— Ну так что? — невозмутимо фыркнул Тодд.
— Что тебе известно вот об этом? — без обиняков выпалила я и сунула рамку с фотографиями ему в мор… лицо.
— Нравится моё художество? — расплылся ребёночек в ухмылке.
Я так и села.
— Так ты признаёшь, что это твоих рук дело?
— Ну да. Моих и моего старого доброго маркера, и что? — дерзко спросил он, и ломкий голос на пару секунд обрёл более-менее мужской тембр.
— Я знаю, что ты ненавидел Кэтрин, но это… это просто чудовищно.
— Неужели? Ещё чего скажете?
— Да тебя надо… совершенно очевидно, тебе требуется… помощь…
— Да-а? И вам тоже, ежели решили, будто это значит, что я прикончил маленькую дрянь.
— Но зачет тебе понадобилось уродовать фотографии?
— Потому что она меня вечно доставала, а поделать я ничего с этим не мог — ясно? Принцесса-недотрога, все на неё не надышатся. Только никто знать не знал, какой она бывает гадиной. Теперь-то плевать, когда её кто-то прикончил — если, конечно, её кто-то прикончил… — Он оставил фразу недоговорённой, но поскольку я не рвалась заполнять пустоту, добавил: — Слушайте, я же ничего плохого ей не сделал, она ведь уже была мертва, чёрт возьми! А я таким манером избавился от своей враждебности. — Продемонстрировав столь тонкое знание психологии, мерзавец едва не лопнул от гордости. Но, не дождавшись от меня никакой реакции, буркнул, почти со злостью: — Чё такого, а? И потом, её не вредно было малость приукрасить, бродила тут как ходячее привидение.
— Свою грязную работёнку ты проделал в прошлую среду, верно?
— Ну, если она так сказала…
— А ты-то что скажешь? — не унималась я.
— Может, и в среду, — снизошёл Тодд.
— Но Кэтрин уже не было в живых. Что ж ты так долго выжидал?
— А когда захотел, тогда и сделал.
— Тодд, ты понимаешь, что это очень серьёзно?
— Да бросьте! — скривился он. — К её смерти это не имеет никакого отношения.
— Это говорит об очень сильной ненависти к ней.
— Подумаешь! Странно только, что милая Донна ждала целую неделю, чтоб на меня донести. Обожает устраивать мне проблемы. Ясное дело, переживает из-за того, что мне о ней известно, вот и думает…
— Ну хватит! Слушать больше не желаю! Донна вообще не хотела показывать мне эти снимки. И ни в чём тебя не обвиняла — я и без неё додумалась. Донна…
— Пошло-поехало… Я ж вам ясно сказал — мне надо было избавиться от своей неприязни, вот и…
— Ты меня не убедил.
— Ха, испугали!
— Посмотрим, как тебе понравится, когда я расскажу твоей матери.
— Ой-ой-ой!
— Или бабушке. Вернее, прабабушке — у которой деньги.
Тут он слегка увял, подрастеряв наглости, и решил меня вразумить:
— Послушайте, тётенька, если б я убил Кэтрин, разве б стал навлекать на себя подозрения раскраской фоток, а?
— Возможно, тогда ты об этом не подумал.
— А сказал бы, что это моя работа? — Пока я переваривала, он подытожил: — Только полный идиот мог сказать.
В этом он прав.
На завтра я пригласила на ужин Эллен с Майком. Подумывала, не пригласить ли и Стюарта, чтоб было пара на пару, но почему-то отказалась от этой затеи. Словом, едва вернувшись от Корвинов, я взялась за приготовления. Решила, что на затравку подам лососёвый салат и крохотные пирожки с сыром. Гвоздём программы будет жареная свиная корейка с хересом — любимое блюдо Эллен, на гарнир — картофельная запеканка. Кроме того, разумеется, хороший овощной салат, а на десерт — моё фирменное лимонное суфле, Эллен его тоже любит. (Гастрономические пристрастия Майка мне пока не известны, так что будем угождать Эллен.)
Я раскатывала тесто для тартинок, по уши в муке — повариха из меня не самая опрятная, — когда зазвонил телефон. Наспех обтерев руки, я схватила трубку, изрядно заляпав её тестом.
— Дезире, ты завтра вечером свободна? — без лишних церемоний закинула удочку моя соседка Барбара.
— Я…
Слушать Барбара не привыкла:
— В «Коронете» классный зарубежный фильм, завтра последний день.
— Извини, Барбара, но ко мне на ужин придёт моя племянница с… э-э… другом.
— Ну и ладно, — ничуть не расстроилась она. — Звякну кому-нибудь из коллег.
А я почему-то обиделась: совсем мною не дорожат. Что ж… Едва я запустила руки в тесто, как телефон снова тренькнул. Я опять поспешно вытерла руки бумажным полотенцем (правда, с тем же успехом) и сказала «алло», глянув на часы. Было десять двадцать.
— Привет, это Пэтти, — объявила моя приятельница Пэт Мартуччи. — Надеюсь, я тебя не разбудила и ни от чего не оторвала? — К её чести, Пэтти выждала, пока я не уверила её, мол, нет-нет, а затем продолжала: — Если у тебя нет планов на завтрашний вечер, приглашаю на балет. Только что билет освободился. — И она вдруг разрыдалась.
— Что случилось, Пэтти?
— Это… тот мужчина, с которым я познакомилась, — выдавила она.
Объяснила, называется.
— Какой мужчина? — Помнится, когда мы с ней обедали пару недель назад, она оплакивала отсутствие кого бы то ни было в своей жизни.
— Дуэйн. Дуэйн Провост, — сообщила Пэтти, громко высморкавшись. — Я познакомилась с ним в супермаркете в прошлый понедельник. Он спросил, как определить, зрелый ананас или нет, — так всё и началось.
— Ну и? — подстегнула я не без раздражения, с отчаянием думая о предстоящих мне многочасовых трудах. И тут же чертовски устыдилась. Ведь в конце концов, у подруги эмоциональное потрясение! и неважно, что это происходит почти так же регулярно, как восходит солнце.
— Естественно, я сказала, что прежде всего нужно его понюхать, а затем осмотреть листья и…
— Детали можешь опустить, — поспешно вставила я.
— Извини. Какая я глупая. — Тихий смешок. — Наверное, потому, что так расстроилась. В общем, мы сразу друг другу приглянулись. Сразу после моего урока по ананасовой зрелости. — Ещё один смешок. — Честное слово, Дез, меня ещё никогда ни к кому так молниеносно не влекло.
Сами понимаете, не настолько уж я подлая, чтобы напоминать подружке, что то же самое она говорила чуть ли не всякий раз, когда знакомилась с очередным кавалером. Так что я ограничилась незатейливым вопросом:
— И что произошло?
— Ну, после ананаса мы встречались каждый вечер, а однажды — по-моему, это было в пятницу — он обмолвился, что обожает балет, вот я и решила достать билеты и сделать ему сюрприз. — Она шмыгнула носом, и последовала пауза, во время которой до меня донеслась парочка громких хрюканий. — Но, — продолжала Пэтти с трагизмом в голосе, — когда Дуэйн вернулся домой вчера ночью — вернее, в пять утра, — на автоответчике его ждало сообщение от жены.
— От кого?
— Разве я не сказала, что он женат? Но они жили раздельно. Расстались уже несколько недель назад.
Я старательно прикусила язык, чтобы ненароком не ляпнуть, что по этому поводу думаю.
— А когда сегодня утром он ей перезвонил, она сообщила, что страшно соскучилась по нему, и умоляла дать их браку ещё один шанс. — Последовала новая серия шмыганий. — И Дуэйн, хотя и клянётся, что не любит её, считает, что ради детей — их там пятеро — должен попытаться. Несколько минут назад он позвонил мне, чтобы это рассказать, — мол, только что набрался храбрости, — и ещё у него сердце кровью обливается из-за того, что у нас всё кончено.
Ох, Пэтти! Неужели она всерьёз этому верит? Впрочем, скорее всего да, а может, оно и к лучшему — ей так легче.
— Короче, я осталась с двумя билетами на «Коппелию» в первом ряду партера. Вот и хотела спросить, свободна ли ты, чтобы составить мне завтра вечером компанию.
Надо отдать Пэтти должное — чертовски практичная женщина. Переживая крах очередной большой любви, она отнюдь не собиралась пустить коту под хвост два отличных билета на балет. Но и дарить их тоже никому не собиралась.
— Извини, Пэтти, — с сожалением вздохнула я, — но, боюсь, ничего не выйдет. Я пригласила Эллен к себе на ужин. — Упоминать Майка я не стала намеренно: к чему сыпать соль на свежие раны Пэтти. Удачная личная жизнь племянницы вряд ли сейчас могла её порадовать.
— А на другой день Эллен нельзя перенести? Билеты-то по шестьдесят долларов, Дез. По шестьдесят долларов за штуку.
Благими намерениями, как говорится…
— Дело не только в Эллен, — призналась я. — Придёт ещё её друг.
— Что за друг? — встрепенулась Пэтти. — Мужчина?
— Ну да, мужчина.
— И давно у них это?
— Уже несколько месяцев.
— И как, серьёзно?
— Вроде бы да.
— Здорово. Я так рада за Эллен. Честное слово. Вообще-то я её и не знаю толком, но раз она твоя племянница… — Выдержав многозначительную паузу, Пэтти с напускной бодростью повторила: — Правда, я очень за неё рада. Знаешь, даже у самой настроение улучшилось.
