Следующим слово получил Эйб Райх.
— Я хочу сказать лишь одно, — начал он. — Мне понятно, что имел в виду мистер Вассерман, говоря о «других» обязанностях раввина, которые для нас "темный лес". Мне доводилось своими глазами наблюдать эту сторону деятельности нашего раввина, и позвольте сообщить вам, что, по-моему, она довольно важна. Теперь я восхищаюсь нашим раввином. Может, он и не оратор, но ведь ему и не надо выступать в День независимости. Обращаясь к нам в храме, он говорит разумные вещи, и я понимаю его. По мне, так лучше такой раввин, чем лицедей, сыплющий громкими словами. Его речь звучит искренне. А вот обо всех тех высокомощных раввинах, которых мне доводилось слушать раньше, я такого сказать не могу.
Доктор Перлштейн вскочил со стула и бросился на помощь своему приятелю Элу Бекеру:
— Мои больные по десять раз на неделе спрашивают меня, можно ли принимать те же пилюли, которые я прописывал им в прошлом году, или лекарства, которые пьют их знакомые при схожих симптомах. И мне все время приходится объяснять, что добросовестный врач прописывает лекарство каждому конкретному пациенту в зависимости от состояния его здоровья.
— Всех одной клизмой не накачаешь, док! — крикнул кто-то, и Перлштейн засмеялся вместе с остальными.
— Я хочу сказать, что Эл Бекер прав. Никто не утверждает, будто раввин у нас бездарный или недобросовестный. Вопрос в другом: такой ли раввин нужен нашей конгрегации именно сейчас? Его ли прописал нам врач с учетом нашего теперешнего самочувствия?
— Да, только ведь на свете не один врач!
Поднялся гвалт, и Вассерману пришлось стучать ладонью по столу.
Слова тотчас попросил человек, пришедший на заседание совета впервые в жизни.
— Слушайте, ребята, — сказал он, — какой смысл обсуждать этот вопрос? Когда речь идет о какой-нибудь идее или проекте, дело другое: тут чем больше говоришь, тем яснее становится картина. Но если вы перемываете кому-то косточки, препирательства приведут разве что к обидам. Все мы знаем раввина. Все мы знаем, нужен он нам или нет. Давайте прекратим прения и проголосуем.
— Правильно!
— Поддерживаю предложение!
— Ставьте на голосование!
— Минуточку! — раздался трубный глас, и все присутствующие тотчас узнали утробный рык Эйба Кассона, участника доброй сотни разных политических сходок и митингов, благодаря которым его голос приобрел и мощь, и раскатистость. — Прежде чем вы начнете голосовать, позвольте в нескольких словах оценить создавшееся положение. — Эйб встал со стула и, выйдя вперед, повернулся к собравшимся. — Не собираюсь давать отзывов на работу нашего раввина, но выскажусь по вопросу общественной деятельности, затронутому моим добрым другом Элом Бекером. Как вам известно, когда католический епископ назначает священника в приход, тот работает там, пока его не отзовет все тот же епископ. Если кому-то из прихожан этот священник не нравится, пожалуйста, меняйте приход. В разных протестантских храмах дело обстоит иначе. В каждом из них — свои правила найма и увольнения священника, но протестанты обычно не выгоняют пастора, если он не сделал ничего плохого. Причем проступок должен быть действительно серьезный. — Эйб Кассон чуть понизил голос и заговорил по-простецки. — Я уже почти десять лет занимаю должность председателя республиканского комитета графства и, смею утверждать, мне известны умонастроения наших нееврейских друзей и соседей. Они не понимают, по каким принципам мы нанимаем и увольняем раввинов. Они не понимают, почему спустя двадцать минут после приезда раввина в городе возникают партии его сторонников и противников. Они не понимают, почему прихожане не любят раввина из-за фасона шляпки, которую носит его жена. Но для нас это — в порядке вещей. Как человек, всю жизнь занимавшийся политикой, я знаком с положением дел во всех храмах и синагогах Линна и Сейлема, да и в большинстве бостонских тоже. Стоит прийти новому раввину, как приятели прежнего тотчас смыкают ряды и противостоят ему. Так уж мы, евреи, устроены. Иноверцы этого не понимают. А значит, если мы уволим раввина, они первым делом подумают, что на это была очень веская причина. Какая же причина может прийти им в голову? Давайте разберемся. Несколько дней назад на нашем заднем дворе была найдена убитая девушка. Как вам известно, раввин сидел в своем кабинете наедине с собой. Его машина была на стоянке, и в ней нашли сумочку убитой. И вы, и я, и полицейские, все знают, что раввин не мог совершить это преступление…
— А почему не мог? — спросил кто-то.
И наступила мертвая тишина. Многие присутствующие и сами втайне задавались этим вопросом. И вот один из них озвучил их мысли.
Но Кассон дал достойный отпор.
— Тому, кто произнес эти слова, впору устыдиться. Я знаю присутствующих. Ни один из вас не может всерьез думать, что это страшное злодеяние совершил раввин. Как руководитель предвыборной кампании нашего окружного прокурора, я имею некоторое представление о его умонастроениях и о версиях, которые разрабатывает полиция. Заявляю вам: они не допускают и мысли о том, что девушку убил раввин. Но, — Кассон многозначительно поднял палец, — нельзя сбрасывать со счетов и его. Не будь он раввином, его считали бы главным подозреваемым. — Он вытянул руку и принялся загибать пальцы. — Во-первых, в его машине нашли сумочку девушки. Во-вторых, он был на месте преступления. В-третьих, он — единственный человек, о присутствии которого там нам доподлинно известно. В-четвертых, о том, что раввин был в кабинете, мы знаем только с его слов. В-пятых, никаких других подозреваемых нет. — Кассон выразительно оглядел собравшихся. — И вот, спустя два дня вы хотите уволить раввина. Тоже мне общественная работа! Что подумают твои друзья-иноверцы, Эл, когда узнают, что через два дня после после того, как раввин стал подозреваемым в деле об убийстве, конгрегация уволила его? Что ты им скажешь, Эл? "Ой, да не потому мы его уволили. Просто он ходил в мятых штанах". Так?
Эл Бекер встал со стула. Спеси у него явно поубавилось.
— Слушайте, я ведь ничего не имею против раввина лично. Я хочу, чтобы вы это поняли. И пекусь я только о благе храма. Кабы я думал, что увольнение раввина склонит чашу весов не в его пользу, и он окажется впутанным в дело об убийстве… то есть, он уже впутался, но, если бы я знал, что его положение усугубится, то и сам сказал бы «нет». Но всем нам прекрасно известно, что полиция не может всерьез думать, будто он причастен к делу, и не станет шить раввину убийство только потому, что мы его уволили. А если не уволим, придется терпеть его ещё целый год.
— Минуточку, Эл, — снова подал голос Кассон. — По-моему, ты не понимаешь. Меня не волнует, как полиция отнесется к раввину. Я пекусь о храме и приходе. Кое-кто может сказать, что мы думаем, будто он виновен, вот и уволили его. А ещё они скажут: ну и компашка собралась у них в раввинате, если одного из его членов ничего не стоит заподозрить в убийстве. Другие подумают, что подозревать раввина нелепо. И решат, что евреи не доверяют друг другу и готовы изгнать своего духовного вожака лишь на том основании, что его подозревают. В нашей стране, где человек считается невиновным, пока не доказано обратное, на такое решение посмотрят косо. Понимаешь, Эл? Я о нас забочусь, а не о раввине.
— И все равно я не буду голосовать за его новый контракт, — упрямо проворчал Бекер и уселся, сложив руки на груди и всем своим видом давая понять, что более не намерен принимать участие в обсуждении.
— Из-за чего сыр-бор? — сказал ещё один заседающий, приглашенный Бекером, чтобы проголосовать против раввина. — Я понимаю Эйба Кассона и понимаю Эла Бекера. Чего я не понимаю, так это с какой стати мы должны принимать решение именно сегодня. На той неделе будет ещё одно собрание. Полиция нынче расторопная. К следующему заседанию дело, может статься, закроют. Предлагаю отложить этот вопрос. Как бы худо ни сложились обстоятельства, у нас в запасе ещё одно заседание.
— Если обстоятельства и впрямь сложатся худо, нам не будет нужды проводить ещё одно заседание, — угрюмо ответил Кассон.
