Я прикоснулась губами к его ямочке на подбородке и ужаснулась: что я делаю?!
Но ведь я так давно этого хотела… Эта ямочка…
Я зажмурилась. Сейчас он выставит меня вон, как пару часов назад.
Но он поступил иначе. От прикосновения холодных, бесцветных и словно бесчувственных губ мне сделалось не по себе. Я как будто спятила, я как будто выпала из реальности или же стала другим человеком. Но я отчетливо захотела этот лед. Я поняла, что он мне нужен. Но почему? Откуда это взялось? Зиждилось ли это на законе противоположностей? Ведь я – горячая, эмоциональная, агрессивная, страстная натура. А он? Какой был он? Кроме слова «холодный» ничего на ум не приходило. Может, дело не в притяжении, а в любопытстве? Мне хотелось его раскусить, понять, всегда ли он такой холодный; такой же он холодный во время близости или нет?
В любом случае, я не убежала в ту минуту. Более того, я начала поглаживать это место, которое меня привлекло в самом начале, – место его ранения, жалея его, представляя, как ему было больно, когда он, обернувшись на звавшего человека, внезапно получил выстрел в грудь. Это было дико больно. А потом? Что случилось с ним потом? Что он увидел? Фельдшеров в карете «Скорой» или свет в конце темного тоннеля?
Я хотела это познать. Я хотела познать его сущность.
А он хотел быть познанным. Теперь я наконец-то поняла это.
Мне нравился холодок в моем рту – то был его язык. Мне нравился северный ветер возле уха – то было его дыхание. Мне нравился лед, двигавшийся по моему телу, – то были его руки.
– Ты дрожишь… – прошептал он. – Ты меня боишься?
– Немного…
– Катя, я и сам боюсь… Ты думаешь, я не хочу понять, что произошло? Помоги мне.
– Да… Да… Я помогу тебе…
Пытка и удовольствие, жизнь и смерть продолжались еще несколько вечных, но коротких мгновений, пока что-то не стукнуло громко по окну. Мы тут же отстранились друг от друга, пытаясь понять, что громыхнуло.
Что это было? Ветка рядом растущего дерева, дрогнувшая вследствие разыгравшегося ветра, или Глас Великого Провидения? Я никогда не узнаю.
– Что ты со мной делаешь, Валера? – очнувшись от наваждения, с упреком сказала ему я и вышла из комнаты. Как мне казалось, навсегда.
Будильник зазвонил в восемь утра. Я завела его вчера ночью, возвратившись к себе. Подниматься было лень, но я себя заставила. Тихо собравшись, вышла из дома, заперев за собой дверь и захватив запасные ключи.
Несмотря на раннее время, по поселку ходили люди.
– Скажите, – остановила я одинокого мужчину средних лет, – где-то здесь есть кладбище?
– А как же? – удивился тот моей невежественности. – Между Валищевом и городом расположено кладбище, оно считается городским, но и наших там хоронят. Есть еще кладбище за поселком Кузнецово, оно больше, но далеко.
– Спасибо.
Я просто хотела убедиться, что поблизости дислоцировано только одно, известное мне кладбище.
Дорога предстояла не слишком веселая. Но я предусмотрительно захватила с собой шоколадку и налила чай в бутылочку. С этими яствами путь оказался куда легче: работая челюстями, я могла отвлечься от пугающих мыслей.
Попав на кладбище, окутанное легким утренним туманом, я сначала навестила своих почивших родственников, в частности моего любимого дедушку, от которого осталось мало воспоминаний (что оправдывалось моим малолетством в год его смерти), но много внутренней любви и теплоты, из тех, что хранятся вечно.
– Где же оно, дедушка? Где ожерелье? – вопрошала я, вытирая старый темно-серый памятник белой салфеткой, взятой из сумки. – Какую загадку ты оставил? И кто должен ее разгадать? Где найти «дано», если ты оставил эту задачу именно мне? И каким руководствоваться решением, чтобы получить ответ?
Дед мне не ответил, что ничуть не странно.
Я поднялась и вышла за ограду. Посмотрела в пасмурное небо и зябко поежилась. Что-то я не по погоде оделась. Во-первых, не учла, что сейчас слишком рано, хоть синоптики и обещали двадцать четыре, но это, даже если им верить, будет не раньше полудня; во-вторых, все-таки сегодня опять мрачная, бессолнечная погода, к тому же дует сильный ветер. Конечно, короткий сарафан не мог обеспечить нужное тепло и комфорт.
Я направилась обратно, к выходу с кладбища. Кругом царствовали безмолвие и безлюдность. Видимо, утром буднего дня покойников не принято навещать. Но мне было все равно. Я шла к могиле, которая привлекла мое внимание еще полчаса назад, как только я сюда попала. Я видела ее издалека, но могла с уверенностью сказать: она была свежая (хоть и не слишком приятно употреблять данный «съестной» эпитет к могиле), и вроде бы там что-то лежало. То есть понятно, когда человек умирает только-только, ему на могилу носят цветы, венки, свечи, сувениры какие-то, еду для птичек. Но там было что-то… «не такое», как надо, и я не могла бы сформулировать лучше, точнее. Просто чувствовалось, что с этим захоронением что-то не так.
Расположение оградок не позволяло сразу скользнуть в нужный проход, пришлось сперва достичь выхода, пройтись чуть дальше и, руководствуясь зрением и меткостью, нырнуть в нужный проход. Впрочем, я же говорю, захоронение было недавнее, находилось, соответственно, близко к краю кладбища, так что задача носила титул несложной.
Уже на подходе к калитке я поняла, что оборот речи «что-то не так» имел куда меньшую силу, тем тот теоретический оборот, который можно было бы применить сейчас, если бы что-то пришло в голову. Я не могу описать, что кольнуло вдруг мой мозг, но можно, на худой конец, взять это «что-то не так» и возвести в квадрат, а то и лучше сразу в четвертую степень.
Пока я, как загипнотизированная, шла к могиле, с которой было ОЧЕНЬ что-то не так, тишина на кладбище стала пугающей, какой-то неестественной. Как будто и птицы, и растения, и ветер, и река, и далекая жизнь поселка – все, что могло производить хоть какой-то мало-мальский шум, умолкло и затаилось, наблюдая за мной исподтишка в ожидании кульминации этого эпизода.
Уже на подходе я начала тихонько ахать и умолять высшие силы, чтобы это было не тем, что мне казалось. Чтобы все оказалось не так, как виделось. Еще через пять робких шагов я достигла ограды, но не смогла зайти внутрь. Это было ненужно и невозможно.
В следующую секунду я завыла, подобно волку, и прижала руки ко рту. Глаза защипало, и оттуда полились умоляющие судьбу слезы. Я плакала в бессилье перед непостижимым. Когда и это не помогло и на могиле ничего не изменилось, я повалилась на землю, корчась от физической боли, созданной абстрактным страхом перед тем, что происходит вокруг меня вот уже три долгих дня, и издавая звуки вопиющего ужаса. Со стороны могло показаться, что у человека приступ эпилепсии. Но у меня не было эпилепсии. Так же, как и не было никого вокруг, кому могло бы подобное показаться. Я просто не могла с этим бороться иначе, как превратить священный нематериальный ужас, с которым психика даже здорового человека не могла бы справиться, в жгучую, но реальную, настоящую боль. С ней было легче жить. Легче, чем с правдой, которая предстала передо мной, стоило приблизиться к роковой ограде.
…На простенькой табличке из тех, которые обыкновенно ставят на новые могилы, пока еще не готов памятник, было написано имя упокоенного и даты жизни и смерти, а сверху была приделана фотография захороненного человека. Мистический трепет вызывало то, что и имя, и фотография имели для меня значение. Под снимком красивого брюнета с ямочкой на подбородке значилось: «Мертвицин Валерий Васильевич».
Я не знаю, сколько прошло времени. Вероятно, от шока я просто потеряла сознание. Не ведаю. Очнулась я на земле, почему-то уже внутри ограды. Плитка еще не была выложена, так что я в своем светло-розовом сарафане лежала прямо на грязной почве. Голова моя упиралась во что-то твердое и холодное, я сразу не различила, что это, пока не села на корточки.
Это был небольшой белый глиняный горшочек. Заглядывая в него и немного потрясая, я выделила следующее содержимое: там были перья, черные и белые, и небольшие очищенные (или обглоданные?) кости, судя по размерам, какой-нибудь курицы или утки.
– Что за чертовщина? – тут же отстранилась я от страшной находки и обратила взор на саму могилу.
Так вот почему мне сразу показалось, что что-то не так. И вот почему я вся вывалялась в земле, хотя и лежала на краю, возле самой ограды. Новое шокирующее обстоятельство вызвало у меня сильнейшую головную боль.
– Не может быть… Не может быть… – стонала я, держась за виски и растирая их.
Никаких разумных слов не хватит, чтобы описать то, что я увидела. Потому что это было невероятно. Это было ужасно. Дело в том, что могила была разрыта.
Подойдя к яме, которую опоясывали холмики вскопанной земли, икая от страха, я глянула вниз и разглядела… гроб. Крышка была сдвинута в сторону.
Не веря своим глазам, я в надежде на чью-то помощь и здравый смысл начала оглядываться в поисках людей, но, как назло, на кладбище никого не было. Соответственно, никто не мог подтвердить, реально ли то, что мне виделось сейчас, или я всего-навсего окончательно выжила из ума.
