Внезапно Сережа покраснел и со злым лицом двинулся вперед. Я схватила его за рукав:
– Ты куда?
– Пусти, – сердито ответил мужик и принялся выворачиваться из моих пальцев, – пусти.., убью эту старую дуру, надоела! Орет целыми днями, никак не умрет! Сегодня же скажу Андрею, чтобы забирал мать. Ишь, придумал, сам женился и не хочет своей новой супруге неприятности доставлять. Свалил на глупую Аську инвалидку и доволен.
Я не стала напоминать парню, что Розалия Никитична находится у себя дома. Ситуация-то немного другая, это она приютила Аську и ее второго мужа. У Сережки нет никакой жилплощади, а крохотную двушку Бабкиной они сдают. Испугавшись, что Сергей и впрямь обидит Розалию Никитичну, я повисла на нем.
– Стой.
– Пусти, – рвался парень, – убью старую идиотку. Дожила до восьмидесяти лет…
Внезапно он сел на пол и зарыдал.
– Сюнечка, – неслось из комнаты, – Сюнечка, ну где же ты?
Боясь, что Сережа сейчас вскочит и побежит к старухе, я толкнула дверь спальни. Розалия Никитична полулежала в подушках. Аська постаралась, чтобы бывшая свекровь не испытывала никакого дискомфорта. Огромная кровать итальянского производства была завалена уютными пледами, на тумбочке чернели пульты от телевизора и видика, здесь же громоздились книги и виднелась тарелка с фруктами.
Можно сказать, что Розалии Никитичне повезло, после инсультов у нее сохранились разум и речь, одна беда, плохо ходят ноги. Впрочем, старуха кое-как, опираясь на чью-нибудь крепкую руку, способна доплестись до туалета. Но Розалия Никитична весит почти сто килограммов, а Аська не дотянула до шестидесяти, таскать по коридорам грузную старуху ей тяжело, отсюда памперсы и судно.
Увидав меня, Розалия отложила газету.
– А где Сюнечка?
– Вам памперс поменять? Давайте.
– Нет, деточка, – с достоинством ответила бабушка, – эту процедуру выполняет только Сюнечка, хотя спасибо за внимание. А где Сюнечка?
– В магазин ушла, – ляпнула я.
– А-а-а, – понесся из коридора женский крик, – не отдам, нет, ни за что! Пусть дома лежит!
– Что случилось? – приподнялась на локте старуха. – Это же Сюнечкин голос! Что происходит? От неожиданности и растерянности я ляпнула:
– У вас горе, Лялечка умерла.
Розалия Никитична нервно воскликнула:
– Как?
– Ничего не знаю. Заснула и не проснулась.
– Доктора вызывали?
– “Скорая помощь” до сих пор здесь.
– И что врачи сказали?
– Ничего сделать нельзя.
– Это все?
– Да.
Розалия Никитична откинулась на подушки.
– Иди, Виолочка, побудь с Сюнечкой, она, наверное, в шоке.
В полном изумлении от невероятного самообладания пожилой женщины я двинулась к двери. Надо же, Розалия Никитична не ужаснулась, не испугалась, не заплакала. Хотя, Ляля ей не родная внучка – у Андрея с Асей детей не было, – но внезапная смерть даже чужого ребенка должна заставить любую женщину хотя бы вздрогнуть.
На пороге я обернулась. Розалия Никитична продолжала полулежать в подушках. Руки ее спокойно держали сложенный газетный лист, а на лице играла легкая улыбка. Я растерялась. Во взоре старухи было явное торжество и плохо скрытая радость.
Сами понимаете, в каком настроении я ехала домой. Прежде чем войти в квартиру, следовало успокоиться. Томочка совсем недавно родила сына Никитку. Представляю, в какой ужас она придет, услышав про то, что случилось у Бабкиной.
Не в силах объясняться с Тамарой, я зашла в первое попавшееся кафе, оказавшееся третьесортной забегаловкой. Столы тут были круглые, пластмассовые, шаткие, зато чай неожиданно разливали не в одноразовые пластиковые, а в стеклянные граненые стаканы. Я давно уже не встречала подобные в системе общепита. Да и весь интерьер харчевни навевал воспоминания о 80-х годах. Слегка обшарпанные стены, в меню сосиски с тушеной капустой и яйцо под майонезом, а между легкими столиками бродит бабища в некогда белом халате и отвратительно воняющим обрывком вафельного полотенца вытирает пролитые на столешницы лужицы того, что гордо именуется тут кофе.
Следовало развернуться и уйти сразу, но на улице неожиданно повалил снег, и я, купив чай, устроилась за столиком рядом с кассой.
Жидкость, плескавшаяся в стакане, вызвала приступ ностальгии. Мне не сунули бумажный пакетик с ниточкой, нет, здесь наливали нечто кирпично-красного оттенка из огромного чайника с деревянной ручкой. На вкус пойло напоминало отвар из веника, точь-в-точь такой, каким нас потчевали в школьной столовой.
Я обхватила ладонями стакан и попыталась успокоится, тут отворилась дверь, и появился дядька в рваной темно-синей куртке. Нетвердым шагом он подошел к буфетчице и попросил:
– Надька, дай стакан.
Баба, хозяйничавшая за стойкой, повернулась, уткнула кулаки в крутые бедра и отрезала:
– Фиг тебе, двигай отсюда.
– Ну, Надюха, – заскулил пьяница, – жалко, что ли? Дверь снова хлопнула, и появился еще один мужичонка бомжеватого типа в засаленном плаще.
– Долго ждать-то? – недовольно спросил он. – Чего копаешься, Петруха?
– Так стакан не дает!
– И не дам, – взъелась буфетчица, – в прошлый раз разбили, а я из своего кармана плати. Заказывайте у меня водку, будет из чего пить.
– У тебя с наценкой, – протянул Петруха и вытащил из кармана бутылку, – вон, такую же в магазине приобрел дешевле.
– Ну и ступай в магазин пить.
– Надюха, дай стакан.
– Пошел вон.
– Во жадина. Что же нам делать?
– Из горла хлебайте, не впервой, – держала оборону Надежда.
– Так у Ваньки лихорадка на губе, – возразил Петруха, – кому заразиться охота, ну кинь стакан.
– Сказано, нет, – вызверилась “барменша” и отвернулась.
Петруха огляделся по сторонам и обратился ко мне:
– Девушка, вам стаканчик нужон?
– Я из него чай пью.
– Нет, вон тот.
Пальцем с грязным обломанным ногтем он ткнул в пластмассовую вазочку с салфетками.
– Это берите, – милостиво разрешила я. У самой папенька из бывших алкоголиков, и я хорошо знаю, каково сейчас мужикам, вон, прямо трясутся от вожделения.
Петруха аккуратно вытащил салфетку и сказал, сдергивая пробку:
– Я из стаканчика хряпну, а ты из бутылки допьешь, коли заразный.
Ванька согласно кивнул. Тоненькая струйка прозрачной жидкости наполнила емкость. Петруха отдал бутылку приятелю. Тот мигом опрокинул в себя остаток и занюхал рукавом. Петька крякнул, взял стакан и.., не сумел поднять его.
– Чегой-то? – удивленно протянул мужик. – Не двигается.
– Так специально для таких уродов, как вы, придумано, – захихикала буфетчица, – и не старайся даже, не шелохнется.
– Почему? – изумился Ванька, благополучно проглотивший свою долю.
– А он шурупчиком к столешнице приделан, – пояснила баба, – чтобы всякие не тырили.
– Делать-то чего? – растерялся Петька, глядя на стоящую посередине круглого стола пластмассовую емкость, полную огненной воды.
– А чего хочешь? – веселилась буфетчица. – Хоть языком лакай, если дотянешься, конечно.
– Дай ложку, – взвился Петька.
– Только вилки есть! Ложечки у нормальных клиентов на столиках, у таких людев, которые в кассу заплатили, а не с улицы с ханкой прибегли, – с достоинством сообщила бабища. Внезапно из-под донышка салфетницы показалась жидкость.
– Слышь Петруха, – ожил Ванька, – он протекает. Лужица у нас на глазах становилась все больше.
В Петькином взгляде заплескался откровенный ужас, он обратился ко мне:
– Ну-кась, отойди.
Я покорно выполнила просьбу. Честно говоря, стало интересно: ну как он собирается выйти из положения.
Петруха ухватил салфетницу, поднял ее вместе со столиком и, расплескав часть водки, все-таки ухитрился вылить в себя остаток вожделенной жидкости. Через секунду он вернул стол на место, рукавом куртки подтер капли “брынцаловки” и вежливо сказал:
– Ставь чай назад, извини за беспокойство, случай такой вышел.
Потом, недовольно ворча, он вышел на улицу, Ванька двинулся следом.
– Видела! – всплеснула руками буфетчица. – Уж шурупами привернули салфетницы, так все равно ухитрился использовать. Эх, видать, столики у нас слишком легкие. Ну ничего, завтрева кирпичи к ножкам пристрою, пусть тогда поднять попробует.
* * *
Лялю хоронили во вторник. Согласитесь, в посещении кладбища нет ничего приятного, даже в солнечный, июльский день на погосте пробирает дрожь. А сегодня, хмурым ноябрьским утром, и вовсе было мрачно. Деревья стояли без листвы, над огромным квадратом земли, заставленным памятниками, с оглушительным карканьем носилась стая ворон.
Автобус-катафалк стоял у дверей скорбного здания.
Мы оказались в очереди третьими. Перед нами кремировали какую-то бабку. Немногочисленные ее родственники столкнулись в дверях с процессией, впереди которой покачивался маленький, словно кукольный, бело-розовый гробик, заваленный роскошными цветами.
