Дед Туз смотрел на происходящее с раскрытым ртом, не в силах вымолвить ни слова. Застыл и обалдевший от неожиданности происходящего майор Желваков с сигаретой в руке.
И лишь Герард Гаврилович героически бросился к курятнику. Он распахнул хлипкую дверь. Обжигающий ком горячего воздуха и искр ударил его в лицо, в грудь. Опрокинул на землю. А потом над ним пронеслась орда уцелевших, но изрядно обгоревших и обезумевших от страха курей, после чего прямо на него рухнула горящая крыша курятника…
Отбросив ненужную уже сигарету, майор Желваков ринулся на выручку. Так как первое, что попалось ему на глаза, были ноги Герарда Гавриловича, он вцепился в них и одним могучим рывком выволок все тело Гонсо из-под полыхающих обломков курятника.
Дед Туз закрыл глаза – ему показалось, что Герард Гаврилович не шевелится.
Когда он открыл их, ситуация уже радикально переменилась. Герард Гаврилович, которого майор Желваков пристроил прямо на траву под ближайшей яблоней, прислонив спиной к стволу, бессмысленно смотрел то на догоравший курятник, то на кур, которые уже как ни в чем не бывало кудахтали и клевали червяков прямо у его ног.
– Ничего, Гаврилыч, вроде все цело, на лбу только ссадина, да волосы маленько обгорели, – успокаивал его Желваков. – Ну да мы в парикмахерскую тебя сводим, подровняем, будешь как новенький! У нас, знаешь, такая парикмахерша молоденькая! Как начнет возле тебя виться… И стрижка и массаж в одном флаконе! А под халатиком у нее, считай, ничего нет. После такой стрижки мужики чуть ли не вприсядку идут!
Герард Гаврилович со стоном закрыл глаза. Он живо представил себе, как предстанет перед Жаном Силовичем и Василисой с перебинтованным лбом, обстриженной головой, благоухающей цветочным одеколоном после посещения очередной молодой парикмахерши… И скажет, что пострадал при спасении курятника…
– Прямо дым с коромыслом, – прохрипел дед Туз. – Было дело под Полтавой! Меня теперь бабка за курей да курятник не помилует.
– Да, всем запендям запендя получилась, – согласился Желваков. – Кто на нашего пацюка руку поднимет, тому головы не сносить. Дело известное. С ними, тварями, надо с умом обходиться.
Глава 18. Кутеж и последствия
Он выпил. Я тоже. Он стал меня бить.
Я спросила: «За что?» Он сказал: «Нужно». И тогда я не стала сопротивляться…
Из протокола допроса
– Шеф, все пропало!
С этими словами из кинокомедии советских времен Мотя Блудаков ввалился в кабинет Шкиля, плюхнулся в кресло и стал вытирать несвежим платком свое залитое потом лицо.
Артур Сигизмундович неодобрительно оглядел тяжелое, как полиэтиленовый пакет, наполненный водой, колыхающееся тело своего помощника. Надо же так распустить себя! А впрочем, возможно, это врожденное, и бедного Мотю не в чем винить.
– Так что случилось? Неужели пропало действительно все? Или что-то осталось? – ехидно спросил Шкиль.
– Сучка не хочет! – трагическим тоном провозгласил Мотя.
– А кто у нас нынче сучка? И что она не хочет? – терпеливо уточнил Шкиль.
– Да парикмахерша эта, пропади она пропадом! Комсомолка, спортсменка, понимаешь! Умру, но не дам поцелуя без любви, блин! Но я другому отдана и буду век ему верна! Мы еще увидим небо в алмазах! Есть женщины в русских селеньях! Мы пионеры, дети рабочих! Ненавижу!.. – возопил Мотя. – Еще один херувим на мою голову! Откуда они берутся только? Вроде всех повывели!
Выслушав всю эту околесицу, которую нес обалдевший от расстройства Мотя, Шкиль легко догадался, в чем дело. Моте не удалось раскрутить парикмахершу – она не хочет судиться с херувимом, подавать иски, требовать компенсации.
– Вот видишь, мой юный друг, я был прав, когда говорил тебе, что слишком много удачи – это опасный случай. «Взывать к чуду – развращать волю!» Так говаривала очень недобрая, но очень умная русская писательница со змеиной фамилией Гиппиус. Такой же разврат – надеяться, что все будет теперь только по-нашему. Я, конечно, понимаю, что встретить добрую, порядочную девушку для тебя событие из ряда вон… Ведь для тебя они вымерший вид, эдакие птеродактили! А они еще водятся в наших заповедных местах. И твое слабое место, что ты этого не подозреваешь и потому пугаешься при встрече.
– Чего мне пугаться, – обиделся Мотя, – просто я не знаю, как с ними работать.
– Вот-вот, я об этом и говорю.
– А где ж мне их было раньше взять?
– Ну, понятно, не в конторе твоей ученой сучки! Там такие не водились.
– Это точно, – вздохнул Мотя.
И, видимо, чтобы вернуть утраченное душевное удовольствие, принялся рассказывать очередную историю времен своего услужения ученой сучке:
– Мы как-то сказали клиентам из одной фирмы, присосавшейся к нефтяным делам, что они могут не просто традиционно отдохнуть, а разнести потом вдребезги ресторан… Они даже не поверили сначала, но когда мы им показали бейсбольные биты для всех, врубились потихоньку. Сначала, правда, осторожничали, а потом, когда приняли на грудь уже достаточно, – понеслось! Они разносили вдребезги все, включая раковины и унитазы в туалете. И больше всех бабы лютовали – жены, дочери, родственницы. Причем наемных девиц не было, все, понимаешь, порядочные. Это надо было видеть – бабы в вечерних платьях, декольте спереди по пупок, а сзади по самый копчик, бродят по ресторану пьяные, с битами в руках и колошматят с визгом все подряд! Некоторые порезались об обломки, руки и рожи в крови…
– Друг друга-то не поубивали?
– Вот это самое удивительное! Думаю, просто прецедента не было. А если бы какая-то кикимора случайно другой по башке засадила?.. Там бы такое началось!
– Кабак-то приличный был? Не жалко?
– Нормальный кабак. Но ученая сучка почему этот ход придумала? Узнала, что он закрывается на капитальный ремонт и наша вечеринка там последняя.
– Но деньги наверняка слупили по полной программе?
– А то! Но, атаман, я баб после этого опасаюсь… Как вспомню, как пьяная в дупель малолетняя ссыкуха в бриллиантах долбит битой унитаз!.. А рядом бабища под шестьдесят, с жирной спиной, вся в золоте, писсуар колошматит!
– Как же они потом облегчались-то спьяну? Если все побили?
– Это, атаман, отдельная песня, – мечтательно вздохнул Мотя. – Мы их сначала предупреждали: туалеты пожалейте, а ну как самим приспичит! Куда там! Потом уже те, у кого мочи терпеть не было, среди обломков и луж пристраивались, как последние бомжи и бомжихи. Но разнести сортир их несло неудержимо!
– Ладно, давай заканчивать эти воспоминания лучших лет, – жестко оборвал Мотю Шкиль. Он знал, что эти истории могут продолжаться бесконечно. – Сам ты никогда не кончишь, если тебя не остановить! Что с комсомолкой делать будем?
– Она, между прочим, комсомолкой никогда не была. И очень этим гордится.
– А жаль! Вот и выросло безыдейное создание. Никакого представления о гражданском долге.
– Ну, идей там, положим, хватает. Дурацких. С избытком – аж девать некуда, потому что сегодня на них спросу нет. Ей все чистая и светлая любовь мерещится. В общем, как упоительны в России вечера! Ну что тебе мои порывы и объятья?!. Конечно, ей при таком раскладе заяву в ментовку писать западло!
Шкиль поморщился. Он не любил всю эту феню, хотя и сам иногда пользовался ею. Но только при большой нужде или чтобы подчеркнуть иронию.
– Так поработай с родителями. Родители у нас имеются?
– А черт их знает! Хотя любопытно посмотреть, кто это в наши времена умудрился такую Алинушку вырастить! Может, они ее вообще из дома не выпускали?
– Работать надо, Мотя, работать, а ты мне тут постсоветские нравы описываешь! Я их, знаешь, тоже повидал.
– А может, в газетке статью тиснуть? У меня и заголовок есть – «». Позвоните нашим людям в редакцию – пусть распишут, что сотрудник прокуратуры смотрит юным девицам под юбки. А прокурор Туз молчит, чем покрывает позорные деяния своих сотрудников.
– Эх, Мотя, отстал ты от жизни, мой юный и непорочный друг. Ты и не заметил, что времена переменились и сегодня редактор сто раз подумает, прежде чем Туза тронуть? Потому что у газеты есть владелец, а у этого владельца, как ты понимаешь, плохая кредитная история. И больше всего он не хочет, чтобы прокуратура или кто-то другой по ее заданию в этой непростой, а местами и просто темной истории копаться начали. Да и вообще – зачем ему с Тузом отношения портить? С какой радости?
– Так что, атаман, хана?
– Для дураков и лентяев всегда хана. Для них хороших времен не бывает. А мы же с тобой не дураки! Во всяком случае, я за собой такой грех пока не находил. Ты давай с заведующей этой из парикмахерской поговори. Она ж твоя родственница…
– А, та еще родственница – седьмая вода на киселе!
– Да хоть восьмая! А ты сразу лапки кверху? Пообещай ей что-нибудь. Пусть она на эту комсомольскую Алинушку надавит. И хватит распускать нюни. Твоей ученой сучке было бы сейчас за тебя стыдно. Чему она тебя учила? Напряги волю. Яволь?
