Калина должна была поехать с нарядом в тюрьму, взять Кота и отвезти на место убийства Карпатого для следственного эксперимента. Потом привезти в управление для допроса.
В три часа дня Калина позвонила и сказала, что следственный эксперимент проведен, что Кот ведет себя весело и спокойно, похоже — и это следует из некоторых его высказываний, — он знает об аресте Закидонского. Гнатюк вызвал Еву и велел подготовиться к допросу через полчаса.
Расхаживая по кабинету, он думал, что же так радует Кота в задержании Закидонского. Ну, допустим, можно говорить больше и свалить больше, Закидонский в тюрьме, а не на воле, вроде как и дать ему должны больше, чем Коту… Это да, но в таком случае Паша и Кот — не друзья, а Гнатюку хотелось друга Закидонского, именно друга, чтобы по-настоящему раскрутить этого странного преступника… Если Кот рад аресту Слоника, значит, он и не надеялся на его помощь с воли, значит — не друг. Будет топить. Тоже неплохо… Гнатюк быстро набросал вопросы для Калины, чтобы подложить ей этот листок в нужный момент.
Следователь Татьяна Дмитриевна Калина пригласила Еву для важного разговора. Ева только тяжело вздохнула. Она рассчитывала на лекцию о приличном поведении во время допроса.
А Калина готовилась к разговору, нервничая. Но как только она задала Еве свой первый вопрос, нервное состояние совершенно прошло, глаза ее блеснули остро и так стервозно, что Ева растерялась.
— Как вы относитесь к проституткам, Ева Николаевна? — спросила Калина, зайдя к Еве в кабинет.
— Никак не отношусь, — обалдев, сказала Ева. — А что, есть проблемы?
— А вот здесь вы ошибаетесь, Ева Николаевна, очень даже вы к ним относитесь! — Калина смотрела дерзко и насмешливо.
«Боже, — подумала Ева, — да она острит!»
— Правильно ли я вас поняла, Татьяна Дмитриевна, вы пришли ко мне, чтобы сказать, что я — проститутка?
— Правильно вы меня поняли, Ева Николаевна, совершенно правильно.
— Ну… — сказала Ева неуверенно, — проституция предполагает продажность… А я за собой такого не замечала.
— Разные есть проститутки, — строго сказала Калина, — Не будем цитировать зарубежную прессу. У нас своя страна, сложная, у нас и проститутки другие! У нас есть проститутки по призванию, это то, что я называю по-другому кокетством, переходящим в непристойность.
Ева закинула ногу на ногу и внимательно оглядела Калину. Она была страшно заинтригована и растеряна.
— Испугались? — спросила Калина, все еще стоящая у двери прямо, как по стойке «смирно». — Не бойтесь, я к проституткам лояльна, я у психолога спрашивала, она сказала, что проституция — это немного болезнь. Беда в другом. Беда в том, что вы работаете в таком мужском месте, где ваша болезнь хорошо себя чувствует. А болезнь, на самом деле, надо лечить, просто лечить, это понятно? Вот вы сейчас позу приняли, я бы назвала ее обороняющейся, коленки вперед, и это у вас уже происходит автоматически. Чуть что не так — вы коленки и грудь вперед, мозги назад! Я считаю вас опасной не потому, что вы проститутка, Ева Николаевна, а потому, что вы не чувствуете систему.
— А что это за система такая? — спросила Ева.
Калина вздохнула, отодвинула стул на середину комнаты и села.
— Сначала надо объяснить, как именно вы не чувствуете систему. Ваши заигрывания с мужским коллективом могут быть действительно просто болезненной необходимостью организма. Но это только в том случае, если бы вы пользовались этими заигрываниями в свою пользу. А вы пользуетесь практикой «динамо», «кидалы», как еще это назвать… И непременно справочку таскаете каждые два месяца из женской консультации, что, значит, еще девочка… Создав у окружающих вас мужчин такой образ, не получая чисто физической реализации от таких заигрываний и удовлетворения, вы претендуете, помимо всего, на профессионализм и честность в работе. А работаете вы в системе. Теперь я вам объясню, что такое система. Это сложно, это, к сожалению, не преподают в юридических вузах. Система — это прежде всего необходимость. Как только юрист это поймет, он становится юристом. Вижу ваше недоумение, Ева Николаевна.
— А мы… не должны были идти на допрос?
— Сейчас пойдем. Минутку. Понимаете ли вы, что само понятие правосудия подразумевает не только поимку и наказание преступника, но и наличие этого самого преступника, совершившего то, за что его надо наказать? Грубо говоря, если бы никто и никогда не нарушал закон, то не было бы и правосудия! Нас с вами не было бы, Ева Николаевна, понимаете, всей этой огромной армии служителей закона не было бы! А мы есть. Мы гордимся тем, что мы есть, что мы работаем, забывая, кто нам эту работу дает. Так сложилось исторически, что ни в одну из эпох преступность не искоренялась. Она могла затихать или, наоборот, процветать и диктовать свои условия власти, но исчезнуть — нет. Получается, что юрист, который не чувствует этой неразрывной связи и необходимости, только вредит системе. Он подлежит уничтожению. Профессиональному уничтожению. И это все, что я хотела вам сказать. — Калина встала и направилась к двери.
— Минутку. Подождите. Вы сейчас прочли мне лекцию о необходимости «стукачей» и продажных следователей, или я что-то не поняла?
— Почему же, Ева Николаевна, можно сказать и так, но я бы назвала это необходимыми контактами в системе. Я вижу, вы разнервничались, и чтобы не услышать ваших пламенных речей о бескомпромиссной борьбе с преступностью и уничтожении ее любыми средствами, я предлагаю вам просто пойти на допрос, так сказать, для повышения вашего общего уровня по этому вопросу. Если, конечно, вы собираетесь и в дальнейшем работать в системе. Вы должны меня извинить, но, учитывая вашу непредсказуемость, я позволила себе настоять на тщательном обыске.
В коридоре у дверей Евы стояли две женщины в милицейской форме. Они вежливо, но твердо забрали у Евы ее сумочку и сопроводили Курганову в небольшую комнату. Комната эта, знакомая Еве по «специальным обыскам с применением медицинского оборудования», испугала громадным гинекологическим креслом. В голове у Евы помутилось. Одна из женщин, видя ужас Евы при взгляде на кресло, посочувствовала:
— Старая модель, да ты не боись, в это кресло лезть не надо, просто тщательный осмотр одежды, разденься до трусов, и все, еще рот открой как следует. Извини, наклонись немного, я у тебя между ног быстро проведу рукой.
— Чей приказ? — спросила Ева через две минуты, дрожащими руками натягивая на себя одежду.
— Чей приказ — не знаем, а постановление на осмотр на предмет наличия оружия и возможных предметов нападения подписал ваш главный Чего, конфликтная, что ли? — спросила женщина, заполняя бумаги. — Предметов нападения не найдено, сопротивления при обыске не оказано, стало быть, все довольны, так?
— Так, — сказала Ева чуть слышно.
— Вот и ладушки!
Женщины проводили Еву в кабинет следователя Калины. Ева намекнула на желание пойти в туалет, одна из женщин досадливо покачала головой.
— Я с тобой на унитаз не сяду, так? Потом еще раз придется раздеваться и все по новой, ты уж потерпи, пописаешь через полчаса. Приказано доставить сразу после обыска на допрос.
И в этот момент, чуть замешкавшись перед дверью кабинета Калины, Ева вдруг почувствовала легкий страх и знакомое ей напряжение азарта, как перед захватом. Она обругала себя, что недооценила Калину, обозначив ее лекцию и этот унизительный досмотр как небольшое болезненное издевательство. Сейчас бы сидела в кабинете, красная и злая, до Кота ли ей было бы? А дело ведь в допросе! «Соберись, что-то происходит, а ты трясешься, как напакостившая пятиклассница! Испугали тебя, разозлили, значит, знали — как. Теперь постарайся понять — зачем?!»
— Проходите, Ева Николаевна. — Калина цепко и быстро пробежалась по лицу Евы, недоуменно подняв бровь: Ева смотрела насмешливо, уголки губ ее дрожали, сдерживая хохот.
— Татьяна Дмитриевна, что ж вы на досмотре не присутствовали? Мне показалось во время нашего разговора, что вам это было просто необходимо!
— Не понимаю, о чем вы это. Садитесь вот здесь. Хотя… Нет, здесь, — Калина указала Еве на стул возле своего стола, сбоку.
Ева быстро осмотрела кабинет. Ничего нового. Два стула добавилось у двери, два у окна и еще один стул стоял почти посередине кабинета. Вошли Гнатюк и незнакомый подполковник в форме и с папкой. Они сели у окна, переговариваясь тихо, Гнатюк не смотрел на Еву, словно ее не было. Через несколько минут в комнате повисла тишина, только Калина, иногда шурша, перекладывала бумаги на столе. Ева осмотрела пол и двери: в одном месте плохо прилегал плинтус, но больше ничего интересного… Тогда она повернула голову и внимательно осмотрела стол Калины. С первого же взгляда Ева почувствовала, что что-то не так. Весь стол был завален бумагами. Две или три пачки просто чистой бумаги лежали слева от Калины, несколько открытых папок — перед ней. Калина рылась в них, медленно и сосредоточенно, словно именно сейчас ей приказали провести инвентаризацию всех документов… Ева напряглась, и, когда Калина открыла выдвижные ящики и стала и оттуда доставать какие-то бланки, чуть повернула свой стул, стараясь двигаться тихо и незаметно. Потом она кашлянула и повернула его в этот момент еще сильней — к столу. Калина подозрительно уставилась на нее. Гнатюк и подполковник тоже посмотрели, блеснули круглые стеклышки очков на маленьком, аккуратном носу подполковника. Ева вытерла тыльной стороной ладони рот. Теперь она сидела так, что, глядя в середину комнаты и почти не поворачивая головы, видела боковым зрением движения Калины. Следователь перелистала бумаги, Которые достала из ящиков, оставила их на столе и стала поправлять письменный прибор с ручками и карандашами, подвинула статуэтку красноармейца, чтобы он стал в профиль к ней, переложила папки еще раз, потом сложила руки, как школьница за партой, и застыла, глядя на дверь.
