Сан-Антонио - Слепые тоже видят

— В чем дело? — спрашиваю я резко.

Ух, как я зол!

Вы думаете, чего я жду в качестве ответа? Естественно, голоса горничной (польки в тапочках, как обычно), спрашивающей, “скоро ли освободится?” или “вы нас звали?”.

Но тембр голоса за дверью явно мужской. Гортанный. Густой. Такие голоса формируются с детства на юге, где горы и люди живут за высокими заборами. Зычный голос. Настойчивый.

— Это бррригадиррр Смешон, господин комиссаррр!

Во мне (и у меня) все падает.

Но какого черта ему тут надо? И, собственно, как его сюда занесло?

Я никому не мешал, нежно снял эту девчушку, разложил на мягкой постели, тихо взобрался на нее и, прошу заметить, не звал при этом никого на помощь… И вот пожалуйста…

Я натягиваю на задницу слипы и приоткрываю дверь.

Бригадир Смешон приветствует меня по всем правилам субординации, не обращая внимания на мой вид. Шутки в сторону, никаких улыбок и фамильярностей, когда речь идет об обращении к старшему по званию, даже если тот в трусах. Бригадир из тех, кто всегда на службе, даже на кухне или в постели со своей женой. Его лицо состоит из широких горизонтальных черт, расположенных одна над другой. Линия усов, линия черных как угли глаз, затем полоса широких бровей, и вплотную над ними линия козырька фуражки. В конторе он исполняет функции постоянного дежурного. Он глуп, но бдителен, как сторожевой пес. Бессмысленно пытаться попасть к шефу, если тот не хочет вас видеть. Смешон всегда начеку и в жизни вас не пропустит. Он неожиданно свалится вам на голову из ниоткуда и, выставив вперед верхние зубы, докучливо замордует вас вопросами.

— Прррошу прррощения, что помешал, господин комиссаррр, но господин дирррек-торрр пррросит вас явиться к нему немедленно. Вам необходимо пррриехать к нему во Фррранцузский банк. Он ждет вас!

Служака прикладывает руку к козырьку и делает “кррругом”, даже не бросив взгляд в комнату, где Франческа мигом бросила вертеться перед зеркалом.

— Э, Смешон! — зову я. Он оборачивается.

— Господин комиссаррр?

— А как так получилось… я имею в виду… Как вы меня здесь нашли? Он пожимает плечами.

— Это не я, — заверяет Смешон, — это господин диррректоррр.

(Я только сейчас заметил, что у меня Смешон произносит кое-где слово “директор” с четырьмя “р”. Это не из подхалимства перед начальством, а по невнимательности. Прошу впредь считать, что там всего три “р”: “Р Р Р”).

Меня охватывает ярость.

Ага, значит, Старик следит за мной в эти часы. Хорош сюрприз, нечего сказать! Теперь я буду держать ухо востро и разобью рожу первому же легавому, пристроившемуся у меня на хвосте.

В гневе я возвращаюсь в комнату, захлопнув дверь ударом ноги.

Франческа смотрит на меня несколько иначе.

— Кроме шуток, ты комиссар? — мурлычет она.

— Да вроде того, — огрызаюсь я, натягивая шмотки.

— Полицейский?

— Нет, народный! Она грустно улыбается.

— Насколько я поняла, мы разбегаемся?

— Наслаждениям и радостям рано или поздно приходит конец, красавица моя. К сожалению, мне не удалось произнести заключительную часть своей речи, но тем не менее ты могла получить общее впечатление о моей личности. Надеюсь, ты не очень разочарована и я останусь в числе твоих близких… Сказав это, я начинаю завязывать галстук.

— Эй! — зовет меня настойчивая партнерша. — Я хотела бы спросить тебя еще кое о чем…

— Тебе нужны деньги на такси?

— За кого ты меня принимаешь? Мне только хотелось бы знать…

Она проводит рукой по своим стриженым волосам таким нежным и соблазнительным движением, каким обычно поправляют волосы девушки —стриптизерши.

— Как ты находишь мою стрижку?

Я смотрю на копну упаковочной соломы неопределенного цвета, которую она пытается пригладить растопыренными пальцами, как граблями.

Неутихшая досада заставляет слететь с моего языка гадость.

— Избыточной, — говорю я. — Если бы тебя и еще семнадцать твоих подруг обрить наголо и разложить на лугу, то получилась бы площадка для игры в гольф.

Я быстро целую ее в голову, больше похожую на одуванчик, и убегаю.

Когда я выхожу из пристанища алкоголиков и любовников на улице Вдохов и Выдохов (бывшей Охов и Вздохов), дождя больше нет.

Выхожу, как осел, один. Как это говорится? После соития всякий зверь грустен? Не знаю, может быть, но в моем случае он спешит.

Спешит и бросает свою партнершу.

Кроме того, зверю пора вновь обрести свои мысли, свои сигареты и свою независимость. Следует еще сказать, что женщине после соития нужно намного больше времени, чем мужчине, чтобы вернуться в обычное эмоциональное состояние. У мужчины все быстрее. Как телескопическая антенна: вытянулась — убралась. Уж не говоря о том, что мужчине одеться — раз плюнуть.

Размышляя об этом и досадуя, что не выполнил с Франческой и половины обычной программы, я выскакиваю из гостиницы. Собственно, это даже не гостиница, а меблированные комнаты… если считать мебелью видавшую (как я уже говорил) виды кровать, видавший еще больше стул и фаянсовый предмет, ослепший от этих видов.

Я останавливаюсь и оглядываю улицу. Замечаю малого на противоположном тротуаре, старательно делающего вид, что читает газету. Повторяю, что он лишь делает вид, поскольку у него в руках “Нация”, а ее приобретают для чего угодно, только не для чтения.

Кроме этого типа, на улице никого, если не считать двух канареек в клетке консьержки (я имею в виду металлическую птичью клетку, а не конуру консьержки).

Я пересекаю улицу, чтобы разглядеть физиономию малого. Ему на вид примерно сорок семь лет и три месяца, а лицо более серое, чем газета, с выцветшими понурыми глазами чахоточного спелеолога, вылезшего на поверхность после полугода скитаний в пещерах.

— Ну что, коллега, — спрашиваю я у него, — следим, значит, за своими товарищами?

Он смотрит на меня с видом невинного ребенка.

— Месье, — бормочет он удивленно, — я не понимаю…

— Да ладно, не извиняйся, брат, — перебиваю я, — все ведь не могут быть с мозгами Эйнштейна.

И, сомкнув концы параболы, — как говорил один знакомый вышибала, влюбленный в геометрию (еще можно сказать “согнув в бараний рог”, но это из классических романов, не хочу заимствовать), — я провожу классическую серию из трех ударов, состоящую из прямого правой в нос, левого крюка в челюсть и мощного пинка коленкой в сокровенное. Раньше говорили: удар ниже кошелька. Но то было во времена сборщиков налогов. Теперь на пояс чего только не вешают, но получающему удар от этого не легче. Потому что он ошеломляет, потому что становится больно. Я бы сказал — очень больно! “Националист” быстро убеждается в этом и отключается прямо посреди улицы, подложив под ухо тротуар вместо подушки.

— Что это с ним? — спрашивает малый в синем комбинезоне, вышедший из ворот гаража рядом.

— Да просто набрался парень, — небрежно говорю я. — Ему везде мерещатся горы, а от высоты кружится голова. Если у вас есть ведро воды под рукой, то можете окатить его, как сторожевого пса, который только и знает, что целыми днями дрыхнет на коврике у двери.

Затем я поворачиваюсь, прыгаю в машину и срываюсь с места.

Банк Франции! Впервые шеф назначает мне свидание в подобном заведении!

Швейцар в форме швейцара Банка Франции встречает меня и торжественно ведет по широким светлым коридорам, устланным мягкими, толщиной с ладонь, коврами, до массивной двери, похожей на футляр от Картье. (Кстати сказать, я им уже столько раз делал рекламу, но они не собираются платить. Похоже, ребята в Картье не очень богаты. Ох, когда я вспоминаю, сколько фирм предлагали мне мешки денег за одно лишь упоминание о них в своих книгах, а я посылал их к… Дурака свалял, клянусь!)

Швейцар нажимает известную только ему кнопку. Над дверью вспыхивает еле заметная лампочка, и меня, как самого дорогого гостя, вводят в кабинет. Между прочим, как я заметил, начиная с определенной ступени в иерархии бюро или просто комната становятся кабинетами. Этот кабинет принадлежит почетному заместителю управляющего Банка Франции.

Здесь собралось четыре человека. Они сидят за широким столом красного дерева, который мог бы быть прямоугольным, если бы ему не отпилили углы, придав форму овала. Один из присутствующих — господин очень маленького роста с седыми вьющимися волосами, ниспадающими на плечи. Второй — большого роста, с плешью, через которую тщательно проложены четырнадцать чудом уцелевших волосков. Третий — негр-альбинос, при виде которого представляешь себе негатив с изображением негра-неальбиноса.

Ну и наконец, мой почтенный шеф. Все с очень серьезными физиономиями, накрахмалены и одеты соответственно моменту в костюмы с розетками Почетного легиона. Исключением является только негр, которого еще не успели наградить, поскольку он впервые в жизни приехал во Францию.

Этот накрахмаленный квартет устремляет на меня взгляд, одновременно радостный и озабоченный. Мой шеф единственный, кто встает мне навстречу.