Я попятилась:
– Похоже, нет!
Кирилл Анатольевич слегка порозовел.
– Представляете функциональную нагрузку помещения?
– В общем, да, – осторожно кивнула я. – Понимаете, у нас у каждого по спальне, а это общий зал для всех. Смотрим тут телевизор, кофе пьем… Обедаем и ужинаем, правда, в столовой.
– Отлично, – воодушевился Кирилл Анатольевич, – значит, разделим пространство на зоны. Вот тут телевизор, здесь диван, там кресла, в бежевом цвете будет божественно смотреться. Окна – арки.
– У нас квадратные.
– Ерунда! Элементарно переделать.
– Но у нас во всем доме стандартные стеклопакеты.
Кирилл Анатольевич заткнулся, словно налетел на стену.
– Какое ужасное слово! Стандартные! Вижу сразу колонну солдат, одетых в униформу! Дверь лучше убрать!
– Вообще?
– Да, так создастся целостность пространства, в здание ворвется свет, появится воздух…
– Мы и с дверью никогда не задыхались в столовой, – возразила я, – и потом, если ее убрать, будет сквозняк.
– Ерунда, – отмахнулся дизайнер, – жизненное пространство должно быть пронизано светом, иначе у людей может возникнуть клаустрофобия.
Дима и Паша, разинув рты, слушали дизайнера, а тот токовал, словно глухарь весной на залитой солнцем опушке.
– Шкафы в холле нужно переделать.
– Вы уверены? – попыталась я спорить. – Они очень удобные.
Кирилл Анатольевич сморщился и парировал:
– Что более комфортно: тапки или узкие лодочки на шпильках?
– Естественно, тапки, – ответила я.
Дизайнер повернулся к Диме:
– Вот, учись разговаривать с клиентами. К каждому можно ключик подобрать! С женщиной лучше общаться на простом, понятном ее разуму языке. Стоило заговорить об обуви, как хозяйка сразу все поняла.
Я не успела возмутиться, потому что Кирилл Анатольевич вновь обратился ко мне:
– Вы правы, растоптанные домашние шлепанцы позволяют нам отдохнуть, но разве вы наденете их на прием, под вечернее платье, ну?
– Нет, – ответила я, чувствуя себя полной дурой.
– Вот! – воскликнул дизайнер. – Так и со шкафами. Холл – это парадное платье, гардероб – туфли. Я доходчиво объяснил?
– Ну, в общем…
– Двери повесим стеклянные!
– Нет!!! – сурово отрезала я. – Никто из домочадцев никогда не кладет вещи аккуратными стопками, и, войдя в дом, первое, что мы увидим, это гору из спутанных шарфов, шапок и перчаток.
– Поддержание порядка не моя забота, – нахмурился дизайнер, – и вообще, уже поздно, все заказано и оплачено.
– Кем? – безнадежно спросила я.
– Вашей невесткой.
– Ольга согласилась на прозрачные шкафы в холле?
– Она выбрала концепцию, детали не касаются хозяина, – гордо заявил Кирилл Анатольевич, – дай людям волю, они испортят идеальный интерьер, поставят дурацкие велюровые диваны, повесят хрустальную люстру, втащат кресло-качалку, а в центре водрузят стол и двенадцать стульев.
Я поперхнулась. У нас как раз до недавнего времени в столовой стоял именно такой гарнитур, и все были очень довольны.
– Современный человек не должен жить в пещере, – завершил дизайнер.
– И какую же концепцию выбрала Ольга?
– Дом, полный радости и света.
Да, звучит неплохо, боюсь только, что Заюшка и Кирилл Анатольевич подразумевают под радостью и светом разные вещи! Я собралась было решительно заявить: «Стеклу в холле не бывать!», но тут раздались топот и крик:
– Летит, летит!
Я выбежала в прихожую. У входной двери маячил Генри с ноутбуком. Он походил на сумасшедшего – волосы всклокочены, глаза горят мрачным фанатическим огнем, футболка помята, брюки не застегнуты, на ногах вьетнамки… Длинную палку с коробочкой на конце орнитолог выставил перед собой и повторял:
– Летит, летит…
– Кто? – серьезно спросила я.
– Гусь, – завопил Генри, одной рукой пытаясь сунуть мне под нос компьютер, – вот он, приближается! Сейчас я его поймаю. Всем стоять! Молчать! Не двигаться!!!
Кирилл Анатольевич испуганно юркнул в столовую. Дима хотел было последовать его примеру, но Генри приказал:
– Бери сачок!
– Какой? – пискнул прораб.
– Вон, у стены.
Парень покорно взял шест, украшенный проволочным мешком.
– Делать-то что?
– Летит, летит, – подпрыгнул орнитолог, – приближается, миленький! Боже, это же Нобелевская премия!
Я с сомнением покосилась на гостя. Неужели столь престижную награду могут дать за поимку водоплавающего?
– Значит, так, – скомандовал Генри, – сейчас он приблизится и позвонит!
– Гусь? – ошалело спросил прораб.
– Должен же он попасть в дом, – как ни в чем не бывало заявил безумец.
Я оглянулась в поисках телефона. Машка была права, еще вчера следовало вызвать доктора.
– А за фигом ему парадное, – неожиданно сказал всегда молчавший Паша, – он в окно влетит.
– Все закрыто, – прошипел Генри, – будет вам спорить. Времени нет. Дима, бери сачок, и мигом – хоп, и на него опустишь! Дарья, держи ловушку.
Потом он ткнул пальцем в Пашу:
– А ты по моему приказу откроешь дверь.
– Все готовы?
Не понимая почему, я послушалась и схватила большую клетку, стоявшую на полу.
– Ну, – забормотал Генри, – вот, вот, уже рядом.
Со двора послышался шум мотора.
– Он чего, на машине катается? – шепотом спросил Дима.
– Кто? – так же тихо поинтересовалась я.
– Гусь, – вздохнул прораб.
– Тишина, – взвизгнул Генри, – вот так! Давай, давай, дверь, сачок, клетка!!! Раз!!!
Паша долбанул по дубовой панели ногой. Дима не подвел и мигом опустил сачок на фигуру, замаячившую на пороге. Я, заразившись общим энтузиазмом, ринулась вперед, открывая на ходу проволочный ящик.
– Что за черт, – возмущенно завопил Дегтярев, пытаясь стащить с головы сачок, – совсем с ума посходили! Дарья! Это ты придумала шутку!
– А где гусь? – растерянно спросил Генри, пялясь на разъяренного полковника. – Может, на крыльце?
Я освободила толстяка от сачка.
Генри кинулся в сад.
– Чем ты тут занимаешься? – пыхтел Александр Михайлович. – Обалдеть можно! Ты, Дима, меня почти до смерти напугал.
– Здрассти, – растерянно заявил прораб, – то есть, простите, я не хотел. Вашего друга послушался, честно говоря, боюсь с психом спорить, еще обозлится!
– Правильная позиция, – одобрила я и увидела, что в дверь входят Маня и Аркадий.
Вечером ко мне в спальню явилась Машка и, плюхнувшись на кровать, спросила:
– Мусечка, мы ведь очень богаты?
– Смотря с кем сравнивать. Если с Биллом Гейтсом…
– Муся, я серьезно!
– Давай скажем так: у нас есть средства, чтобы ни в чем себе не отказывать в разумных пределах.
– Это как?
– Ну, если Зайка, например, захочет коллекционировать раритетные, многокаратные камни, а я начну прикуривать от стодолларовых бумажек, нашего капитала надолго не хватит.
Маруся стала заплетать из бахромы пледа косички.
– Скажи, если вынуть со счета двести тысяч долларов, мы разоримся?
– Нет, но это очень большая сумма, зачем тебе такая?
Маруська оставила плед в покое.
– Я теоретически интересуюсь. Мы снимали со счета когда-нибудь столько?
Я задумалась.
– Когда дом строили, естественно, все время запускали туда руку и в конечном итоге потратили больше, чем двести тысяч, но единовременно не брали никогда.
Маруська втянула на кровать Хучика и, пощипывая его за жирные складки, спросила:
– А чьи деньги?
– Наши, общие, – улыбнулась я.
– И мои?
– Конечно. У тебя же есть кредитная карточка, хотя Аркашке потребовалось предпринять кое-какие шаги, чтобы ее выдали несовершеннолетней сестре. Покупая что-либо в магазине и расплачиваясь карточкой, ты…
– Я никогда не беру много денег, – прошептала Маруська, – неудобно как-то.
Я прижала дочь к себе.
– Трать, пожалуйста, деньги на то и существуют, чтобы пускать их на ветер. Тебе хочется что-то дорогое, и ты не решаешься приобрести? Ну-ка, признайся, присмотрела колечко? Или часики?
Маня покачала головой.
– Скажи, Мусик, а сколько мы дали Вале Ереминой, когда у нее заболела дочь?
– Ты помнишь об этой истории? – удивилась я.
Когда трехлетняя девочка Валентины заболела раком крови, мы подарили Ереминой деньги на операцию. Валя увезла Олесю в Чикаго, где ребенка вылечили.
– Помню не только это, но даже то, как я жила у Гены и этой… женщины.
– Что ты, Маня, когда Гена и твоя родная мать уехали в Америку, тебе исполнилось всего несколько месяцев!
– Все равно! – упорствовала Маруська. – Хочешь, их комнату опишу. Темная, огромная, со здоровенным диваном! Кстати, почему мой отец ни разу не появлялся?
Я разозлилась на Генку. Вот противный мужик! Явился к нам без приглашения, взбудоражил ребенка. Маня никогда раньше не задавала вопросов о своих родителях. Нет, конечно, она знает правду. Я считаю, что люди, не рассказывающие приемным детям истину, очень рискуют. Всегда найдутся «добрые» дяденьки и тетеньки, которые с радостью сообщат ребенку, что он не родной у мамы.
