Этот ирландский волкодав появился в моей жизни в один из самых страшных моментов, незадолго до появления на свет Ники. Наша малышка еще до рождения притягивала нездоровое внимание разных инфернальных личностей, и от одной из таких, маньяка-людоеда, меня и спас Май.
И с того момента всегда и везде был рядом. Более преданного, умного и храброго создания я не знаю.
Когда же родилась Ника… Я читала, что дети-индиго могут общаться с животными, рыбами и птицами, но читать – это одно. А вот видеть, как твоя новорожденная дочь, вцепившись ручками в косматую шерсть на изуродованной шрамами морде пса, смотрит ему в глаза и что-то гулькает, а зверь в ответ метет хвостом и поскуливает, – это совсем другое.
И у малышки с момента рождения появился надежный и верный друг. Пес не отходил от Ники ни на шаг, спал возле ее кроватки, сопровождал на прогулках коляску. Девочка и ходить-то училась, держась за шерсть гиганта. Связь между ребенком и зверем была такая же необъяснимая, как и другие способности Ники. Малышка могла управлять псом на расстоянии, внушая ему свои мысли. А Май чувствовал беду, надвигающуюся на любимого человечка, заранее.
И тогда, накануне нашего отлета во Францию, пес словно сошел с ума. Мы его с собой не брали, поскольку первые дни собирались жить не на вилле, а в отеле, где проживание с животными запрещено. Собакевича должны были привезти чуть позже Левандовские.
Поэтому неадекватное поведение Мая мы приняли за нежелание оставаться без нас. А это было нежелание отпускать нас. Даже не столько нас, сколько Нику. Пес впервые в жизни угрожающе рычал на всех, загораживая девочку. А когда мы все-таки сели в машину и уехали, вслед нам долго звучал тоскливый собачий вой. Словно по покойнику.
Левандовские, у которых остался пес, рассказали нам потом, что с того дня, как мы попали в лапы колдуна, Май окончательно обезумел. Он ничего не ел, только пил воду, с ненавистью смотрел на всех, даже на Кузнечика, стал агрессивен. Сергею Львовичу вместе с Артуром пришлось соорудить вольер на даче и перевезти туда волкодава.
Откуда пес в итоге и сбежал. Он вырыл подкоп под сеткой, дождался, пока откроются ворота, и – пропал.
И его нет до сих пор. Сергей Львович, чувствуя себя виноватым, задействовал все свои связи, пытаясь разыскать Мая, но увы… Хотя казалось бы – не болонка пропала и не карликовый пинчер, самую большую собаку в мире, принадлежащую к занесенной в Книгу рекордов Гиннесса породе, не заметить невозможно.
И в первые дни после побега пса замечали. Гигантского лохматого зверюгу, куда-то целеустремленно бегущего вдоль дороги, замечали проезжающие автомобилисты. Мая видели на трассе, ведущей к Москве, затем – в районе Кольцевой, а потом следы пса терялись. Где он, что с ним – не знаю. Но… Если бы он был жив, то пришел бы.
Я пыталась узнать у Ники, чувствует ли она Мая, но малышка говорить об этом отказывается. Она отводит в сторону мгновенно наливающиеся слезами глаза и начинает шмыгать носом.
А еще малышка часто рисует своего лохматого друга. Май и Ника вместе – вариации на эту тему.
Мы все скучаем по собакевичу. Очень. Даже Катерина, постоянно ворчавшая по поводу клочьев шерсти в квартире.
Сейчас шерсти нет. И следов больших грязных лап на полу нет. И плюшки доедать некому…
На сегодня было назначено рандеву с моим лечащим врачом. Не сказала бы, что посещение медицинских учреждений является моим любимым времяпровождением, я пока не достигла того возраста, когда сдача анализов превращается в привычный ритуал. Просто наши каникулы в Сан-Тропе оставили неизгладимый след не только в моей душе, но и на моем теле.
Потому что уродливый шрам, оставшийся после ранения в грудь, загладить довольно проблематично. Лешка постоянно работает над этим, но у него слишком чуткие руки и нежные губы. Тут, похоже, поможет только утюг. С отпаривателем.
Но сегодняшнее свидание с врачом вызвано вовсе не попыткой вернуть моей коже былую гладкость, для этих целей существуют пластические хирурги. Просто слишком уж вдумчиво и старательно поработал надо мной приснопамятный Паскаль Дюбуа. Само по себе ранение оказалось почти смертельным, но ведь были еще и переломы ребер, и внутренние повреждения, и сотрясение мозга. Конечно, лечили меня во Франции очень старательно (еще бы, за такие деньги-то!) и очень долго (про деньги помните?). Потом Лешка, сговорившись с Хали Салимом, мужем моей лучшей подруги Таньского, отправил нас с Никой в один из лучших пансионов Швейцарии, как раз на период своего первого гастрольного тура.
Хрустальный, звенящий от прозрачности горный воздух, веселый щебет дочери, великолепная кухня, тишина и покой – все это окончательно выгнало из меня последние следы болезни.
Так мне казалось. Ведь чувствовала я себя прекрасно, у меня ничего не болело, только иногда, чаще всего накануне перемены погоды, ныл и гундел шрам на груди. Но я на нытика внимания не обращала, наслаждаясь жизнью.
Да, понимаю, звучит немного пафосно, но надо, наверное, побывать за гранью реальности, вдоволь надышаться черным мраком зла, чтобы научиться ценить каждое мгновение.
Падает снег…
Банально и скучно?
Не знаю, возможно,
Но я
Не устаю удивляться
Искусству
Привычных секунд
Бытия.
И снежное кружево за окном, и запах пирога воскресным утром, и отпечаток подушки на розовой щечке разоспавшегося ребенка, и теплое дыхание мужа на моих ресницах, и его утренняя нежность, и его же вечерняя страсть – мое ежедневное счастье. Счастье спокойной, безмятежной жизни.
А мятежей мне не надо, всех революционно настроенных личностей хочется послать в анналы истории, причем поглубже.
Вот только здоровье, обиженное, видимо, моим невниманием к его персоне в последнее время, решило напомнить о себе. Причем в довольно грубой форме.
Первый раз это случилось сразу после празднования Нового года. Мы только-только вернулись с дачи Левандовских, Ника утопала в свою комнату, Катерина возилась на кухне, а мы с Лешкой, уютно устроившись на диване, смотрели очередную праздничную белиберду.
И вдруг – острая, пронзающая боль в груди. Причем не на месте раны, а прямо в сердце. Словно кто-то воткнул в меня нож. Я запнулась на полуслове и замерла, не в силах ни вдохнуть, ни пошевелиться. Сказать, что Лешка тогда испугался, – ничего не сказать. Помню его бледное до синевы лицо, дрожащие губы, переполненные страхом глаза. Он вызвал неотложку, та приехала довольно быстро, что для провалившейся в двухнедельный праздничный марафон Москвы является скорее исключением. Даже для платной медицинской помощи.
Но самое интересное, что к моменту приезда «Скорой» моя боль исчезла. Именно исчезла, точно так же, как и появилась, – мгновенно, словно нож вынули. Врачи, конечно, провели все предусмотренные манипуляции: сняли кардиограмму, измерили давление, пульс – отработали, в общем, стоимость вызова. Все оказалось в норме, хоть завтра в космос запускай. Ворчать, разумеется, никто не стал, но на физиономиях эскулапов, когда они сворачивали свою аппаратуру, довольно четко, словно их подержали над огнем, проступила надпись: «Совсем обнаглели, вызывают на каждый чих, да еще и в праздничный день! Звезды, понимаешь!»
Лешка до самого вечера обращался со мной, словно с фарфоровой вазой династии Мин, купленной на аукционе Сотбис за полмиллиона долларов. Пока не получил от вазы тапкой в лоб.
Но к моему (вернее, нашему общему) врачу муж меня все-таки загнал. Владилен Павлович, пожилой одышливый толстяк, был врачом от Бога. Прекрасный диагност, опытнейший специалист, обладающий прекрасной памятью, что позволяло ему помнить всю историю болезни каждого из своих пациентов. А еще, что немаловажно в нашем случае, доктор Горчаков умел хранить врачебную тайну. Работал он в одной из престижнейших клиник Москвы, и среди его подопечных было много важных персон. Я уверена, что папарацци не единожды пытались выведать у дражайшего Владилена Павловича что-нибудь интересненькое, желательно грязненькое. С таким же успехом можно было расспрашивать памятник работы Зураба Церетели.
В общем, нудный Майоров под угрозой срыва его гастролей заставил меня обратиться сразу после праздников к доктору Горчакову. Тот разволновался до чрезвычайности, ведь моя медкарта с недавних пор являла собой пособие для начинающего врача. Меня снова прогнали по кругу разнообразнейших обследований – все оказалось в норме. С меня было взято честное-пречестное слово явиться на очередное рандеву ровно через месяц, а если вдруг не дай бог что – звонить сразу ему, Владилену Павловичу.
После чего Лешка с относительно спокойным сердцем уехал.
А через пару дней после его отъезда случилось то самое не дай бог что. Правда, на этот раз боль прожгла живот. А если учесть, что произошло это в момент, когда я находилась за рулем автомобиля, последствия могли быть довольно печальными.
