И вообще он не осмелился расспросить ее ни о чем, боясь, что пропадет ее прелестное, полное смеха и задора, расположение духа.
Он только заметно и незаметно подливал ей в бокал шампанского, а в рюмочку ее любимый ликер «Банан де Мартиник».
— Я сегодня буду толстовкой!..
— Я вас не понимаю…
— Ну да… Муж иногда ко мне подходит и говорит: ты сегодня должна быть толстовкой..
— То есть?..
— То есть… непротивленкой…
— Вы сегодня обещаете не противиться злу…
— Да! Торжественно обещаюсь!..
— Но где вы видите зло!.. Неужели это искрящееся шампанское — зло, или этот кристалически-прозрачный ликер — зло?… Или вы думаете, что я — зло?…
— Нет… Вы добрый… Вы милый… Я раньше думала, что вы злой… Мне всегда казалось, что когда вы на меня смотрите, вы меня… раздеваете… И я все боялась, что вы начнете меня целовать…
Вино затуманило голову Лидии. Ей было жарко и она несколько раз оттягивала рукой воротник.
— Как душно…
— Ну вот… если я добрый, то меня конфузиться нечего… Позвольте, я вам расстегну воротник… Вам будет легче… Действительно, жарко… У меня тоже лицо горит…
И, не ожидая ответа, Теремовский начал расстегивать и расшнуровывать платье.
— Ну какой же вы нахал!.. Нахал и милый… Ненахальный нахал… Ну… дальше нельзя… Этого не смейте… Вот шалун…
— Молчите, непротивленка!
И все смелее и увереннее делались движения его руки. Все больше и больше крючков и кнопок сумел он победить…
Вот спустился лиф и дурманящий аромат женского тела охватил его.
Не в силах совладать с собой, он прильнул поцелуем к ее губам, плечам, шее, груди… Она нежилась, как Даная, под золотым дождем поцелуев, она жмурилась, как котенок, она вздрагивала, как Мимоза, чутко и сладострастно, болезненно сладострастно, как молодая женщина, только что пережившая истерику…
Глава восьмая НЕЖДАННЫЕ ГОСТИ
На рассвете, около четырех, на лихаче подкатила Лидия Львовна к крыльцу. Дорогой она заснула на плече Теремов-ского.
Обыкновенно дозвониться к швейцару в такой час было целым событием. А сегодня он, не ожидая звонка, распахнул дверь.
Лидии Львовне не показалось это странным. Она была еще под парами шампанского и поцелуев.
Швейцар заметил, что с барыней неладно и, входя с нею в кабинку лифта, почувствовал запах вина.
Он хотел ей что-то сказать, предупредить о чем-то важном. Но раздумал.
У парадной двери ей не пришлось ждать. Не пришлось даже звонить. Дверь сама распахнулась.
Лидию Львовну ждали с нетерпением. В передней она нашла несколько незнакомых субъектов.
— Что такое? В чем дело? К себе ли я попала?
Навстречу ей шел полицейский офицер:
— Извините, сударыня. Я имею предписание произвести у вас обыск… Вот эти лица — понятые. А вот этот извозчик… Не признаете ли, вы, сударыня, этого извозчика?..
Она взглянула на стоящего в углу мужика, и опьянение мигом соскочило.
История всего этого страшного дня пронеслась перед ее глазами, она как-то вдруг поняла все и отдала себе отчет во всем зараз.
И особенно хлестнуло ей по лицу сознание, что вот она, Лидия Невзорова, урожденная Хомутова, в четыре часа ночи возвращается домой из ресторана, пьяная, растерзанная, опоганенная, со своим любовником… Да, с любовником!.. Она отдалась ему, сама навязалась, пьяная развратница… Она изменила… и кому? Милому, нежному, доверчивому, как ребенок, идеальному Пете…
— Возьмите меня! Возьмите меня! Арестуйте же меня! Я — преступница! Я — подлая женщина! Я убила мужа!.. Я не имею права глядеть на своих детей!.. — она кричала и рвала на себе платье.
Она упала на пол и билась в судороге. Офицер насильно заставлял ее выпить холодной воды.
Ее зубы выбивали дробь о краешек стакана.
После нервного подъема наступила реакция, в безразличной, сонной, пьяной апатии сидела она у стола, смотря невидящими глазами на то, как хозяйничают в ее квартире.
Глава девятая УЛИКИ НАЛИЦО
Ей показали салфетку, смятую и выпачканную в чем-то желто-коричневом.
— Признаете ли вы эту салфетку вашей?
— Признаю.
— Признаете ли вы эту простыню?
— Да, это мои метки.
— Как вы объясните происхождение кровавого отпечатка руки на стене в спальне?
— Да, это моя рука!..
Она, не слыша, прослушала протокол осмотра и машинально подписала акт.
Не придала никакого значения полушепоту офицера с помощником.
— А его задержали?
— Точно так. Оказался по паспорту присяжным поверенным.
— Задержите до меня.
— Шибко ругается. Не в своем виде.
Покончив со всеми формальностями, офицер обратился к Лидии Львовне:
— Не пожелаете ли проститься, сударыня, с детьми? Я имею предписание вас арестовать!
— Дети! Где дети!.. Я не мать им… Я больше не мать! Я убила мужа… Я убила детей!..
Офицер не понимал, спьяна или со страха заговаривается женщина и пожал плечами.
— Подайте барыне одеться!
Еще никогда ему не приходилось слышать такой вой и такое голошение, каким разразилась Марина:
— На кого ты нас покидаешь! Барыня родненькая! Что без тебя барин молодой будет делать… Как дитя он малое, неразумное… Ой, горюшко, горюшко!..
Проснулись дети и заплакали.
Лидия не выдержала, бросилась в детскую и упала на колени и, ползая от кроватки к кроватке, то покрывала поцелуями ножки Тосика, то ножки Вандочки.
Даже офицер не решался прервать грубым окликом эту душераздирающую сцену.
Глава десятая РОКОВАЯ ВСТРЕЧА
Так легко дышится в Варшаве. В Петербурге еще зима: Петр Николаевич чуть-чуть не отморозил себе нос, накануне отъезда шныряя на Невском.
«Придется купить полусезонное пальто, ведь дела задержат недели на три.
Какой дивный город. В нем много от Парижа. Да и сами поляки сильно смахивают на французов.
Европейцы, настоящие европейцы, нам бы такую культуру!
Надо будет разыскать Топилина, он покажет город. И вообще не будет с ним скучно; не такой он парень, чтобы скучать.
Как его по отчеству? В гимназии звали Васькой. Ну да и так отыскать можно.
Василий Топилин… Журналист».
Тем лучше. Петр Николаевич никогда не соприкасался с бытом газетчиков. Вероятно, интересные люди.
По телефону ответили…
«…В редакции он бывает от шести. С восьми по театрам… Вы оставьте свой телефон. Приезжай… Как? Невзоров!.. Это ты, Петька!.. Черт возьми, неужели не узнал моего голоса! Впрочем, я его здорово изменил. Знаешь, дружище, я тебя за кредитора принял. Презираю эту нацию! Кстати, нельзя ли у тебя перехватить четвертную до субботы? Жена съест, если я приду без денег… Да, брат, женил-ъся… Скоропостижно женился… жена будет рада познакомиться с тобой… Я ей много про тебя рассказывал… И про то, как мы Немцу под подушку мерзлого судака положили… Врешь… Неужто забыл?.. Да, конечно, и ты тут был… Разве не был? Шли мы по Сенной в пять утра. Ночь всю продрызгали, намокли дьявольски… В башке трещит… Ну вот, ты видишь, продает рыбник мерзлого судака… Ты сдуру и спьяна купил… Потом пошли к Немцу, — к экзамену готовиться… Пришли, а Немец спит… Ты ему мерзлого судака незаметно под подушку засовал, а сам лататы… Проснулся Немец от страшного холода, мокроты и вони… Судак-то гнилым оказался… Оттаял, ха-ха-ха… и стал вонять! Немец после этого три недели со мной не разговаривал…»
Тщетно Петр Николаевич пытался прервать словоохотливого товарища и сказать, что ни в какой истории с судаком он не принимал участия, никакого Немца не знает и поэтому возмущен, зачем жене своей рекомендовал его с такой скверной, хулиганской стороны. Топилин не унимался:
— Рассказал ей и про гувернантку… Ведь это гениально!.. Всыпал на ночь ей в вазу незаметно соды и кислоты… Воображаю, какой она ночью гвалт подняла!.. Весь дом разбудила!.. Ха-ха-ха… Надо иметь такую изобретательную башку, как твоя… Рассказал ей и про твою Маньку-Ковбой-ку… А ведь ты, сознайся, дурака разыгрывал… Ты ей снимал квартирку, а жило с ней чуть не полкласса… Я сам разочек живнул… Ей-Богу, удрал от экстемпоралэ, домой возвращаться рано, отец догадается… Я к ней, она одна. Ну и живнул… Хорошие, брат, были времена! Наша гимназия славилась «ковбоями»… И теперь ничего себе, жить можно… Жена у меня покладистая… Хороший друг и как женщина… местами недурна… Но ревнючая, как дьявол. А я все по-прежнему… Я не могу так: разрешил половую проблему и успокоился… Жизнь должна быть задачником, целым задачником половых проблем… Ну, приезжай немедленно в редакцию. Я тебя жду… Надо бы на открытие съезда агрономов заехать… Да наплевать… По телефону справлюсь…
Глава одиннадцатая ХЛЕСТАКОВ В РЕДАКЦИИ
Топилина в гимназии еще прозвали Хлестаковым. Но все любили его за живость характера и неистощимую изобретательность в темах: он казался фокусником, который вытягивает у себя изо рта бесконечную ленту.
