— Ясно, — сказала Беда. — Значит так — мы ему верим. Так будет лучше для нас.
— Ребята, давайте я в ментовку пойду и скажу, что не удрал я, а эвакуировался.
— Ага, на угнанной нами машине.
— Всем будет так лучше — ментам, вам, мне.
— Если ты не врешь, то тот, кто убил Грибанова, хотел выдать за убийцу Бизона. Ты тут случайно подвернулся со своей подходящей биографией. Нет, Возлюбленный, мы тебе верим. Ты убил хахаля, но не убивал Грибанова. Так будет лучше для нас. Потому что в этом случае мы докопаемся до истины, а тебе не впаяют на полную катушку сомнительных казенных благ.
— Пусть впаяют, — упорствовал Женька, уставившись единственным глазом в пол. — Так будет лучше.
Я встал и вышел из кухни. Ильич жил в маленькой однокомнатной квартирке, почти такой же, в какой жила Беда. Только балкон у него — пусть и крошечный, был застеклен и любовно отделан изнутри деревянной рейкой. Я вышел на него и уставился в темноту за стеклом. Было так рано, что в соседних домах еще не зажглись окна; самые ранние будильники еще не прозвенели, чтобы вырвать своих хозяев из теплых постелей.
Я прислонился лбом к холодному стеклу. Не прошло и месяца после той заварушки, а я уже влип в новую историю. Как могло так случиться, что я не избавился от оружия, а как последний пацан, еще не словивший свою долю адреналина, припрятал «Макаров» в своем жилище? Бездарно припрятал, тупо, глупо, с отвратительной, ни на чем не основанной уверенностью, что никто и никогда не сунется в мой холодный, нищий сарай и уж тем более не будет что-то искать под некрашеными, старыми досками пола. Ведь чтобы там что-то искать, нужно знать. А знали только я и Элка. Только Элка и я.
— Ну и что дает глубокий анализ произошедшего? — в проеме балконной двери стояла Беда и шрапнелью вопросов расстреливала меня в маленьком, узком, холодном пространстве. — Каемся в собственной глупости, слабости, тупости? Думаем — дальше что? Прятаться? Бегать? Сдаваться?
— Мы обкурились, угнали машину, и помогли сбежать опасному преступнику, — напомнил я ей.
— Он не опасный. Он добрый, — засмеялась Беда.
— Хлебом тебя не корми, дай выставить меня идиотом.
— Хлебом меня не корми, дай докопаться до истины. Это ты — любитель ретироваться через балкон. Что сделано, то сделано. Может быть, ты скажешь потом спасибо, что все так произошло.
— Спасибо, — сказал я заранее, и зачем-то раскланялся.
— Смейся, паяц! И что ты думаешь дальше делать?
— Прийти к ребятам из уголовки. Рассказать как все было. Дадут условно.
— Кретин. Слабак. Учитель. Ты даже не смог напугать девочку.
— Девочка сама кого хочешь напугает, а потом накормит. А что предлагаешь ты?
Она сняла очки. Говорят, когда очкарики снимают очки, их взгляд становится беспомощным и беззащитным. Может, у других очкариков он таким и становится, но только не у Беды. Она уверенно уставилась на меня взглядом вздорной бабы, которая сделает все по-своему, даже если мир перевернется.
— Я предлагаю не прятаться, не паниковать, и уж тем более не бежать сдаваться. Вести себя так, будто ничего не произошло. Ходить на работу, жить так, как мы жили, — она усмехнулась, — и там, где мы жили. Есть большая вероятность того, что никто не видел, как мы угнали машину, как ты тащил Возлюбленного по черной лестнице вниз, и уж тем более никто не знает, что перед этим мы опробовали в действии «ракету». Все может пройти без последствий, и тогда у нас будут развязаны руки, чтобы попытаться выяснить, что произошло на самом деле. Нужно понять, кто и зачем хочет упрятать тебя за решетку.
Она развернулась и пошла в коридор. Она все решила. Постановила. Утвердила. И никакое другое мнение ее не интересовало.
— Эй! А как же Женька? — я поплелся за ней. В коридоре она натянула дубленочку.
— Пусть живет здесь, не высовывается, пельменей ему на неделю хватит. Крыша и харч — все как он мечтал. Ильич перекантуется у Нэльки, ее достали его трехразовые набеги, она мне жаловалась. Она хочет семью, уют, детей и борщи в воскресенье.
— Стой! Ты куда? — заорал я, глядя, как она сражается с замком входной двери.
— Домой. Потом на работу. Потом снова домой. Не собираюсь прятаться по углам и тебе не советую.
— Ребята, давайте я сдамся в ментовку! — выполз из кухни Женька. — Ну, эвакуировался, заблудился, вернулся и сдался — с кем не бывает?!
— Я тебя подвезу, — сказал я Беде, в надежде, что она не уйдет так быстро и просто.
— Тачка до моего дома стоит тридцать рублей. И они у меня есть. — Она вышла и захлопнула дверь перед моим носом.
Она ушла так, будто мы не спали с ней под одним одеялом, не умирали от хохота над одними и теми же шутками, не сидели долгими вечерами в ее маленькой, тихой квартирке. Она пишет и курит, курит и пишет, а я проверяю кучу тетрадей, контрольные, в которых так трудно разобраться из-за хаоса, царящего в пятнадцатилетних головах. Я читаю ей бред, что Ленин — это «дедушка с фронта», она хохочет и орет: «Заткнись! Не мешай мне работать!». Как будто не она устраивала мне ночи, от которых на первых уроках у меня тряслись ноги в коленках, и я путал слова, вызывая взрывы хохота в классе. Будто не от нее я удрал с балкона четвертого этажа от отчаяния и неравнодушия.
Она заявила, что такси стоит тридцать рублей. Она сказала, что эти рубли у нее есть. Я бы многое дал, чтобы у нее их не было, и она хоть на миг бы зависела от меня.
* * *
Я все сделал, как сказала она. Я оставил Женьку в квартире Ильича, приказав ему сидеть тихо. Я собрался, оделся, сел в машину и как ни в чем не бывало, поехал в школу. До начала уроков оставалось время, и я навел порядок в сарае.
В положенное время я открыл школу, и долго ходил по пустым коридорам, прислушиваясь как тетки-технички, моя полы, перекрикиваются, обмениваясь подробностями вчерашнего происшествия в школе.
Не пришла только баба Капа.
Она не пришла ни к открытию школы, ни к началу занятий, когда первые ученики уже стали толпиться у закрытого гардероба. Я попросил заменить ее Веру Петровну — тетку лет шестидесяти, сказав, что, наверное, Капа приболела. Вера Петровна фыркнула и, поджав сухие, тонкие губы заявила, что за последние тридцать лет работы в школе Капитолина Андреевна никогда не болела, и заставить ее не явиться в школу могло только что-то из ряда вон выходящее.
Мне не понравилось это. Мне не понравилось это настолько, что я почувствовал, как похолодело в желудке и сердце дало сбой.
Я рассчитывал поговорить с Капой о вчерашних событиях, но она не пришла в школу впервые за последние тридцать лет. Мне очень плохо верится в такие совпадения.
Я встал у гардероба и стал высматривать Ваньку Глазкова. Я промаялся там до звонка, но Ванька так и не появился. Это не понравилось мне еще больше. Я хотел учинить Глазкову свой личный, пристрастный допрос, но он не пришел в школу. Впрочем, он заядлый прогульщик. Узнаю сегодня его адрес и сгоняю к нему домой. Как там сказала Беда? «У нас будут развязаны руки, чтобы попытаться выяснить, что же произошло».
На второй перемене ко мне, блестя подведенными очами, подбежала Марина и заговорщицким тоном сказала, что меня ищет Ильич. Я удивился, как меня можно искать, на переменах я всегда ошиваюсь в учительской.
Ильич в кабинете дремал. Компьютер был выключен, шеф не гонял, как обычно, игрушки, а, развалясь, сидел в кресле, полуприкрыв глаза. Вид у него был цветущий и свежий — рубашечка, галстучек, костюмчик что надо. Нэлька ему чуть ли не ногти отполировала.
— Что-то мне, Петька, хреново.
— Не выспался? — изобразил я заботу.
— Да нет, гипертония…ть, и до меня добралась.
Такое заявление могло обозначать только одно: мне придется за него проделать какую-нибудь неприятную работу.
— Что делать-то надо? — в лоб влепил я ему.
Ильич забегал глазками по кабинету, и не найдя на чем остановить свой взгляд, не очень уверенно посмотрел на меня.
— Как ночь прошла? — спросил он с явным намеком на то, что мои темные делишки требуют какой-то отмазки.
— Нормально. Спасибо.
— Твой дружок с разбитой мордой сильно смахивает на фоторобот, который суют в экраны с утра. Он убийца Грибанова, который сбежал вчера вечером из ментовки. Говорят, у него был сообщник, но о нем ничего не известно.
— Да?! — я очень удивился, что Ильич решился на разбор полетов. Что-то ему сильно надо.
— Да, Петька, но я готов тебе оставить хату, пользуйся, если надо, только…
— Что?!
— Помнишь, ты как-то исполнял мои обязанности?
Я кивнул. Я почти понял, что сулит мне этот разговор.
— Вот приказ, — он двинул по столу ко мне какую-то бумагу, — ты снова мой и.о. А я, Петька, заболел. В больницу ложусь, на обследование. У меня колит, гастрит, отит, ринит и… дисплазия соединительной ткани.
— Гипертония, — напомнил я.
