Феликс маскировался крайне умело и заслужил одобрительный кивок известной дамы-модельера. Их наряды в чем-то были даже похожи. Яркие струящиеся щелка, цепочки с брелоками на щиколотках, звенящие браслеты, под которыми Феликс маскировал широковатые для женщины запястья. Не удивлюсь, если наряд «Фаина» покупала в бутике Инессы Игоревны Шнок.
Мадам Инесса одевала половину столичного демимонда, четверть богемы и процент сливок. Она умела подчеркнуть достоинства и скрыть недостатки, прежде всего свои.
Даже округлый второй подбородок смотрелся у нее благородно. По-царски. И если бы «Фаина» пожелала, то контракт на осеннее дефиле в салоне «Шнок» она подписала бы, не отходя от праздничного фуршета.
Но Фаина не желала. Инесса Игоревна наперечет знала всех продвинутых манекенщиц страны, и Феликс скрывался от нее в толпе мужчин.
* * *
— Как вам наши Елисейские Поля? — сзади ко мне подошел Геннадий.
— Имеете в виду загробный мир? — не оборачиваясь, спросила я.
— «Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не бывает…» Гомер. Снимите для меня вон тот нарядец. Над Боливаром в гараже пятно, они по форме как раз совпадают. — Я не ответила. — Обиделись, — вздохнул Геннадий. — И правильно… Я хам, дурак, мерзавец… Никогда не умел ухаживать.
Мимо нас поступью Дуче промаршировал Алекс.
— Тоже.., фрукт, — пробурчал потомственный Бурмистров.
— Вы знакомы? — по-прежнему стоя спиной к нему, спросила я.
— Учились в МГУ вместе. Я пытался получить второе, он первое. Потом… Сашку с журфака выперли за пьянку. А зря. В нем издох великий папарацци.
— Неужели?! — от удивления я даже развернулась.
— Ей-же-ей, писал вполне талантливо.
С тараканами, не спорю, куда ж без них. Но талантливо. А уж второго счастья в нем навалом.
— Это вы, Гена, о нахальстве? — уточнила я.
— Пер, как танк, — кивнул Геннадий.
И вдруг:
— О, а это что за жертва общественного темперамента?!
По дорожке к дому, струясь шелками, двигался Феликс. Я незаметно посмотрела на часы. 20:04. Как и обещал, однако.
Тем не менее следовало реагировать, я пожала плечами и ответила:
— Гостья юбиляра.
— Везет же некоторым, — вздохнул наследник некоторого состояния Геннадий Викторович Бурмистров. Но потом заметил мое недоумение и оправдался:
— Шучу, шучу. Как говорил кто-то из кутюрье, идеальная фигура женщины — это палка. А я, пардон, не дровосек.
Выдвижение авангардных сил в лице Феликса заставило меня нервничать, нетрезвый треп недоучившегося философа начинал раздражать, и я ответила довольно грубо:
— Вам надо закусить, Гена.
— Надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть.
— Что-то вы, любезный, сегодня за цитатками прячетесь. Своих мыслей уже не осталось?
Не позволяя студиозусу втянуть себя в дискуссию, я отошла к детям и поправила , на Тине выскочившую из волос заколку.
Скоро, совсем скоро в доме начнется суматоха. По дорожкам побегут охранники, и я хотела бы стать первой, кто увидит, как схватят секретаря. В выполнение безумного плана я не верила. Скептический взгляд на вещи научил меня не доверять надеждам, у меня они редко сбываются. Может быть, у Феликса иные отношения с фортуной?
Сквозь нарядную толпу заскользили черные пиджаки охраны. Азиат из Амстердама проводил взглядом собратьев, дернулся было вслед, но устоял, прикрывая собой Ван Голлена. Потом приблизился к нему вплотную и быстро прошептал шефу пару фраз.
Мадам внимательно проследила за взглядом европейца, заметила поток черных пиджаков, несущийся к крыльцу, и, извинившись перед гостями, заспешила к дому. На ходу она оглядывалась и искала кого-то глазами.
Я заняла удобную наблюдательную позицию и видела каждое действующее лицо.
А посмотреть было на что. Вокруг дома стягивалось кольцо черных пиджаков, и если Феликс не уложился в отведенные четыре минуты, скоро оно распадется. Охранники вернутся на свои места, оставив «Фаину» на растерзание хозяевам.
Кольцо не распадалось. Жаль, что я не могу видеть ворота поместья, но думаю, все выходы уже перекрыты.
Взяв детей за руки, я пошла к бассейну, подальше от дома, черных пиджаков, с камерой на изготовку. Как ни удивительно, но, похоже, секретарю удалось ускользнуть — в толпе замелькали темные спины охранников, разыскивающих пестрый наряд Фаины. А это значит, что камера гаража зафиксировала выход неприятеля из дома в парк, и теперь дом почти свободен.
На эстраде у бассейна, сменив гавайские гитары, играл оркестр в мексиканских сомбреро. В модных латиноамериканских ритмах кружили несколько пар и приглашенные профессионалы румбы. Веселье только начиналось. Скоро парк укроет темнота, прочерченная гирляндами фонариков, и бедных охранников останется только пожалеть. Впрочем, дохлая рыба на столе не повод для повального обыска и высочайшего нагоняя.
Дети танцевали у самой эстрады, я снимала на камеру их попытки изобразить нечто среднее между самбой и борьбой нанайских мальчиков и уговаривала свои руки не дрожать. Переместив объектив левее, я увидела, как по дорожке двигается мадам в свите гостей. Ее лицо было тревожно, а глаза искали детей. Заметив макушки близнецов среди танцующих пар, она заметно расслабилась и отвернулась.
Я сидела за столиком, укрытая спинами веселящейся молодежи.
Через какое-то время к мадам подошли Ольга, опекаемый ею Геннадий, и Тина, приплясывая на ходу, устремилась к маме.
Близнецы побежали за ней и повисли на брате-философе.
«Пора поработать», — решила я и встала.
Дети раздражали своим писком и без того расстроенную мадам, Геннадий под их напором опасно раскачивался, я подошла к скульптурной группе «Горячая братская любовь» и произнесла заветное слово «брейк».
Это слово детки недавно выудили из богатого лексического запаса философа, оно их забавляло, и они тут же отлепились от Геннадия.
Но положения это не спасло. Только ухудшило. Потерявшего противовесы Геннадия качнуло на мадам, и вино из ее бокала аккуратно выплеснулось мне на блузку.
— Конфуз, — пробормотал философ и скрылся в кустах.
Только что Флора Анатольевна сверкала на меня грозным взором и уже приоткрыла ротик, чтобы отчитать как следует, но, увидев красное пятно на белом шелке моей груди, смутилась.
Философ шуршал в кустах вне зоны досягаемости, мадам спустила пары сквозь ноздри и, немного подумав, предложила:
— Сходите переоденьтесь, Мария Павловна. Мы с Ольгой присмотрим за детьми.
Тина послушно взяла маму за руку, но близнецы, ощущавшие за собой вину и предчувствовавшие нагоняй, уперлись.
— Мы пойдем с Марией Павловной, — сказал Максим.
Флора склонилась над детьми и четко произнесла:
— Марии Павловне надо переодеться.
И присутствие мужчин ей при этом не требуется.
— А я писать хочу, — заявил Филипп.
Я пожалела близнецов, обняла их за плечи и сказала:
— Не расстраивайтесь, Флора Анатольевна, они мне не помешают. Кстати, и руки помоют. Правда, мальчики?
Мальчики дружно закивали, и мадам не осталось ничего другого, как дать нам свободу.
Стесняясь испачканной блузки, я обошла гостей стороной и пошла к гаражу, собираясь через него подняться в свою комнату. Но мало того, что двери гаража были заперты, рядом с ними топтался один из черных пиджаков.
— Вы куда? — строго спросил он.
— Писать, — довольно нагло заявил Максим.
— Не положено, — гаркнул секьюрити, глядя в другую сторону.
— Чего не положено?! — возмутился Фил. — Писать?!
— Тихо, мальчики, — вступила я. — Мы вежливо попросим этого господина нас пропустить.
Охранник внял голосу рассудка, снесся с кем-то по рации и отошел в сторону.
— Проходите.
Гараж был битком забит машинами. Кроме транспорта профилактория, там стояли «Мерседес» Леонида и почему-то «Вольво»
Вохрина.
Грустный Боливар притулился в углу, и мальчики сделали крюк, чтобы приободрить автомобильчик.
— Привет, дружище! — крикнул Максим. — На ночь дадим тебе овса.., бензина то есть.
— Ага, — поддержал брата Филипп, — и попонкой укроем.
Зайдя в свою комнату, я прежде всего отправила мальчиков мыть руки, а сама быстро выбрала светлую блузку и переоделась.
Шумный вечер утомил нас всех. Я села на пуфик перед зеркалом, мальчики подошли ближе, и Филипп, внимательно посмотрев на меня, произнес:
— У вас помада стерлась. Можно я вам ее подрисую?
— Только аккуратно, — согласилась я.
Маленький художник безошибочно выбрал нужный тон и мягкими нежными движениями скользнул по губам карандашом.
Максим напряженно сопел над моим ухом и, открыв рот, наблюдал за братом.
— Здорово-о-о, — протянул он, — а можно теперь я?!
— Завтра, — пообещала я.
Любуясь своим творением, потенциальный Пигмалион сделал последний мазок и спросил очень серьезно:
— Вы ведь никогда от нас не уйдете, Мария Павловна?
