— Это нехорошо! — пробасил «священник». — Ибо сказано: не убий без пользы и надобности!
— Я, конечно, тоже не ангел, — признался Сергей. — Я с его женой того… любовь крутил…
— И это нехорошо! — прокомментировал «поп». — Ибо сказано: не возжелай жены ближнего своего, ежели есть другие бабы, которые на все согласные!
— Только ему на это было наплевать, — продолжал Сергей. — Они с Маргаритой давно уже чужие люди. Думаю, не из-за нее он меня убить хотел, а из-за паршивых бумажек…
— Нехорошо! — повторил «поп». — Ибо сказано…
— Заткнись! — оборвал его Песий Лекарь. — Много ты понимаешь! «Ибо сказано, ибо сказано…» Вот я, к примеру, врачом когда-то был, не собачьим — человеческим. Хорошим, между прочим, врачом… — Он вздохнул, почесал своего пса за ухом. — И жену свою будущую прямо в кабинете у себя нашел. Пришла она с переломом. Мужчина ей руку сломал. Муж, можно сказать. Без штампа, правда, в паспорте. Я уж как ее жалел! Да и то… волосики светлые, глазки голубые, прямо ангел с открытки! Вот, думаю, какие скоты мужчины попадаются! Слово за слово, не успел у нее перелом зажить, как мы уж поженились. Поселилась она у меня, все честь честью, согласно прописке. Работать, правда, не пошла, но я не особенно и настаивал. Ей-то, с ангельской такой душой, с глазками ее голубенькими, тяжело среди обычных людей…
Только месяца не прошло — стали к ней мужики захаживать. И все, главное, без меня. Если я что скажу — она глазками захлопает: как ты, Витя, можешь? Как тебе, Витя, такое в голову пришло? Это же, говорит, одноклассник мой! А это — вообще брат троюродный! А это — тетки моей племянник! И все как-то больше среди одноклассников и теткиных племянников милиционеры попадались. Фишка у нее, что ли, такая была… В общем, все я ей верил, все спускал, на все глаза закрывал, пока прямо за делом не застал… за этим, за самым…
— Это нехорошо! — пробасил «поп», но тут же замолчал под яростным взглядом Песьего Лекаря.
— И то она отпираться пыталась! — продолжил тот. — Только какое уж там, если все прямо на глазах! Я ослеп, озверел, полез драться, только этот, милиционер ее, крепче оказался, отколошматил меня и еще задержание оформил, как бы за хулиганство. И так и повелось — чуть что, приходит с дружками, меня в отделение уволакивает, а сами с ангелом моим развлекаются…
Он немного помолчал. Одноглазый пес поднял голову и тихонько зарычал — видимо, требовал продолжения. Продолжение немедленно последовало.
— В общем, до того они меня довели, — с тяжелым вздохом продолжил Песий Лекарь, — до того довели, что запил я по-черному… дня не проходило, чтобы не напивался… А потом взбрело мне в голову убить свою жену, ангела своего бесстыжего…
— Это нехорошо, — вклинился «поп». — Ибо сказано: не убий…
Но он тут же замолчал под тяжелыми взглядами окружающих. Даже Малахай шикнул на него:
— Не мешай человеку! Не перебивай его! Больно жалостно рассказывает!
— Проснулся я как-то ночью, лежу рядом с ней и думаю — взять подушку, на личико ей положить да придержать маленько — вот и вся недолга… и кончатся все мои мучения раз и навсегда… Да только послушал, как она во сне дышит — ровненько так, легонько, тихо, будто ребенок малый… и волосики светленькие от дыхания колышутся… и не смог, не сдюжил!
Он снова сделал паузу и продолжил другим голосом — злым, надтреснутым:
— А на следующий день все так и так кончилось. Встретил меня на улице тот милиционер, теткин племянник, и отмутузил так, что дух из меня вышиб, сознания лишил да в подвал скинул. Едва я очухался, до следующего утра в том подвале пролежал. Чудо, что крысы меня там не сожрали. Видно, на то и был у него расчет. Думал, что я уж оттуда живой не выберусь. Кое-как встал, до дома добрел — а дверь заперта, и ключом моим ее не открыть. Видно, что замок поменян. Стал я звонить, стал стучать, а жена через цепочку спрашивает, кто я такой и чего мне надо. Я ей: «Лизочка, ангел мой, ты что же такое говоришь? Я ведь муж твой законный и в этой квартире согласно прописке проживаю!» А она в ответ: «Что это вы такое говорите, мужчина, зачем меня расстраиваете? Мой муж законный вчера по пьяному делу трагически скончался и больше ни здесь, ни в каком другом месте проживать не может!» И через дверь показывает мне свидетельство о смерти. Все чин чином — фамилия моя и прочие инициалы, и печать снизу фиолетовая.
Ну у меня в глазах от такой информации потемнело, я на дверь-то кинулся, думал — в щепки разнесу, доберусь до нее и сделаю, что ночью собирался… Да только где там! Руки отбил, а больше ничего! А она, Лизочка-то, от двери отскочила и кричит: «Анатолий! Иди скорее! Тут псих какой-то на нашу жилплощадь ломится!»
И вышел в коридор тот милиционер — в длинных сатиновых трусах и в майке, в уголке рта папироска и на морде скука смертная нарисована. Посмотрел он на меня и говорит: «Сам все поймешь, или надо тебе еще раз в доступной форме все растолковать?»
Тут я понял, что жизнь моя кончена и что то свидетельство о смерти, что она мне через дверь показывала — самое что ни на есть подлинное, и взаправду я накануне помер, помер окончательно и бесповоротно, а тут, перед дверью, одна пустая оболочка болтается, нервы людям портит. Развернулся я и пошел прямым ходом к реке, вот к этой самой. Хотел в нее сигануть, чтобы привести все дело в согласие с документацией. Если уже свидетельство о смерти оформлено, то нечего мне больше среди живых людей делать.
Совсем уже я собрался в реку, да тут услыхал, будто плачет кто. Как будто ребенок маленький.
Что такое, думаю, что за история? Откуда бы тут ребенку без присмотра взяться?
Пошел на этот звук и вижу — щенки лежат, камнем зашибленные. Трое насмерть, а четвертый еще живой, он-то и скулит, будто плачет. И стало мне его жалко. Думаю, хоть кому-то от меня польза будет. Выхожу его, а уж потом в реку…
Я все-таки врач, хоть и человеческий. А щенок — он не так уж от ребенка отличается, только что заживает на нем все быстрее. Правду говорят — как на собаке. Сумел я его вылечить, только один глаз не уберег, а пока лечил, топиться-то и передумал. Зачем, думаю, топиться, когда есть при мне душа живая? Да и он ко мне с тех пор привязался… так и живем с тех пор вместе.
Одноглазый пес поднял голову и негромко рыкнул, будто подтверждая рассказ хозяина.
— Это что за история! — ревниво пробасил «поп». — Это история самая обыкновенная! Через грехи человеческие кто же не претерпел? Вот у меня по-другому было, я напрямки от самого диавола пострадал, от врага рода человеческого!
Ответом ему было молчание, и «поп», приняв его как одобрение, продолжил:
— Был я еще совсем молодой, только семинарию закончил, только меня на приход назначили, попадья у меня была хорошая — кровь с молоком, веселая, что ей ни скажи — все смеется, и готовить хорошо умела, особенно постную пищу… щи постные так сварит, что просто объедение, а уж кисели — вообще слов нет! В общем, все бы хорошо, живи — не хочу, да только завелся в церкви у меня нечистый!
— Прямо-таки сам нечистый? — недоверчиво переспросил Малахай. — Не много ли тебе чести?
— Прямо-таки сам! — гордо подтвердил «поп». — А почему так получилось, сейчас вам расскажу.
Церковь мою построил один старый бандит, по обету. Ох и много грехов на нем было! Судили его за эти злодеяния, и он зарок дал, что если его оправдают, выстроит он непременно церковь. Ну и оправдали. То ли правда обет подействовал, то ли денег дал кому надо, только не обманул, выстроил он эту церковь. А в грехах своих не раскаялся, думал — и так сойдет. Но грехи-то — они и есть грехи, и никакими деньгами от них не откупишься, так что, поскольку ту церковь нераскаявшийся грешник построил, то и поселился в ней отец всяческого греха, враг рода человеческого. И стал он мне что ни день во всяких видах показываться… Как войду в церковь, так непременно его увижу — то кошкой черной, то козлом обернется, то собакой самого непотребного вида… вот вроде твоей этой псины!
Лохматый одноглазый пес недовольно заворчал и на всякий случай продемонстрировал огромные клыки.
— И ведь ничего враг не боялся! Я уж и перекрещусь, и водой святой побрызгаю, а ему все без разницы! Даже когда принес освященную икону святого Варфоломея, который против всяческих видений верный помощник, и то не помогло! Один батюшка знакомый обещал достать щепку от гроба святого Пантелеймона. Очень я на ту щепку надеялся, да не выгорело дело: другой ее перехватил. — Рассказчик сделал выразительную паузу, чтобы все присутствующие могли оценить его слова. — Я уж в епархию жалобу написал, — продолжил он, — просил, чтобы в другой приход меня перевели, что сил моих больше нету терпеть козни диавольские, а мне ответствовали, что нечего попусту власти беспокоить, нечего свои заботы на занятых людей взваливать, а надобно жизнь вести примерную да праведную, особливо же от винного питья строго воздерживаться!
