Раздался требовательный звонок в дверь. Спустя пять минут молодой доктор самого сурового вида грозно велел:
– Мы в больницу, а вы сообщите в милицию, на кухне, в ванной ничего не трогаете, поняли? Вот эту бумажку передадите сотрудникам органов…
Сунув мне в руки листок, он быстро пошел к двери. Я посмотрела на клочок, выдранный из блокнота. Малопонятным почерком там было накорябано: больница ь 1179, предположительно отделение интенсивной терапии, диагноз: огнестрельное ранение головы.
– Она выздоровеет? – спросила я.
Врач обернулся и с тоской сообщил:
– Удивительно, что ваша соседка еще жива, шансов очень мало, известите родственников!
Я в растерянности посмотрела ему вслед. А и правда, надо бы сообщить ее родителям… И тут только до меня дошло, что я не знаю ни фамилии, ни отчества девушки.
Поколебавшись минут пять, захлопнув дверь, я пошла вниз по лестнице. Что ж, Лену увезли в больницу, больше ничем я ей помочь не могу… Сидеть одной в квартире, поджидая, пока прибудет милиция, совершенно неохота. И потом, как я объясню свой визит к девушке? Придется рассказывать не только кучу информации про Малевича, но и о том, как «вскрывала» пилкой дверь… Ну уж нет!
Решительным шагом я спустилась вниз и наткнулась на нескольких теток, оживленно обсуждавших происшествие.
– Допрыгалась, шалава, – громким голосом глуховатого человека вещала баба лет шестидесяти, обряженная в отвратительного вида пальто, украшенное весьма потертым воротничком из норки, – дотанцевалась…
– И ведь какой шум устраивала, – подхватила другая, востроносая, в грязно-желтой куртке с надписью «Love» на спине, – до трех утра музыку гоняла…
– Лена так шумела? – влезла я в разговор.
Бабы подозрительно оглядели меня, потом первая настороженно спросила: – Вы ей кто?
Я пожала плечами:
– Никто, хотела квартиру у нее снять, объявление дала, договорились сегодня о встрече, приехала, а из дверей носилки выносят, что случилось-то?
– У кого квартиру снять? – удивилась глуховатая тетка.
– У Лены.
– У нее? Так она сама у Клавки в жиличках!
– Ничего не знаю, – тяжело вздохнула я, – мы условились, что отдам квартплату за полгода вперед и могу взъезжать.
– Ну аферистка, – покачала головой старуха в куртке, – вот шалава, надуть хотела. Небось взяла бы денежки и ищи ветра в поле! Ты бы поселилась, а Клавка пришла бы и выгнала. Ну и дрянь, а как шумела!
– Гостей приглашала?
– Каждый день, вернее, ночь, – хмыкнула бабуська в пальто, – врубит магнитофон… Стены у нас аховые, слышно все… Мы уж в милицию жаловались, только там послали куда подальше: мол, отвяжитесь, без вас делов полно! А какие у них такие дела, кроме как людям помогать?
– И гости у ней такие же наглые, – вступила вторая бабка – идут, ножищами топочут, ночь, день, все им едино, орут, хохочут…
– А эта, каланча пожарная! – всплеснула первая старуха руками. – Всех обрызгала…
– Кто? – настороженно поинтересовалась я. – Какая каланча?
– Свинья она, – возмутилась бабуська в куртке и показала на грязные пятна, покрывавшие полы, – видала, как меня уделала!
– Лена-то тут при чем?
Бабка обозлилась совсем и стала объяснять.
Живет она, несчастная, на самом верхнем этаже, под крышей, а все невестка, дура, польстилась, что такая квартира немного дешевле, когда в кооператив вступала, теперь летом жара невыносимая, а осенью с потолка течет… Пешком не спуститься, высоко, а уж о том, чтобы наверх подняться, и речи нет! Лифт же, проклятущий, каждый день норовит сломаться! Доезжает до седьмого этажа – и все, хана, дальше не желает тащиться. Приходится переть пехом, а это очень трудно, когда ноги болят и спина отваливается…
Вот и сегодня старушке пришлось ползти вниз, потому как невестка, идолица чертова, хлеба не купила и на работу умотала… Кое-как бабка добралась почти до девятого этажа и тут увидела, как из квартиры Клавдии, где живет сейчас наглая девица Лена, выскочила высоченная тетка, прямо Останкинская башня, и влетела в лифт.
– Погодь минутку, – крикнула старуха, – вместе поедем.
Но коломенская верста сделала вид, что не слышит, и отбыла вниз. Бабка даже выругалась от злости, но тут неожиданно заработал грузовой лифт, и она приехала на первый этаж почти одновременно с нахалкой.
Когда старушка вышла из подъезда, противная тетка как раз садилась в машину. Бабушка потрусила к хлебному ларьку, а негодяйка пронеслась по лужам и обдала ее грязью.
– Ну не дрянь ли? – кипела бабуська. – Кто же так летает по воде? Никакого соображения.
– Одета она во что была? – медленно спросила я. – В черное?
– Чистая ворона, – подтвердила женщина, – как на похороны вырядилась! Даже на голове шапочка такая, всю морду прикрывает, поля низкие…
– А машина голубая?
– Вроде, или серая, – засомневалась бабка, – светлая, в общем.
В полной прострации я побрела домой. Наша квартира тут совсем рядом, в двух шагах. Выпью спокойно чаю и пораскину мозгами как следует, а заодно отпущу Ивана, небось мастер давным-давно закончил оклейку двери и теперь недоумевает, куда подевались хозяева.
Но не успела я выйти из лифта, как глаз сразу натолкнулся на железную дверь без всякого признака обивки. Я открыла и крикнула:
– Ну, как дела?
– Хорошо, – крикнул из гостиной Иван.
Скинув сапоги, я вошла в комнату и увидела повсюду разложенные куски дерматина и бумаги.
– Что это ты делаешь?
– Выкройку, – с достоинством ответил обивщик.
– Зачем?
– Так положено.
– Но дверь-то прямоугольная, без всяких мудреных зигзагов, стандартная, как у всех… Возьми и начерти карандашом с изнанки линии, по которым резать…
– Не пойдет, – вздохнул Ваня, – сначала выкройка, потом раскрой… Главное, аккуратность и четкость при исполнении, инструкции на то и писаны, чтобы их не нарушать!
Медленными, какими-то замороженными движениями он начал выдергивать из рулетки длинную блестящую ленту…
Я пошла на кухню и обнаружила, что брошенная мной в мойке после завтрака посуда вымыта, раковина вычищена, а из крана больше не бежит цепочка капель.
– Спасибо, Ваня, – крикнула я.
– Ерунда, – отозвался мастер, – люблю по хозяйству возиться.
Тут раздался звонок, и в квартиру, смущенно улыбаясь, вступила Люська.
– Уйди с глаз долой, – с чувством сказала я.
– Ну не сердись, – замела хвостом соседка, – сама не знаю, как вышло, случайно получилось!
– И водку в шкафчик нечаянно сунула!
– Ой, Лампа, так ведь ничегошеньки не соображаю иногда, ну прости, сделай милость.
– Лампа Андреевна, поди сюда, – крикнул Ваня.
– Кто у тебя там? – жадно спросила Люська.
– Мастер, дверь обивает, – объяснила я и побежала на зов.
Люся потопала за мной.
– Вот, гляди, – сказал Ваня, – ежели бордюр сделать три сантиметра, а край загнуть на два? Или хочешь окантовочку поширше?
– Мне все равно.
– Как это? – изумился мастер.
– Делай по-любому.
– Ну ничего себе, – возмутился Иван, – думай давай.
– Ей-богу, мне без разницы.
От негодования мастер даже не нашелся что возразить.
– Иди лучше обед готовь, – посоветовала Люська.
Потом она повернулась к Ване и сообщила:
– Лампе и впрямь по фигу, давай помогу. Чем шире, тем лучше.
– Так, что ли? – спросил Иван и показал кусок кожи.
– Ну хватил, – наморщилась Люська, – уже бери.
– Только же сказала: чем шире, тем лучше.
– Но ведь не размером со всю дверь…
Они начали мирно переругиваться, я вздохнула и ушла на кухню. Эти двое без меня сами справятся, лучше я раскину мозгами. Итак, что мы имеем на сегодняшний день?
Я села к столу и уставилась в окно, где крутился мелкий, противный снег. Эдика убили, Гема покончила с собой. Версия о том, что киллер как-то связан с кладбищем, треснула по швам, другая, о ревнивом Викторе Подольском, разлетелась вдребезги… Зато появилась третья…
Жанна сказала, будто за последние три недели они встретились с Эдиком всего пару раз. У Малевича вроде появилась новая любовница. А на кладбище пришла высокая женщина, не пожелавшая остаться на поминки… Более того, незнакомка не захотела, чтобы ее сняли для светской хроники, и попросту убежала от журналиста. Согласитесь, странное поведение, ну зачем скрывать свою личность? Участие в похоронах дело не стыдное…
Я пожевала кусок хлеба, лежащий на тарелочке. Глаза по-прежнему смотрели в окно, руки схватили ломоть, ну и противный вкус, что же за батоны стали теперь выпускать? Полное ощущение, будто ешь тряпку… Я перевела взгляд вниз и обнаружила, что и впрямь засовываю в рот кухонное полотенце, белая булка спокойно покоилась на блюдечке. Отшвырнув кусок вафельной ткани, я отщипнула ароматный мякиш.
Есть две причины, по которым таинственная «баскетболистка» пожелала остаться неизвестной. Либо она замужем и боится неприятностей с супругом, либо… она и есть убийца…
