Иоанна Хмелевская - Убойная марка

И все же Гражинкино письмо уже в который раз оказало свое воспитательное воздействие.

Я взяла себя в руки, постаралась сдерживать эмоции и не давить на девушку, давая и ей возможность рассуждать спокойно.

— Ладно, заткнись, — тактично попросила я подругу. — Не будем больше о хахале, какой он есть, такой есть, это ваше дело, давай о конкретных фактах. Когда ты с ним первый раз говорила о Веронике, после смерти Хенрика или еще до?

Гражинка честно задумалась.

— Точно не помню. Хотя.., ага, вспомнила.

Сразу после того, как я первый раз побывала у Вероники, как только вернулась из Болеславца в Варшаву.

— Так, выходит, он тебя расспрашивал в Варшаве, а не здесь?

— В Варшаве. Он всегда знает, куда я уезжаю и зачем. Я-то всегда с ним делюсь, не то что он…

Так вот, Патрик знал, что я побывала у Вероники, и стал расспрашивать — зачем. Как-то так, ненавязчиво расспрашивал, даже небрежно, во время обычного разговора. И заметил при этом, что она очень неприятная баба, он бы советовал мне держаться от нее подальше, не при моем характере и добром сердце иметь дело с такими людьми. Так и сказал. Знаешь, он меня насквозь видит и, кажется, любит, заботится обо мне. Я ему ответила, что в данном случае с этой неприятной бабой общаюсь по твоей просьбе, причина сугубо деловая и ни при чем здесь доброе сердце. Ну, он и спросил, какая такая деловая причина, тоже мимоходом, и больше об этом не заговаривал. А ничего, что я проболталась? — вдруг встревожилась девушка. — Ты вроде бы не делала из этого секрета.

— Не делала, но вдруг он тоже охотится за болгарским блоком-105?!

— Вряд ли, когда я сказала о коллекции марок и упомянула конкретно болгарский блок, он не выразил абсолютно никаких эмоций: ни искорки в глазах, ни дрожи в голосе. И потом еще как-то заговорили с ним о Вероникином наследстве, тоже случайно. И тогда он сказал, что филателия его вообще не интересует, а вот что касается болгарского блока, тут он назвал какую-то конкретную вещь, но я напрочь забыла — нет и не проси, ни в жизнь не вспомнить, знаю только, что не из области марок, а, как я поняла, какой-то нумизматический раритет. И еще при этом он выразился, что марки — ничто в сравнении с монетами, вот это я запомнила. И все.

Вот теперь я тебе рассказала буквально все, что может касаться его интереса к Вероникиному наследству. И верь мне, понятия не имею, что у него с ним общего. Но сердцем чувствую: что-то есть! Больше ничего тебе сказать не могу, хоть жги меня огнем. Однако в то, что он ее убил, ни за что не поверю.

— Неплохо бы… — начала было я, но, спохватившись, замолчала. Ясно, было бы хорошо проверить, почему он не пришел на условленную встречу с ней и что делал в это время, но сообразила — без помощи полицейских мне этого не узнать. На Гражинку больше давить не буду.

А значит, завтра мне предстоит на редкость беспокойный день…

Только я уселась на предложенный мне полицейским комендантом стул, как в его кабинет без стука ворвалась какая-то девица.

Насколько я поняла, ее появление было неожиданным не только для меня, но и для старшего комиссара полиции. Впрочем, чего тут понимать, эта особа развеяла бы все мои сомнения, ибо с порога принялась визгливо кричать, совершенно игнорируя мое присутствие:

— Все оно так и было, как я сказала! Не хотела я! Не желала! Он вцепился в меня, как.., как не знаю что! А я не хотела! Кричала: буду жаловаться, а он, паршивец, только ухмылялся, и все тут.

Нет чтобы пообещать — поженимся, мол, — ведь даже не обещал. А я не из таких! Или в костел, или в суд! В подвал меня затащил и там… Силой!

Так я требую протокол составить, я этого так не оставлю, и пусть не надеется!

И я, и комиссар безмолвствовали. Тоже на секунду замолчав, девица окинула нас внимательным взглядом и снова раскрыла было рот, но тут старшего комиссара словно прорвало.

— Гжелецкий! — заорал он.

Сержант в мгновение ока материализовался в дверях.

— Возьми панну Рудек в камеру для задержанных, там пусто, и составь протокол, — уже нормальным голосом приказал начальник.

А когда возмущенная жертва насилия выходила из комнаты, старший комиссар так выразительно подмигнул подчиненному, что даже мне стало ясно, насколько несерьезна просьба потерпевшей. Надо было просто на время заткнуть ей рот, а увековечивать на официальном бланке ее претензии совсем не обязательно. Вся эта сцена меня заинтересовала, но не до такой степени, чтобы отложить дело, с которым пришла.

Решила быть с полицией осторожной и проявлять должное уважение, то есть помнить о своем паскудном характере и вести себя благопристойно.

— Мне очень не хочется быть навязчивой, и уж вовсе ни к чему отнимать столь ценное для следственных органов время, — начала я дипломатично. — Однако честно хочу предупредить: судьба Гражины Бирчицкой меня волнует больше, чем болеславскую полицию, я очень привязана к девушке, а кроме того, она нужна мне в Варшаве. Из-за ее длительного отсутствия застопорилась наша совместная работа. Вот я и решила на свой страх и риск, стараясь не вредить расследованию, подключиться к нему.

И мне повезло. Я обнаружила вещественное доказательство. Во всяком случае, таковым оно мне представляется.

Тут я достала из сумки нумизматический подносик и положила его на стол перед комиссаром полиции. Тот внимательно оглядел его, затем устремил на меня вопрошающий взор.

Я не заставила себя упрашивать, но мысленно все твердила себе: «Тактично, спокойно, с достоинством. Без хвастовства».

— Если это не подставка от нумизматической коллекции Фялковского, то я персидский шах. Нетипичная, согласна, такие вещи чаще встретишь в музеях, чем в частных коллекциях, и все же… Я очень старалась не стереть отпечатки пальцев.

Услышав про отпечатки пальцев, полицейский резко отдернул уже протянутую к подносику руку и поинтересовался:

— Откуда она.., оно.., у пани?

Нет, я не ляпнула, что они сами давно должны были установить наличие нумизматической коллекции в доме Фялковских, хотя мне очень хотелось их упрекнуть. Боюсь, будь тут прокурор, я бы все же ляпнула. Не терплю прокуроров.

Но раз его нет, над полицией издеваться я не намерена. И спокойно, по-деловому описала свои вчерашние похождения. Естественно, старший комиссар поинтересовался, с какой стати я вообще полезла в заброшенный дом.

Пришлось признаться: из-за металлолома — и в подробностях описать трудягу Весю и его несчастную мать. А так не хотелось впутывать несчастную женщину в это дело!

— Ее фамилии не знаю, но она ни при чем, железяки собирает ее сын. Очень надеюсь, что не он убийца…

— Копеч, — не стал темнить полицейский. — Его зовут Веслав Копеч, хорошо известная нам личность. Если даже выяснится, что убийца он, то все равно — лишь исполнитель, а мы ищем заказчика. Впрочем, кто их знает… Хорошо, что сказали, надо будет с ним серьезно побеседовать. А что пани там еще нашла?

Я передала полицейскому все трофеи, за исключением пряжки от брюк. Да и не было ее в моей сумке, пряжку я оставила Гражинке и позволила себе на время забыть о ней. Власть по-прежнему не питала ко мне теплых чувств, об этом недвусмысленно свидетельствовало выражение лица моего полицейского собеседника.

И в то же время он вроде бы немного смягчился.

Во всяком случае, счел нужным признаться неприятной бабе:

— Вот так всегда бывает, когда хватаешься за первую попавшуюся версию, лежащую на поверхности, тем более, что все вокруг только о ней и твердили. Знаете, когда довлеет стадное чувство… Свидетели.., к черту таких свидетелей!

Ого! Такое признание дорогого стоит. Я поняла его как косвенное одобрение моей деятельности и воспрянула духом. Может, все же удастся установить контакт со следствием?

Меж тем старший комиссар звонком вызвал кого-то (сидя спиной к двери, я не видела, кого именно) и потребовал:

— Гжелецкого!

Несколько минут назад я собственными ушами слышала, что именно Гжелецкому поручено составить протокол показаний жертвы насилия, а тут опять его требуют. Худо, должно быть, в комендатуре полиции с кадрами, вот и приходится одному пахать. Хорошо, что только подумала, а не высказала этого ценного наблюдения вслух, ибо сержант появился моментально.

— Эта Ханя твердо стоит на своем — ее насиловал Веслав Копеч, — с порога стал докладывать сержант. — Ни слова правды. Девки за ним толпами бегают, сами на шею вешаются, никаким насилием и не пахнет. А Рудковна уперлась — пусть женится на ней. Вот она и хочет его заставить — с нашей помощью. Парень и не думает жениться.

— На редкость глупая девка, только себя позорит, — заметил начальник.

— Точно, пан старший комиссар! И сама по себе глупая, да еще Завадская подлила масла в огонь, чтобы отомстить Веславу, напустив на него эту дуреху. Никаких следов насилия нет, уже сошли, по словам Рудек, а тогда, по горячим следам, она не пошла за справкой в поликлинику, думала, по-хорошему все уладится.