.
– Ну да, таков наш бизнес.
– Новостной бизнес, да? Рассказывай.
– Люди, которые тебя избили, – ответил Кроум, – до сих пор не обналичили твой билет «Лотто». Я справился в Таллахасси. Они даже своих имен не назвали.
– Выжидают, хотят убедиться, что я не пойду в полицию. Как ты и предсказывал.
– Они продержатся неделю, может, дней десять, пока билет не прожжет им дыру в кармане.
– Не так уж много времени.
– Я знаю. Нам понадобится удача, чтобы их найти.
– А потом?…
Об этом она уже спрашивала, и у Кроума не было ответа. Все зависело от того, кто эти подонки, где они живут, что купили на оружейной выставке. Эти люди вспомнили, что нужно стащить ночную видеопленку из «Хвать и пошел», а значит, они не настолько тупы, как Кроум решил поначалу.
Джолейн напомнила ему, что в багажнике лежит «ремингтон».
– Вот что хорошо в дробовиках, – сказала она. – Предел погрешности.
– Ага, так ты, выходит, уже стреляла в людей.
– Нет, Том, но я знаю оружие. Папа об этом позаботился.
Кроум передал ей телефон:
– Позвони этим милым ребятам из «Визы». Посмотрим, что там поделывают наши тусовщики.
Синклер не сказал ни единой душе в «Реджистере», что Том Кроум ушел в отставку, надеясь, что это был дешевый блеф. Хорошие журналисты темпераментны и импульсивны; Синклер помнил это из лекций школы менеджмента.
Потом в офис к Синклеру пришла женщина, занимавшаяся полицейскими хрониками, с ксерокопией отчета, который встревожил его весьма и весьма. Неизвестные расстреляли окна в доме Кроума, при этом владелец никоим образом не дал о себе знать. За отсутствием свежей крови или трупов копы рассматривали происшествие как случайный акт вандализма. Синклер считал, что на самом деле все куда серьезнее.
