Дон Джорджино открыл дверь и сплюнул на тротуар.
– Не догадываешься, почему я тебя об этом спрашиваю? – наконец-то успокоившись, проговорил он. – Тебе известно, что эта сука еще жива?
– Какая сука?
– Какая? Это ты меня спрашиваешь какая?! Та самая, с немецким именем! Я только что тебе сказал: та, которая любит жрать сперму…
– А-а, эта… Грета, потаскуха Фрэнка Эрры?
– У Нуччо безмозглая башка, за которую он должен благодарить свою мамашу… Тебе известно, что эта самая мамаша валялась на всех матрасах, раздвигала ноги перед первым встречным и сосала у кого ни попадя?
– Известно, дон Джорджино. Но с чего вы взяли, что Фрэнкова шлюха еще жива? Этого не может быть!
– Слушай, я сейчас буду бить тебя по башке, пока в ней не просветлеет. Если я тебе сказал, что она жива, значит, она жива!
Дон Джорджино поднял вверх ладони.
– Ну бля, доберусь я до этого Нуччо… – вспыхнул дядя Сал, наливаясь кровью. – Ну, доберусь!..
– Успокойся, а то тебя удар хватит, – сказал дон Джорджино. – Тебе не за что себя ругать, потому что эти шлюхи так устроены, они никогда не дохнут, хуже тараканов! Ее только задело. И то слегка. Прическу растрепало, мать ее!
– Прическу растрепало?
– Да, так мне сказали, что-то вроде этого… – Дон Джорджино изобразил взлохмаченную прическу. – В общем, она не умерла…
– И где она сейчас?
– Ее отвезли в «Сентрал-Палас».
– В «Сентрал-Палас»?
– Парень с улицы Гарибальди сообщил, что доктора на сутки оставили ее под наблюдением, чтобы удостовериться, что ее не контузило. Но, когда она услышала, что в палатах мест нет и ей придется валяться на каталке в коридоре, она принялась орать и материться, как грошовая торговка. Ей дали успокоительного… Парень сказал, она закатила такую истерику, что ее быстренько зарегистрировали, взяли с нее подписку и выгнали к чертям собачьим, чтобы больше духу ее там не было. А тут еще полицейские подвалили, чтобы отвезти ее в участок для допроса. А уж туда приперлись судебные следователи, ребята из «антимафии», прокуратура, газетчики, телевидение и вся эта дерьмовая шушера с континента, и она опять давай орать как оглашенная. Ее опять напичкали валиумом и отпустили из участка. Пообещали отвезти в гостиницу, лишь бы прекратила верещать, а там, сказали, будет видно.
– Е-мое! Сейчас же пошлю за Нуччо!
– Остынь! И не затевай очередную херню. Звони Тури.
У дяди Сала вытянулась физиономия.
– Тури?!
– Я сказал, звони Тури.
Дяде Салу захотелось осенить себя крестным знамением. У него самого хватало родственниц, и общаться с Тури, специализировавшимся на убийствах женщин, ему было особенно неприятно.
– Чего ты ждешь?
– Да, конечно, сейчас…
Дон Джорджино отвернулся к окну. Матерясь про себя, дядя Сал набрал номер телефона Тури.
– Никогда бы не подумал, чтобы Нуч… – начал он. – Тури? – Его голос дрожал, как лепестки тюльпана на ветру.
– Да? – отозвалась трубка.
Дядя Сал кивнул дону Джорджино. Но тот, кажется, опять заснул.
– Это Сал Скал и.
– Добрый вечер…
Дядя Сал собрался с духом:
– Слушай, Тури, мне нужна твоя помощь.
– Я весь внимание.
– В «Сентрал-Паласе» сейчас находится одна американка, которая прилетела из Рима вместе с типом по имени Фрэнк Эрра.
– Я должен работать и по нему тоже?
– Нет, его уже убрали. Американку зовут Грета, фамилию не знаю…
– Можете на меня рассчитывать, дон Сал.
У дяди Сала засосало под ложечкой. Он собрался закончить разговор, когда услышал голос дона Джорджино:
– Дай-ка мне его.
Дядя Сал протянул дону Джорджино мобильник.
Дон Джорджино повел глазами из стороны в сторону, взял телефон и едва слышно пробормотал:
– Это я. Ты ведь все сделаешь, как велено?
После чего вернул телефон дяде Салу, снова оперся на трость и разразился таким хохотом, что парень, который, высунувшись из окна автомобиля, провожал глазами крутобедрую блондинку, бодро шагавшую по тротуару, забыл про нее и повернулся посмотреть, в чем дело.
В доме Тони звонил телефон
В доме Тони звонил телефон.
– Убейте меня, но я не подойду, – сказала Четтина.
Четтина пребывала в расстроенных чувствах. День сегодня начался с того, что Тони ввалился с упаковкой пива в руках и спросил:
– Ты погладила мои рубашки?
Тони вбил себе в башку, что рубашки должна гладить исключительно жена, потому что служанки не вкладывают в это занятие души.
– Да, Тони, я их погладила, они в корзине с глаженым бельем.
– Все-все?
– Все-все.
– Так уж и все.
Тони надевал на барбекю рубашки из индийского шелка и каждые четверть часа менял их, поскольку под мышками появлялись пятна от пота.
– Да, Тони, все.
– И конечно, опять не накрахмалила?
– Нет, Тони, не накрахмалила.
– Почему? – капризно протянул Тони и обернулся к кузинам, которые явились помочь в подготовке к вечеринке. – Без крахмала воротнички у рубашек из индийского шелка становятся мягкими…
– Мне нравятся мягкие, Тони.
Тони смирился. Но внезапно выражение его лица изменилось.
– А почему это пиво не в холодильнике?
Четтина посмотрела на пиво.
– Потому что оно туда не помещается, Тони. Холодильник и так весь забит твоим пивом.
– У тебя на все готов ответ, да? Так я тебе и поверил, что не помещается! Я тебе миллиард раз говорил, что ты должна укладывать пиво в холодильник так, – Тони руками изобразил, как надо укладывать пиво в холодильник, – и тогда оно влезет как миленькое…
– Я укладывала…
– Как ты их укладывала?
– Тони, я нигде не могу найти майонез, – вмешалась Валентина.
Тони схватился руками за голову, как если бы она у него внезапно закружилась, и выскочил в кухню.
Четтина взглядом поблагодарила Валентину за избавление от Тони. И в это мгновение зазвонил телефон.
– Убейте меня, но я не подойду, – повторила Четтина.
– Может, это тот американец, что был прошлый раз? – предположила Чинция.
Четтина сморщилась, вспомнив идиотскую задумку Тони.
– Какой американец? – спросила Минди.
– Тот, которого ты пыталась закадрить, – ответила Алессия.
– Никого я не кадрила, – возразила Минди, и щеки ее вспыхнули.
– Правда ведь, она на него глазела? – Чинция решила найти поддержку у тети Кармелы.
– Если она говорит, что не глазела, значит, не глазела, – отвернулась тетя Кармела.
– Черт возьми, – сказала Рози. – Если бы Стив его только увидел, он сразу навешал бы мне оплеух. Он ужас какой ревнивый. Я вообще не понимаю Стива. Сначала он хочет, чтобы я одевалась женственно, а потом меня же еще и лупит за то, что на меня все пялятся.
– Он прав, Рози, ты одеваешься чересчур женственно. Из кухни донесся звук бьющихся бутылок.
– Я же говорила, они не влезут, – пробормотала Четтина, с тоской уставившись в окно.
– Мать вашу так, я порезался! – заявил Тони, появляясь из кухни. Он оглядел лениво рассевшихся женщин и поинтересовался: – Вы меня, конечно, извините, милые дамы, но у меня к вам небольшой вопрос. Вы что, оглохли, не слышите, что телефон надрывается?
– Мы подумали, что ты захочешь сам ответить, Тони, – попыталась оправдаться Валентина. – Не понимаю, с чего ты на всех бросаешься как бешеный.
– Взбесишься тут с вами!
Тони поднял трубку:
– Да?
Он послушал немного и побледнел. Ни слова не говоря, вернул трубку на аппарат.
Окинул женщин невидящим взглядом.
Те вопросительно уставились на него.
– Мать вашу так… – пробормотал Тони.
– В каком смысле? – спросила Четтина. Она взяла вазу, стоявшую в центре стола, сдвинула ее в сторону, потом подумала и вернула на прежнее место.
– Мать вашу… Это был американец.
– Американец? – переспросила Минди, вскакивая на ноги.
– Он сказал, что приведет с собой Леонарда Трента. Такая звезда в моем доме! Я и мечтать об этом не мог!..
Шьякка и Л он го слыли в полицейском участке…
Шьякка и Лонго слыли в полицейском участке на улице Веккья-Оньина самыми невезучими. Не считаясь ни с возрастом, ни с заслугами, им поручали самую противную работу: дежурить в участке, конвоировать задержанных, и прочую дребедень. А между тем, не окажись их двоих на месте в Бельмонте-Меццаньо, окружного судью грохнули бы как пить дать!
Шьякка и Лонго как раз покупали в лавке «амаро» из Капаче, потому что сестра Шьякки приготовила брату пасту с баклажанами, а жена Лонго приготовила мужу пасту с сардинами. В это самое время из участка позвонили и приказали забрать американку, бьющуюся в истерическом припадке, и отвезти ее в гостиницу.
Вот так вместо того, чтобы наслаждаться отличным «амаро» и вкусной едой, Шьякка и Лонго узнали, что им придется заниматься истеричкой-американкой, и нетрудно представить себе, какое удовольствие они при этом испытали.
В лифте они едва не задремали. И взрогнули, когда Грета громко обозвала Лонго bastard, а Шьякку son of a bitch.
