— И все же, что было предметом ссоры? — уточнил Талызин.
— Этот шизик сказал, что разведется с женой и женится на Дашке. Но я-то знал, что Дашка за него не пойдет! А он все твердит свое, как попугай. Я разозлился и сказал, что такой старый вонючий козел ей не нужен. Вот и все. А что касается до убивать, так делать мне нечего, что ли? Зачем мне его убивать, если Дашка терпит его только из жалости, а любит-то меня?
— Действительно, — согласился Игорь Витальевич, — повода нет. Но, видимо, Дарья Алексеевна полагает иначе. А, Дарья Алексеевна?
— Да погодите вы! — нервно махнула на него рукой Дашенька, словно забыв, что перед нею представитель власти. Она, казалось, видела только Дениса.
— Ты не убивал его? — сквозь слезы спросила она.
— Да нет же! У меня в мыслях не было!
— Посмотри мне в глаза. Это правда, да?
— Ну конечно.
Денис со снисходительной улыбкой посмотрел ей в глаза. Она тоже улыбнулась, потом засмеялась.
— С вами не соскучишься, — резюмировал следователь. — А если бы, Дарья Алексеевна, я воспринял ваши слова всерьез? Что тогда?
— Ну, — смущенно произнесла она, — я решила, у меня были бы смягчающие обстоятельства, поэтому я пострадала бы меньше, чем Денис. В том смысле, что меня бы немножко пожалели и дали срок меньше, чем ему, правда? Я ведь как бы не нарочно.
— Пожалуй. И все же хотелось бы знать, что заставило вас предположить, будто ваш жених виновен? — с настойчивостью уточнил Талызин.
Дашенька, вздохнув, вопросительно обернулась к Денису.
— Валяй, — кивнул тот. — Я плохого не делал, и ничего они мне не пришьют.
— Хорошо. Я случайно услышала в субботу кусок того разговора… то есть между Денисом и Евгением Борисовичем. Я не все поняла, но мне все это ужасно не понравилось. Только я постеснялась побеседовать с Денисом прямо и попыталась… ну, обиняком. И мне показалось, что он на меня обижается. Оборвал меня как-то нехорошо… Помнишь, Денис?
— Да нервничал я перед премьерой, вот и все.
— А я решила… Нет, сразу я ничего не решила, но осадок плохой остался. А сегодня… Меня так поразило, что… — прости меня, родной! — что ты выдал Галину Николаевну. Это так на тебя непохоже, ты ведь всегда такой хороший, и вдруг взял да выдал! И про Наташу тоже… ты так грубо сказал о ней, словно хотел, чтобы обсуждали кого угодно, лишь бы не тебя. Мне трудно объяснить, но я почувствовала, что с тобою что-то не так. И вдруг мне пришло в голову… и тогда все встало на свои места… а еще на банкете ты куда-то выходил, и… Я, наверное, просто психованная, вот и все. Ты для меня в центре всего, и, о чем бы я ни думала, возникаешь ты…
Она запиналась, не в силах выразить чувства словами. Вика вспомнила ее взгляд, в ужасе изучающий Дениса после каждого его резкого выпада, каждой раздраженной реплики. Неожиданно захотелось вставить подобную сцену в следующий спектакль, настолько наглядно перед внутренним взором предстал процесс зарождения в душе девушки страшных подозрений и их постепенного укрепления. Денис и впрямь раскрылся сегодня с новой, нелучшей стороны, однако из этого вовсе не следует, слава богу, что он — убийца.
— Кстати, а куда вы выходили во время банкета? — полюбопытствовал следователь.
— Что я, помню, что ли? Покурить, наверное. Вот ответьте мне, Игорь Витальевич, разве я чего такого плохого сделал? Эта дамочка ненавидит Дашу лютой ненавистью и делает ей гадости, а я что, покрывать ее за это должен? А Наташка перехватила у нее из-под носа славу, влезла в сериал, хотя у Дашеньки таланту в сто раз больше. И что, я опять должен стерпеть? Раз Дашенька сама за себя не постоит, это должен сделать кто-то другой! То есть я. Ей предлагают Джульетту, а она из деликатности готова отказаться. Я мужчина, я должен ее защищать! Так или не так?
— Мне ничего не надо! — вскричала Даша. — Ни Джульетты, ни сериала! Только будь таким, как всегда, а не как последние дни. Пожалуйста!
Денис крепко прижал ее к себе. Вика умиленно наблюдала за нежнейшей сценой примирения, но насладиться ею не дала Марина, тихо, однако очень внятно заявившая:
— Интересно, а Евгений Борисович в день премьеры поссорился с каждым из нас или кого-нибудь пропустил? Хотя вряд ли. Он, наверное, не зря собрал нас всех за своим столом.
— Что за чушь? — неприязненно осведомился Сосновцев.
Марина повернулась к Талызину.
— Давайте считать по пальцам. Я и Вика — это двое. Наташа и Галина Николаевна — будет четверо. Денис и Кирилл — шестеро, Тамара Петровна седьмая, вы восьмой. Остаются Дашенька и Александр Михайлович. Дашенька, Евгений Борисович перед премьерой тебя обижал?
— Ну, — слегка смешалась Дашенька, — если вы имеете в виду… В общем, он обычно был со мною очень деликатный, а в субботу…
— Деликатный! — возмущенно фыркнул Денис.
— Я имею в виду не на словах, а на… Короче, говорить он мог всякое, но трогать никогда не трогал. А в субботу пытался… и так грубо… я ужасно расстроилась, а он смеялся.
— Во сволочь!
— Значит, Дашенька девятая, — с удовлетворением констатировала Марина. — Остаетесь вы, Александр Михайлович. Чего уж там скрывать, признавайтесь!
Сосновцев пожал плечами.
— Полагаю, я попал за ваш стол случайно. Впрочем, я там почти и не сидел. У меня было полно забот!
— То есть с вами Евгений Борисович не ссорился? — осведомился Талызин.
— Разумеется, нет.
Наташа, поднявшись со стула, посмотрела на Сосновцева не без брезгливости и твердо заявила:
— Но я же слышала, Александр Михайлович! В антракте.
— Что — в антракте, Наташенька? — нежно пропел тот.
— Вы с дядей спорили.
— О чем же, деточка?
— Не знаю. Но вы очень горячились.
— Ах да! — улыбнулся Сосновцев, сделав свой любимый жест рукой — жест, вызывающий ныне у Вики глубокое отвращение. — Я действительно горячился, восхищаясь гениальной игрой Евгения Борисовича. Только ссорой или спором это назвать нельзя.
— Вот как? — флегматично переспросил следователь. — А по какому поводу спорили вы, Кирилл?
Вика укоризненно глянула на Марину, и та, сообразив, что проболталась, сильно покраснела и быстро произнесла:
— Ну, Кирилла я назвала для комплекта. Решила, раз все, так и он.
Обалдевший поклонник, подняв брови, уточнил:
— Так что, Кирилл Андреевич, был спор или нет?
— И все-таки Александр Михайлович говорит неправду, — вернулась к предыдущей теме Наташа. — Они ссорились, я убеждена. И дядя его дразнил.
Тут удивился даже Талызин.
— Что значит — дразнил?
— Ну, передразнивал. Делал вот так, как о н всегда делает.
Она попыталась сымитировать жест и вдруг застыла, пораженная догадкой.
— Слушайте, до меня только теперь дошло! На сцене я была в образе и не понимала, и только теперь… А со стороны все, наверное, сразу увидели, да?
— Что увидели? — хмуро поинтересовалась Тамара Петровна.
— Что дядя использовал для роли жест этого типа.
Вика машинально отметила, что сегодня не только Денис держится нелучшим образом, Наташе тоже изменила привычная интеллигентность. Для девочки совершенно нехарактерно обсуждать присутствующего так, словно его здесь нет. Впрочем, происшедшее явно сильно ее возбудило, на щеках выступили пятна, глаза горят. В подобном состоянии не до правил хорошего тона!
— Конечно, увидели, — подтвердила Тамара Петровна. — Не слепые. Кстати, гениальная находка.
— А я сам подарил ее Евгению Борисовичу, — сладко улыбнулся Сосновцев. — Не хотите ли, спрашиваю, позаимствовать у меня этот жест, на сцене будет прекрасно смотреться! Он согласился.
— Похоже, вы были единственным, с кем он в тот день согласился, — ехидно вставила Марина.
«Лучше б ей помолчать, — подумала Вика, случайно поймав брошенный директором яростный взгляд. — Вот язык без костей!»
— Слушайте, уже почти одиннадцать! — вдруг ужаснулась Наташа. — А мои маршрутки после одиннадцати не ходят.
Все всполошились. И впрямь, время пролетело незаметно, пора было расходиться. Следователь никого не удерживал.
Сцена четвертая
Второй прогон
Вика без особого труда уговорила Марину не ехать домой, а переночевать у нее. Слишком многое требовалось обсудить, чтобы терпеть до завтра.
Начала она с главного.
— Ты знаешь, что твой собственный язык — твой главный враг? — грозно осведомилась она за кофе, когда Лешка был выдворен спать.
— Ох, — вздохнула Марина, — мне самой жутко стыдно. Но вроде бы все обошлось.
— Это тебе кажется, что обошлось, а на самом деле вряд ли. Ты, видимо, не заметила, как он на тебя посмотрел?
— Заметила. И, кстати, очень удивилась.
— А чего удивляться? Как будто не знаешь, что он собой представляет. Ну и что мне теперь прикажешь делать? Ты меня в какое положение поставила? Между двух огней. Я тебе что, камикадзе?
