— Schneller, schneller! — решительно подгоняла я водителя и даже поддержала беседу: — Sie sind Idiot,[8] — сообщила я ему.
— Ich?[9] — изумился водитель.
— Ой, нет, — опомнилась я по-польски и посчитала на пальцах. — Сейчас Ich, du, er… Ег ist Idiot![10]
Несколько километров мы с водителем выясняли, кто же все-таки идиот. Я имела в виду начальника станции, отправившего поезд без меня. По-видимому, я говорила еще что-то, водитель с первой до последней минуты ржал до колик, но несся, как автогонщик.
Во Франкфурте мы были через пять минут после ухода поезда. Когда притормозили на площади перед вокзалом, к нам бросились люди, спрашивая, не я ли буду diese Dame.[11] Я категорически подтвердила кто же еще мог быть «этой дамой», кроме меня?
Появился таможенник и объяснил — поезд ушел, но мой багаж остался. Другой таможенник, проверявший паспорта, находился в тот момент как раз в последнем вагоне и собственными глазами видел мои спортивные достижения. Он сообразил, что случилось, и во Франкфурте велел девушке, ехавшей со мной, выйти из купе со всеми ее вещами, после чего все остальное он выгрузил с истинно немецкой дотошностью.
Я вновь обрела все свое имущество, вплоть до мусора из пепельницы и остатков минеральной воды в открытой бутылке. Все девятнадцать мест лежали кучей в запертой на ключ комнате таможенного контроля, увенчанные моей чуть помятой шляпой.
Первое, что я сделала, — схватила и нахлобучила на себя шляпу, потому как решила, что это лучший способ ее транспортировки. Только после этого я снова погрузилась в размышления.
Ближайший поезд на Варшаву отходил только вечером. Отпадает, семью я о своем приезде известила, они придут на вокзал, а меня нет. В тревоге они позвонят Алиции. Та поклянется, что самолично впихнула меня в беспересадочный вагон Копенгаген — Варшава, и я уехала на ее глазах. Что может случиться с человеком, едущим в вагоне без пересадок?
Главным образом я боялась за маму, ничуть не сомневаясь, что она отгадает с трех раз, что со мной случилось. Я утонула в море во время переправы паромом; выпала из вагона, возможно, из окна, и мои раздрызганные останки валяются на железнодорожным полотне незнамо где; я сижу за решеткой в темнице сырой, куда меня посадили на границе по неизвестным причинам. Все это она ярко себе представит и сляжет с печеночной коликой, отравляя жизнь всей остальной семье. Этого допустить нельзя, необходимо сейчас же позвонить в Польшу!
Как звонить из Франкфурта, я не знала, к тому же опять не хватило денег: я заплатила за такси, и осталось у меня десять марок пятьдесят пфеннигов. Сколько стоит разговор, сколько придется ждать соединения — опять же неизвестно. Другого выхода нет, надо ехать на родину. Отечественных злотых у меня было тоже не мильоны, всего двадцать три злотых пятьдесят грошей, но у себя в стране деньги не проблема.
— Ich muss gehen nach Poland![12]— энергично и довольно назойливо домогалась я.
Да на здоровье, «gehen» я могла сколько угодно, виза транзитная, документы в порядке, никаких препятствий, идите хоть прямо сейчас — Польша рядом.
Я поспешно изменила мнение и начала выкрикивать:
— Ich muss fahren nach Poland![13]
A-a-a, вот с «fahren» уже труднее. Я потребовала найти мне такси. Таможенники глянули на багаж и выразили опасение, что моя прорва в такси, пожалуй, не влезет. Я напомнила, что есть и грузовые такси, и продолжала требовать «fahren nach Poland». Каким-то чудом заказали мне грузовое такси, не знаю, кому это удалось, но занимались мною абсолютно все присутствующие.
Такси я ожидала вместе с дружелюбным таможенником, прогуливаясь по кошмарно ободранному франкфуртскому вокзалу в элегантном платье-костюме, в новых туфлях из змеиной кожи, в длинных перчатках и черной шляпе, привлекая всеобщее внимание. Оглядывались на нас все, советские солдаты даже шли задом наперед, лишь бы не потерять меня из виду, люди останавливались, сотрудники вокзала бросали работу и глазели на непривычную картину.
Таможенник никак не мог решить, то ли гордиться моим обществом, то ли сгореть от стыда, он бормотал, что меня, мол, приняли за кинозвезду.
В конце концов он решил проблему, попросту сбежав от меня. Правда, перед этим договорился с носильщиками насчет погрузки багажа.
Такси прибыло, носильщики ждали, перетащили все мое барахло, я дала им два доллара, вроде остались довольны, в свою очередь просветили таксиста. Сведения обо мне передавались эстафетой: ясное дело, едет дура и языка не знает.
Водитель пикапа ужасно шепелявил, но мне не возражал. Мы рванули в Польшу.
При въезде на мост нас задержал солдат. Всё осмотрел и заявил, что я могу отправляться дальше, ко мне претензий нет, виза транзитная, ну а водитель останется тут. Границу ему переходить нельзя.
Взглянула я на мост и сразу представила себе всех наших пограничников, сбежавшихся поглазеть, как по мосту что-то ползет. А как иначе можно переволочь девятнадцать мест багажа? Видение было таким ужасным, что с разбегу я ощутила прилив нечеловеческих умственных способностей и заговорила по-немецки. Вымолила у пограничника разрешение проехать пикапу со всеми «местами». Получение такого разрешения потребовало многочисленных звонков, писания всевозможных бумаг, и, возможно, просто появилась необходимость выдворить из страны неудобоваримую чужеземку.
Стоило мне это такси тютелька в тютельку десять марок пятьдесят пфеннигов, баба в валютном обменнике оказалась ясновидящей. В эйфории я попыталась сунуть водителю еще доллар, он смертельно перепугался, да так, что едва не удрал пешком. Пришлось оставить его в покое.
Я выскочила на нашей стороне, счастливая — наконец-то я дома, сияющая и радостная. Таможенница передо мной проверяла чей-то автомобиль, я радостно бросилась к ней:
— У меня тут вещи, — сообщила я с ликованием в голосе. — Добрый день, я только что въехала, что мне теперь делать?
Она подняла голову и строго посмотрела на меня. Возможно, на границе нечасто видят такой восторг.
— Вы на автомашине? — вежливо осведомилась она.
Я слегка смутилась.
— Нет, проше пани, вообще-то на поезде…
Если учесть, что я находилась на автомобильном пункте таможенного контроля, моя фраза прозвучала диковато, поскольку железной дороги даже близко не наблюдалось.
— Я вас не понимаю, — решительно заявила таможенница.
— Ох, боюсь, я тоже не понимаю, — смущенно призналась я.
Таможенница решила проблему точно так же, как и ее немецкий коллега.
— Знаете, сначала пройдите паспортный контроль…
Я последовала ее совету. Пока мы с ней беседовали, водитель такси успел выскочить и зарысил к нашему пограничному пункту. Поскольку ему дали четкое распоряжение передавать информацию обо мне, да еще перепуганный моим долларом, он пытался объяснить, в чем дело: дама отстала от поезда в Берлине и потому она так странно путешествует.
Как я уже упоминала, он жутко шепелявил, и наши из его болтовни поняли только то, что он везет труп. То есть чьи-то останки. Дело житейское, всякое случается, спросили, опломбировано ли тело? Он ответил, мол, ну что вы, какие там пломбы, этого добра очень много, причем мелкими частями.
Это уже показалось подозрительным. Ошарашенные таможенники начали лихорадочно соображать, где же случилась ужасная катастрофа, почему им еще ничего не известно и кто же покойника собирал воедино?
Они выскочили из дежурки на улицу и узрели меня в черной броской шляпе. Подозрения подтвердились: вдова везет тело покойного мужа. Ладно, но почему по кусочкам?
Потом, конечно, разобрались, обещали ближайшие двадцать лет помнить меня и приглашали приезжать почаще, потому что таких развлечений у них пока еще не было. Они угостили меня кофе и купили сто граммов самой простецкой колбасы. А таможенный досмотр проходил трогательно: мой багаж свалили у подъезда, похожий на цыганский табор, таможенница к нему даже не приближалась, выглядывала из окна и заливалась хохотом, корректируя некоторые пункты таможенной декларации, так как, например, я от одной старушки везла посылочку к другой. В посылке были луковицы и корневища растений, выкопанные в саду у Алиции. В декларацию я вписала полтора килограмма.
— А вы взвешивали все это? — осведомилась таможенница.
— Да что вы, какое там, на глаз…
Она попробовала расписать мою ручку на клочке бумаги.
— Вы этим писали?
— Этим.
— Ну так замените единицу на ноль, разрешается ввозить до одного килограмма.
Затем без особого интереса осведомилась, есть ли у меня новые вещи. Даже если бы я везла живого слона, из-за всей этой неразберихи я и про него забыла бы. Естественно, я везла много новых вещей, но твердо помнила только об одной.
— Знаете, — грустно призналась я, — помню, что только одна вещь у меня не была в употреблении — это пластмассовый малиновый ночной горшок. Не себе везу и могу гарантировать, что никто им не пользовался…
