К середине сентября погода начала портиться. Настоящих штормов не было, но волнение с каждым днем усиливалось, а на месте работ под водой прятались огромные камни, словно клыки в волчьей пасти, так что работа становилась опасной. Как-то из-за серьезного волнения Козырь отвел «Олесю» в сторону от места поисков. Они встали на якорь, и Петруха по прозвищу Горелый, наименее опытный из трех водолазов, спросонья выбрался на палубу и, решив, что корабль пришел на место работ, натянул акваланг и ушел под воду. Козырь, который в это время в рубке сверялся с приборами, услышал плеск аквалангиста, выглянул в иллюминатор, но увидел только расходившиеся по воде круги. Он махнул рукой – пусть Горелый лишний раз поплавает под водой, авось остынет, а заодно опыта наберется.
Через пятнадцать минут Петруха вылез на борт, размахивая какой-то находкой. Вся команда сбежалась к нему, рассматривая бесформенную вещицу, которую Горелый сжимал в руке.
Это оказался кусок деревянного штурвала, к которому была привинчена позеленевшая медная пластинка. Козырь поскреб медь широким рыбацким ножом, с которым никогда не расставался, и сумел разглядеть три буквы – «Веп».
Корабль, затонувший на этом месте триста лет назад, назывался «Вепрь».
Слова Леонида Борисовича, которым моряки до сих пор не очень-то верили, неожиданно получили подтверждение.
Правда, обломок штурвала обнаружили немного в стороне от зоны поисков, но это как раз никого не удивило: за триста лет течения и штормы могли далеко сдвинуть и сам корабль, а не только его обломки.
Козырь отметил место находки на карте и тем же вечером позвонил Леониду Борисовичу. Тот чрезвычайно взволновался, тут же примчался в Лебяжье, забрал кусок штурвала и велел на следующий день тщательно обследовать дно в том же месте.
Однако ни завтра, ни через день ничего найти не удалось. Зато в Лебяжьем появились какие-то подозрительные типы – здоровенные парни на двух огромных черных машинах, увешанные толстыми золотыми цепями и украшенные художественными наколками. Приезжие толклись в единственном местном заведении под названием «Василек», ставили выпивку местным забулдыгам и задавали вопросы – по большей части насчет «Олеси» и ее экипажа.
И в этот самый неподходящий момент Кирилл получил телеграмму от матери, где она сообщала, что тяжело больна, и просила его срочно прилететь, если он хочет застать ее в живых и проститься.
Кирилл показал телеграмму приятелям.
– Ну че, езжай, конечно! – заявил Димка Козырь, положив на плечо другу тяжелую руку. – Мать, брат, это такое дело… мать – это святое, это не трожь! Если бы моя мамаша жива была и сказала: «Приезжай, сынок!» – я бы тут же все бросил и помчался… а мы тут без тебя нормально перекантуемся, не сомневайся!
Кирилл тяжело вздохнул – его мучили-таки смутные сомнения, но материнская телеграмма жгла душу и стучала в сердце, и он помчался за билетом на самолет.
Застав же мать в неплохом состоянии, он еще больше забеспокоился насчет своих брошенных друзей и экипажа «Олеси». Кошки скребли у него на душе, и, едва долетев до Питера, он кинулся в Лебяжье.
Дело было поздно вечером, и Кирилл направился в «Василек», где обычно в это время ошивались незадачливые кладоискатели.
Никого из экипажа «Олеси» в шалмане не было. Толклась там обычная разношерстная публика: местные бичи, поселковые алкаши и прочие «сливки общества».
При появлении Кирилла в шалмане неожиданно наступила тишина.
Все присутствующие прятали глаза, сторонились его, вокруг Кирилла словно образовался вакуум. Такое затишье бывает, говорят, на море перед началом жестокого шторма.
Оглядевшись, он подошел к знакомому бичу, отзывавшемуся на кличку Геша Купорос.
– Слышь, Купорос! – прохрипел Кирилл, схватив знакомца за ворот поношенного бушлата. – Где все наши? Где Козырь? Где Степаныч? Где Горелый?
– Ты, это, Кирюха, не шуми, – пробормотал бич, осторожно высвобождаясь. – Ты на меня, это, не наезжай… Я сам-то ничего толком не знаю… ты, это, вот его спроси… – и он указал на хлипкого, тщедушного мужичка с некрасивым и обидным прозвищем Обмылок.
– Че, Обмылка, что ли? – недоуменно переспросил Кирилл.
– Во-во, его самого! – подтвердил Купорос, радуясь, что может на кого-то перевести стрелку. – Он, это, все знает…
– Да что он знает-то? – тоскливо выдохнул Кирилл, чувствуя недоброе.
Но вопрос его повис в воздухе, а Геша Купорос, вырвав воротник, затерялся в толпе завсегдатаев шалмана.
Кирилл шагнул к Обмылку и уставился на него тяжелым взглядом.
– Ну, говори!
– А че я-то? Че я? – заквохтал тот, пряча руки за спину и отступая. – Как что, так сразу я!
– Говори, Обмылок, не то я сейчас до конца тебя смылю! – прохрипел Кирилл, нависая над несчастным бичом.
Тот тяжело вздохнул и приступил к рассказу.
Для начала он поведал о том, что в тот самый вечер, когда Кирилл улетел в Ангарск, в «Васильке» случилась стычка между экипажем «Олеси» и приезжими – той смутной компанией в цепях и наколках, которая появилась в Лебяжьем после находки Петрухи Горелого.
Кто-то из пришлых начал, по обыкновению, задавать местным скользкие вопросы, и тут к нему подошел Димка Козырь – девяносто килограммов морского темперамента.
– Ты че тут вынюхиваешь? – проревел капитан «Олеси» своим медвежьим голосом, которым он легко перекрывал грохот девятибалльного шторма. – Ты че тут высматриваешь? Ты че тут выспрашиваешь, шкура сухопутная? Ежели ты чего спросить желаешь, ты, хомяк ангорский, у меня спрашивай! А я уж тебе отвечу! Я тебе так отвечу, что ты отсюда прямиком до Нарьян-Мара покатишься!
– Какого еще Мара? – окрысился приезжий. – Отвянь, бичара! Я не таких, как ты, видел!
– Это где ж ты таких видел? – пророкотал Козырь. – Думаешь, наколками разукрасился, так за серьезного человека сойдешь? Да у меня наколки почище твоих имеются! – И он рванул бушлат на груди, предъявив противнику выколотых на мощном торсе в три краски морских чудовищ, обвивших щупальцами корпус старинного парусника. – Мне эти наколки в Нагасаки японский мастер делал, перед тем вместо наркоза накачав сырым опиумом! А вот эти – прокаженный филиппинец в сянганском притоне! Да я в Вальпараисо один против целой команды сенегальского сухогруза выстоял! А уж бойцы были – не тебе чета! Да я, когда пятнадцать лет назад проходил на «Академике Рабиновиче» через Каттегат и Скагеррак…
Последние слова переполнили чашу терпения пришлого бандюгана: он принял их за какие-то особенно изощренные ругательства, отскочил от разбушевавшегося моряка и вытащил из-за пазухи пистолет.
– Ты меня достал, бичара! – выкрикнул он визгливым истеричным голосом. – Ты меня окончательно достал! А ну, молись своим морским богам и готовься к собственным похоронам!
– Ой, испугал! – захохотал Козырь. – Поджилки трясутся!
Он нагнулся, подскочил к пришлому и, прежде чем тот успел опомниться, ударил его головой в лицо. Тот вскрикнул и грохнулся на пол, обливаясь кровью. Пистолет выпал из его руки и покатился по дощатому полу шалмана.
Его дружки бросились к месту событий, на ходу вытаскивая оружие. Но экипаж «Олеси» сгрудился вокруг своего героического капитана, вытаскивая широкие рыбацкие ножи.
– Городские наших бьют! – выкрикнул кто-то из завсегдатаев «Василька». В воздухе уже замелькали горлышки разбитых бутылок, куски ржавой арматуры, велосипедные цепи… но тут, перекрывая шум назревающей драки, прозвучал голос Нинки, буфетчицы шалмана и главной здешней хозяйки:
– А ну, шпана, ша! Сей момент утихнуть! Если кто-то не угомонится на счет «три» – будет иметь дело лично со мной, а вы меня знаете!
Эта угроза подействовала на буйную публику, как ледяной душ на разодравшихся котов. Нинку действительно все знали и понимали, что слов на ветер она не бросает.
Правда, пришлые еще пытались кипятиться, но их быстро утихомирил мрачный тип лет сорока, который, судя по всему, был у них за старшего.
Пришлые дружной компанией покинули шалман, местные и команда «Олеси» еще немного выпили за свою победу – если, конечно, это была победа – и вскоре тоже разошлись.
– А на другое утро, – продолжал Обмылок свой рассказ. – На другое, значит, утро… то есть, в общем, не совсем уже утро было, пока я, это, проснулся… может, уже и к вечеру дело шло…
– Ладно, ты не отвлекайся! – рявкнул на него Кирилл. – Ты дело говори!
– Ну, а я что? Я говорю… пошел я, значит, на берег, возле Черных Камней… поглядеть, не выбросило ли море чего полезного… знаешь, иногда бутылку выкинет, которую сдать можно, иногда еще что…
– Говорю – не отвлекайся!
– Да ладно, ладно… в общем, набрал я кой-какого барахлишка, развел костерчик, чтобы, значит, погреться, вдруг слышу: никак, мотор постукивает… Ну, я, значит, на горку поднялся, гляжу – ваши идут, на «Олесе», в бухту возвращаются. Я, грешным делом, обрадовался – у вас в команде мужики душевные, понимающие, всегда старому да больному человеку рюмочку-другую поднесут…
