— Хорошо, хорошо, Наталия Николаевна, — мягко остановила меня доктор, — позвоните и сообщите. Потом. Все потом. А с аллергией мы сами разберемся. Не волнуйтесь. Сделаем необходимые анализы и разберемся, что к чему. Вы и так нам очень помогли. Прямо как в сказке: битый небитого везет! Помните? — улыбнулась она. — Вы ведь тоже за помощью к нам обратились, а мы вас так до сих пор и не обследовали. Пал Палыч, дорогой, не в службу, а в дружбу, займитесь, пожалуйста, моей пациенткой. Думаю, что начать надо с магнитно-резонансной томографии головного мозга. Затем сделать электроэнцефалограмму и нейросонографическое исследование. Это в первую очередь. С головой шутки плохи! Два сильных ушиба за последние три дня! Я правильно поняла? — Она вопросительно посмотрела на меня.
Я сочла за благо кивнуть. Скрывать мне нечего! Но Славочку все-таки мысленно обругала. Сплетник! Распускает о собственной жене черт знает какие слухи.
— Вы уж проследите, Пал Палыч, пожалуйста, чтобы все сделали по максимуму. Ну а потом к вам в отделение. Это уже ваша епархия — рентген правой руки и левой голени. Ну, да вы сами все увидите. Я подойду позже. Навещу нашу Будину-Обуваеву в реанимации — и сразу к вам. В травматологию.
За дракой трех незнакомых баб Люська наблюдала с немым восторгом.
Бабы дрались классно. Не на жизнь, а на смерть! Особенно усердствовала та, что постарше, в драном халате. Азарта ей было не занимать.
В какой-то момент Люське даже показалось, что это ее мамаша. Та тоже дралась с азартом. Любила, грешница, пьяные потасовки.
Потом пригляделась и успокоилась. Ерунда! Почудилось! Слишком молода эта разъяренная старушенция для того, чтобы быть ее маменькой.
Поле боя Люсеньке было видно отлично. Она ведь у самой люстры висела. Ощущение, надо сказать, необычное. Такое, словно ты превратилась в воздушный шарик и летаешь под потолком, царапая спину шершавой известкой.
Люся с интересом разглядывала длинный унылый коридор, уставленный койками, колченогую больничную каталку и капельницу, прислоненную к изголовью кровати, на которой лежала незнакомая рыжеволосая тетка. Она догадалась, что дело происходит в больнице.
Себя Люсенька не узнала.
Внезапно она поняла, что должна улететь. Улететь прямо сейчас. Обязательно!
Где здесь, в этом больничном коридоре, форточка? Ей крайне необходимо добраться до форточки. Чтобы улететь. К солнцу!
Пока она с этой форточкой путалась, не заметила, как дерущиеся тетки куда-то подевались. Вместо них внизу у кровати с рыжеволосой больной суетились какие-то незнакомые мужики в белых халатах. Люся слегка расстроилась. Наблюдать за ними было совсем не так увлекательно, как за тетками. Мужики суматошились молча, сосредоточенно, не матерились и не дрались. У одного из них на макушке блестела лысина.
Люсенька безразлично отметила, что дядька вспотел. Лысина его покрылась мельчайшими капельками пота.
Она отвернулась от лысого и посмотрела на шкаф. Белый больничный шкаф со стеклянными дверцами. На шкафу под толстым слоем пыли лежала старая выцветшая газета. Она заглянула за шкаф — там тоже было пыльно.
Люсенька снова подумала о форточке.
К тому, что творилось внизу, она была теперь абсолютно равнодушна и наблюдала за происходящим без всякого интереса.
До тех пор, пока лысый доктор не начал пристраивать к груди бледной рыжеволосой больной какую-то большую рогатую штуковину. Люсенька почему-то забеспокоилась, вгляделась попристальнее и ахнула.
Она узнала себя!
На больничной кровати лежала она сама, собственной персоной, Людмила Александровна Обуваева! Вернее, Будина, тут же поправила себя Люсенька. Не привыкла она еще к своей новой фамилии. И не скоро еще, наверное, привыкнет.
Столько лет с Сашкой прожили, он — Будин, она — Обуваева, а тут на тебе — расписались!
Сашка сам предложил.
Люся не обольщалась насчет него, понимала, что женился ее драгоценный Сашенька только из-за аферы со страховкой. Да он этого и не скрывал. Так прямо и сказал, с наглой своей ухмылочкой:
— Слышь, Люськ, не пора ли нам из тебя порядочную сделать? Стыдно небось, столько лет во грехе живешь?
Люся насторожилась. Япона мать! Что значит — «во грехе»? Неужели он бросить ее надумал? Другую себе нашел? Помоложе?
— Чего молчишь? Язык проглотила? — веселился сожитель. — Или я для тебя не хорош? Может, рылом не вышел? Давай, мать, давай, шевели батонами. ЗАГС — это тебе не ларек, круглые сутки браками не торгует. Доставай паспорта, пойду штампы проставлю, а ты пока на стол накрывай. Чтобы все тип-топ. Икорка, шампанское, все дела. Знаешь небось, что на стол брачующимся подавать надо. Не первый раз замужем!
Люся настороженно помалкивала. Выжидала, что дальше будет.
Сашка — мастер на всякие розыгрыши. Хлебом не корми, дай только подшутить над кем-нибудь. И чем злее шутка, чем обиднее, тем больше он от этого удовольствия получает.
— Ну, что стоишь, как пень с глазами?! Думаешь, ты одна у нас такая умная, так и будешь ни за что ни про что огребать денежки лопатой? Нет, милая моя, в страховых компаниях тоже не дураки сидят. Сколько раз ты уже получала компенсацию за свои липовые увечья? Сколько раз засветила свою редкую фамилию «Обуваева»? То-то же! У нас тебе не Америка. Серьезных страховых компаний, страхующих ответственность торговых сетей перед третьими лицами, на российском рынке работает всего ничего. Раз, два — и обчелся! Живо скумекают, что к чему! Или ты в тюрьму собралась? Так это завсегда пожалуйста — «акулы страхового бизнеса» тебе устроят. Что это, скажут, за госпожа Обуваева такая, с чего бы это, скажут, как ни приедет она из своей Рязани в столичный город Москву, так обязательно себе копыта переломает? И обязательно в дорогом магазине! Не пора ли, скажут, нам ее кальцием подкормить? На нарах! Уж больно кости у мадам Обуваевой того, хрупкие.
— Дык… — растерялась Люська.
— Вот тебе и «дык»! — зло передразнил возлюбленный. — Лично мне из-за твоей безалаберности под суд идти неохота. Пока тебя, дорогая моя, за задницу не прихватили, нам надо срочно зарегистрировать наши отношения. В следующий раз вымогать компенсацию будем уже на Будину. Понятно теперь?
Аферу со страховкой Сашка задумал давно. Еще при советской власти.
Он тогда статейку одну прочитал в газете «Известия». Про тяжелую жизнь безработных в Соединенных Штатах Америки. Мол, нет там у них работы. Никакой! Не хватает на всех, и все тут! И так их там при загнивающем капитализме от этого постоянного безденежья колбасит, что они, бедные, на все готовы пойти, лишь бы немножко подзаработать. Буквально на все!
Один молодой парнишка, здоровый и полный сил, по собственной своей воле, сознательно сам себя калечил, чтобы получать потом за свои увечья денежную компенсацию. Приходил он в какой-нибудь там большой супермаркет, падал на пол, ломал ногу или руку (когда что, для разнообразия) и требовал потом с этого супермаркета компенсацию за физический и моральный ущерб.
Это у них там, в Америке, так положено! Законы такие. Если человек в магазине упал, магазин ему лечение оплачивает. У самого-то человека денег нет. Он ведь безработный! А медицина у них вся платная. Капитализм, япона мать! Человек человеку волк!
Прочитал Сашка эту заметку — и загорелся!
Эх, говорил, Люсенька, жаль, что мы с тобой не в цивилизованной стране живем. Цены бы тебе там с твоими «резиновыми суставами» не было!
Растревожила эта статья Сашкино воображение не на шутку. Запала она ему в душу. Он одно время даже об эмиграции стал подумывать.
Правду сказать, жили они тогда очень даже тяжело. Плохо жили. Перебивались, можно сказать, с хлеба на квас!
А все по Сашкиной милости. Из-за его дурного характера.
Не повезло мужику с характером! Что тут поделаешь? Характер у Сашки — дрянь! Голова хорошая, а характер!
Характер — не приведи господи!
Мама Клепа про таких, как он, говорила, бывало: «С таким хорошо из одной тарелки дерьмо хлебать. Прямо изо рта выхватывает!»
Алчный был Люськин Сашенька до одури. До всего алчный: до денег, до славы, до баб!
Алчный и завистливый.
Не дай бог, если кто-то сорвал на концерте аплодисментов больше, чем он. Все! Вчерашний друг в одночасье становился врагом. Сашка физиологически не мог общаться с теми, кто вызывал у него чувство зависти.
На подкорковом уровне не мог!
Люся даже жалела его иной раз, так он страдал. Так мучился бедный, изводился от этой своей зависти.
Аж с лица, бывало, спадет. Почернеет весь!
Вот она, япона мать, какая вредная штука — эта черная зависть!
Никому от нее покоя нет. Ни самому завистнику, ни тому, кому он завидует.
К сценическим успехам Люси Сашка поначалу относился снисходительно. Приписывал эти успехи себе. Ведь идея номера «Женщина-змея» принадлежала ему. Это он придумал, как можно обыграть необычные свойства Люськиного организма.
