— Возвращайтесь позже.
Проходя мимо пятерки у бара, Дортмундер и Стэн услышали, как первый из этих завсегдатаев заявил:
— А хочешь мою идею про рай? Ты туда попадаешь и спишь.
— Третий повернулся на своем табурете, чтобы лучше видеть собеседника.
— Да? И что дальше?
— Что дальше? Конец. Последний сон. Можешь представить себе что-нибудь лучше этого?
В наступившей тишине, Дортмундер как раз выходя из бара, сказал:
— Я рассчитывал на это. Мог бы кое-что использовать.
— Я тоже, — согласился Стэн. — Я подброшу тебя до дома.
— Спасибо. Я, может, еще один звоночек сделаю.
— Дортмундер! Джон Дортмундер! Ты дома, Джон Дортмундер?
— Ох! — и Дортмундер отскочил от телефона, откинув руку как можно дальше от себя.
— Джон Дортмундер, это ты?
— Не ори!
— Что?
— Не ори, говорю!
В телефоне прозвучало какое-то бормотание. Очень осторожно Дортмундер снова приблизил трубку к уху. Оттуда послышалось невнятное:
— Что такое? Я возвращаюсь, а тут телефоны не работают?!
— Арни? Это случилось три недели спустя, после несложившейся встречи в «Баре и Гриле».
— Вот ты где! Приветствую тебя, Джон Дортмундер!
— Да, привет, Арни. Так ты вернулся уже?
— Не прошло и десяти минут, как я отомкнул свою дверь.
— Так значит, не сработало? — Дортмундер не был удивлен.
На что Арни возмутился:
— Как это не сработало? Ясен пень, все сработало! Меня выпустили с почетом, Джон Дортмундер. Перед тобой сейчас новый человек!
— Ну, я тебя сейчас все равно не вижу, — заметил Дортмундер, — но, должен сказать, звучишь ты по-старому.
— Да, я просто имидж немного сменил, — пояснил Арни.
В комнату вошла преданный компаньон Дортмундера Мэй с ручкой в руке — она гадала в кухне кроссворд — и сосредоточенно прислушалась к беседе.
— Новые шасси мне, конечно, не приделали, я по-прежнему растение в физическом плане, но кожа цвета кофе имеется, — продолжал Арни.
— Ну, ты же в тропиках был, — сказал Дортмундер, показывая Мэй всем телом и приподнятой бровью, в общем, задействовал все, чтобы сообщить — сам не в курсе, в чем тут дело, но, кажется, никакой угрозы нет.
— Так и есть, — согласился Арни. — Не знаю, когда я теперь еще выйду из дома. Но, слушай, говорю же тебе, я по-настоящему и дом-то никогда не покидал.
— И то верно.
— Вообще-то, я вот зачем тебе звоню — есть новенький план, и ты должен приехать сюда.
— Туда? То есть, к тебе домой?
— Именно здесь я и нахожусь, Джон Дортмундер! И здесь же я намереваюсь предложить тебе такое предложение, что тебе сразу же понравится!
— Какое еще предложение?
— Дортмундер, не будем вдаваться в подробности через этот публичный аппарат. Это же телефон…
— Да, да, я понял.
— Знаешь, в наших взаимоотношениях, ну, в сделках между нами, я всегда давал тебе высокую ставку.
— Это верно.
— Мне приходилось это делать, — напомнил ему еще раз Арни. — Но если бы я давал ставку пониже, как этот мошенник Стун, никто бы ко мне не стал ходить из-за моей врожденной непривлекательности.
— Хм.
— Все в прошлом, Джон Дортмундер, — пообещал Арни. — Подожди, вот увидишь! Когда ты придешь, я тебе все выложу. Ты никогда даже не мечтал о таких деньжищах. Приходи, я дома. Пока не верну свою бледность, никуда из квартиры не выйду. Заходи в любое время, Джон Дортмундер. И я тебе расскажу, как классно вернуться домой. Ну, пока.
— Присядем, — предложил Дортмундер.
Они сели, и Мэй обеспокоенно посмотрела на него.
— Я как-то тебе говорил о некоем персонаже по имени Арни Олбрайт.
— Перекупщик, — кивнула она, и отложила ручку на журнальный столик. — Ты иногда продаешь ему барахло, и он тебе не нравится.
— Он никому не нравится. Он и себе не нравится. Однажды он мне сказал, что не любит себя настолько, что бреется спиной к зеркалу.
— Но барахло ты ему продаешь.
— Он улучшает свою личность путем увеличения стоимости товара.
— Что, настолько противен?
— Ну, он только что из реабилитации.
— Реабилитации? Он что, еще и алкоголик?
— Нет, он просто противный, но этого достаточно. Как оказалось, его семья не могла больше этого терпеть, и оставалось или выбросить его из самолета или провести психологическое вмешательство. Не думаю, что у них был самолет, так что они выбрали второй способ.
— Джон, когда люди проводят психологическое вмешательство, они делают это с алкашом или наркоманом или с кем-то подобным. Они говорят ему, что он должен пройти реабилитацию или лечь в клинику для наркоманов, или куда там еще, потому что никто больше терпеть этого не будет. А если проводят такое за несносное поведение, то куда они его послали?
— «Мед Клуб», где-то на Карибах. Они посчитали, что отличная погода, радостные лица, может быть, помогут ему. Он же мне один раз звонил оттуда — это все он сразу же возненавидел. Я так понял, что ничего не помогло, но вот он вернулся, и утверждает, что сработало. Поживем-увидим.
— Ты не услышал по голосу, сработало или нет?
Дортмундер задумался, вспоминая их разговор.
— Господи, я не знаю. Может быть. Он был такой же громкий, ну может, его голос не так сильно скрипел. В любом случае, он хочет, чтобы я к нему приехал — у него есть ко мне предложение, и он позвонил мне сразу как вернулся домой, и больше ничего мне не известно.
— Ты сказал ему, что приедешь?
— Я не сказал ни да, ни нет.
— Но он тебе позвонил сразу же, как вернулся. Думаю, тебе следует узнать, что к чему.
Дортмундер глубоко вздохнул.
— Не хочу туда идти один, Мэй.
— Позвони Энди, — посоветовала Мэй.
Он медленно и задумчиво кивнул.
— Значит, за дело, — согласился Джон.
Когда сработала вибрация на телефоне Энди Келпа, он находился в лифте среди совершенно незнакомых ему людей. Он как раз поднимался на одиннадцатый этаж одного здания на Манхеттене, где находился шикарный меховой магазин. А именно сегодня он туда поехал, потому что была середина августа, к тому же среда, и основной штат этого эксклюзивного бутика был в отпуске, в чем он удостоверился, выслушав утром их автоответчик. Как бы там ни было, прекрасный день для покупок.
Теперь же, стоя в лифте и чувствуя вибрацию на бедре, он думал, как же не вовремя ему звонят. Но, с другой стороны, среди русских мехов было бы еще неудобней, так что он достал телефон из кармана, открыл и пробормотал:
— Да?
Люди вокруг притворились, что не подслушивают, хотя на самом деле аж подтянулись ближе, чтобы лучше слышно было.
— Ты ничем там не занят?
— Вообще-то занят, — Келп признал по голосу своего периодического напарника Джона Дортмундера. — Я обычно всегда чем-то занят.
— О, — в голосе появилось подозрение. — В одиночку?
То есть Келп не позвал его с собой на хорошее дельце.
— Да, в одиночку.
Люди вдруг стали прочищать горло, чесать носы и шаркать ногами, усиленно показывая свое недовольство неинтересной беседой.
— Такое случается, — закончил Келп.
Тут двое мужчин так громко закашляли, что Келп едва расслышал, что говорит Дортмундер.
— Тогда позвони мне, как освободишься.
— Через часик может быть.
— Я дома.
Келп знал — этот человек частенько бездельничал дома.
— Заметано, — сказал Келп, и лифт остановился на одиннадцатом этаже.
Он вышел, а лифт поехал дальше, полный чихающих, сморкающихся и почесывающих носы людей. А через пятьдесят пять минут Келп уже входил в свою квартиру на западной Тридцатой, держа в руках большой пакет из Wаl-Маrt. Он был полон, но не слишком тяжел — сверху виднелся свитер из полиэстера с зеленым воротом. Энди прошел в спальню, где сидела за компьютером его подруга Анна Мария Карпино. Она переписывалась с сумасшедшими историками, которых интересовали подробности о её отце, бывшем конгрессмене великого штата Канзас.
— Покупки? — подняв на него глаза, но не убрав пальцев с клавиатуры, спросила она. — В Wаl-Маrt? Ты?
— Не совсем так, — пояснил Келп, положив пакет на кровать. — Я скорее ходил на охоту, — выбросив свитер в корзину для бумаг, он достал из пакета коротенький серебристый соболиный полушубок никогда не устаревающего фасона. — Думаю, как раз твоего размера.
Девушка подскочила из-за компьютера.
— Соболь в августе! Самое время!
— У меня есть три таких, — сказал он, любуясь, как она прижимает к себе шубку. Вытащив еще два идентичных трофея, он продолжил: — Один тебе, а два в оплату аренды.
— Вот этот самый лучший! — заявила она, улыбаясь и поглаживая мех.
Джон просил позвонить. Поговорю из гостиной.
— Эти люди, — она пренебрежительно махнула на компьютер. — Они хотят знать за кого папа был во время Холодной войны. Как будто он вообще за кого-нибудь когда-нибудь был. Он же был политиком, ради бога!
