– У них действует целая банда. Человек двадцать, не меньше, – разошелся Мочилов. – Все вооружены, с автоматами наперевес. Но мальчики мои не растерялись, вели себя храбро.
Мальчики гордо подняли подбородки, окидывая друг друга довольными взглядами. Леха почувствовал приятную усталость во всем теле, вроде той, когда после тяжелой, но очень нужной работы хочется свалиться прямо на месте и лежать, лежать... А на душе легко-легко, как в детстве.
Дирол улыбнулся белозубой улыбкой на запыленном лице и поправил сбившийся набок парик. Он не успел еще переодеться, а потому стоял в ослепительном красном платье, распоровшемся во время схватки по шву до самого бедра, являя взору полковника стройные волосатые ноги.
– Умницы какие, – совершенно по-граждански похвалил Подтяжкин, заинтересовавшийся таким вольным платьем.
Честно говоря, он хотел пожурить немного курсантов с капитаном. Ведь как бы тяжела и опасна ни была их служба, внешний вид человек в форме должен поддерживать безупречным. Об этом часто говорит Капочка, а полковник привык верить своей супруге. Однако высокая блондинка в красном смешала все его мысли. Совершенно неосознанно взгляд его тянулся к неприлично высокому разрезу, возбуждая давно забытые полковником мечты о свиданиях, страстных поцелуях. О том времени, когда он еще был молод, не был знаком с Капой и позволял себе принимать самостоятельные решения. Новую курсантку, которую Подтяжкин раньше не замечал в стенах школы, не хотелось ни ругать, ни даже слегка приструнивать. С губ так и просился слететь комплимент. Какая у нее была улыбка!
– Они лезли изо всех щелей, как тараканы, – между тем заливал Мочилов, с большой амплитудой размахивая руками, чтобы наглядно показать, как дурковеды армией наступали на курсантов и на него лично, стараясь запугать финками, кастетами и автоматами Калашникова. – Однако капитан Мочилов знает свое дело. Я сказал: не робей, ребята, прорвемся, – и приказал отступить к торговым рядам, чтобы за прилавками занять удобную оборонительную позицию, приобретя тем самым преимущество перед противником. Продавщицы с радостью нас к себе пустили. Одна замечательная старушка угостила семечками.
Говорит, только поймайте этих дурковедов, замучили, заразы, никакой торговли с ними нету.
«А какие ноги!» – между тем думал полковник, глазами стараясь в собственном воображении продолжить умопомрачительный разрез.
– Я ей: бабка, все будет как положено. Поймаем и изничтожим.
«Уже на третьем курсе. Вероятнее всего, после училища. Это объясняет, почему я ее не видел раньше».
– А потом засвистели пули.
Капитан засунул два пальца в рот и изо всей дури изобразил свист пуль.
Из окон школы высунулось несколько голов, с недоумением поглядывая на двери столовой. Для обеденного звонка было слишком поздно, а для ужина – рановато. Полковник вздрогнул от неожиданности, и седьмой комплимент молоденькой девушке бесследно выпал из сознания, не успев облечься в словесную оболочку.
– Глеб Ефимович, сейчас не время. Расскажете мне ваши приключения вечерком за рюмочкой чая, – Подтяжкин споткнулся на слове, – то есть за чашечкой водки... А, – он тихонько, словно опасаясь, махнул рукой, – там разберемся.
* * *
Устав от напряженного двенадцатичасового рабочего дня, солнце клонилось к западу. Первые комары, вернувшись из продолжительного зимнего отпуска, особенно рьяно принялись за свою работу, впиваясь в тела непривычно болезненно. После того как полковник Подтяжкин удалился, Мочилов недолго мучил курсантов на плацу и через полчаса распустил их, успев наговорить много того, над чем предполагалось задуматься, но над чем задумываться парни почему-то не собирались. Курсанты облегченно вздохнули, оказавшись на свободе, и первым делом отправились к умывальникам, располагавшимся внизу, чтобы смыть пыль и грязь, в изрядном количестве осевшую на их усталых фигурах.
Только Зубоскалин свернул на лестницу, стесняясь своего платья. Его смущал излишне высокий разрез. Решив первым делом переодеться, а потом уже умыться, Санек отделился от своих товарищей и стал подниматься по ступеням. С удивлением он заметил, что лестница оказалась непривычно пуста, но большого значения этому событию не придал. А стоило бы.
Пустовала лестница, как можно догадаться, неспроста. И причиной тому был не Федор Ганга со своим снадобьем, а лицо другое, ставшее в одночасье неприлично похотливым. Оказывается, полковник Подтяжкин, покинув наших героев в общем дворе школы с общежитием, в кабинет свой не пошел, а стал наблюдать в окно за новенькой. Девушка ему все больше и больше нравилась: стройная, с немного угловатыми движениями, что ее ничуть не портило, а даже придавало уйму шарма в глазах полковника.
Как она не похожа была на его Капитолину! У той никогда не будет столь вызывающе неряшливого вида, никогда так пикантно не подвернется нога на высоком каблучке. Да что там говорить, Капа и красится-то по-военному, с щепетильной точностью – ни грамма лишнего, и в то же время ничего не забыто. А здесь? Густо наложенные тени, вызывающие ощущение нездоровой синевы вокруг глаз, яркие, кричащие губы, напоминающие о самой древней профессии среди женщин. А эти косые стрелки разной длины?
Все во внешности незнакомки кричало полковнику Подтяжкину о непохожести новенькой на его законную супругу, и это рисовало в его воображении огромный плюс новому курсанту. Что поделать, коль полковник уже давно, лет двадцать, как охладел к сварливой и психованной жене. Подтяжкина тянуло к девушке, и ноги его сами, помимо воли хозяина, понесли его в стены общежития.
Именно наличие высокого начальства выкурило из коридоров общаги всех курсантов, которые не горели желанием лишний раз попадаться на глаза сильным мира сего. Однако Зубоскалин того не знал.
Беспечный как дитя, он поднимался по ступеням, мысленно кляня строителей, понастроивших столько этажей, когда перед его глазами вырос полковник собственной персоной. У полковника нервно дергался глаз и мелко подрагивала нижняя челюсть. Санек растерянно остановился и замер, смотря на Подтяжкина снизу вверх, поскольку тот возвышался над ним на пять ступенек выше, аки священник на авлосе над доброю паствой своей.
Сначала Зубоскалин хотел отдать честь, но вовремя вспомнил, что не в форме, и ограничился простым:
– Здрасте, Павел Петрович.
Павел Петрович, или попросту П в четвертой степени, как метко окрестил его сам же Дирол с первого дня в школе (неплохо разбирающийся в математике Санек без труда сосчитал количество первых букв в звании и имени высокого начальства), посчитал нужным принять наиболее выгодную для себя позу и повернулся так, чтобы виден был его гордый профиль. Капочка всегда говорила, сбоку он выглядит куда как более мужественно из-за того, что так виден всего лишь один его глупый и безвольный глаз, а не два.
Смотреть таким образом на избранницу своего сердца было не совсем удобно, пришлось скосить взгляд налево и вниз. Однако трудности полковника не останавливали.
– Зачем такие формальности? – кося голубым, слащавым глазом, проговорил Подтяжкин. – Можно просто Павел или Паша. Паша даже лучше, так меня всегда мама называла.
Дирол хлопнул глазами и глупо улыбнулся, чем вызвал восторг в сердце полковника. «Понравился, – пронеслось у него в голове, – видимо, профиль помог. Капа говорила, он у меня как у Сократа».
– Мы, конечно, сегодня все отличились, – растерянно заговорил Санек, растягивая каждое слово, – и заслужили ваше высокое доверие. Только позвольте мне вас называть по-прежнему, Павлом Петровичем.
Все-таки у нас такая разница в званиях и возрасте.
Полковник тихонечко захихикал, поднеся ладошку ко рту, и спустился на пару ступенек ниже.
– Пусть возраст мой вас не смущает. В наш век раскрепощения и сексуальной революции это такие мелочи.
– Однако ж мне неудобно.
– И только это вас останавливает?
Подтяжкин спустился еще на одну ступеньку и повернулся к Зубоскалину другим боком, чтобы тот смог рассмотреть и второй его гордый профиль, который, надо сказать, ничуть не хуже первого. Правильно рассчитав, что все свои плюсы он уже выказал «девушке», полковник решил долго не медлить и пойти в наступление по любовному фронту. Он снял форменную фуражку и красивым жестом стал обмахиваться, стараясь убить тем двух зайцев разом. Во-первых, словно невзначай Павел Петрович открывал взору избранницы благородную седину, от которой – опять же по словам Капы – он казался старше и опытнее, а во-вторых, это позволяло снизить любовный жар, распалившийся в душе мужчины и проявлявшийся в обильной испарине.
– Позвольте вас спросить, свободен ли сегодняшний ваш вечер? – напрямик задал вопрос полковник, нечаянно чиркнув козырьком по носу.
Дирол опять же натянуто улыбнулся, с тоской представляя, на какие трудработы собирается отправить его Подтяжкин. Иначе зачем ему интересоваться свободным временем курсанта? Лишь бы не на ремонт актового зала кинул.
