15
Признание — царица всех доказательств.
Джульетта
Утром я опять позвонила Никите. Не то из пижонства, не то для очистки совести — нет ли новостей. Но разговаривать герр майор не пожелал, сообщив сквозь зубы, что Стрельцов повесился.
Ззар-раза!
Я положила трубку на аппарат осторожнее, чем на карточный домик кладут последнюю карту. Звонить Ильину еще раз я, конечно, не стану. Вот еще! Пусть застрелится со своими подробностями. Оглядела стол, подумала и начала кидать в противоположную стенку канцелярские скрепки. Очень хотелось попасть в отставший уголок обоев, но не получалось. Скрепки летели куда угодно, только не туда, куда я метила.
Мыслей не осталось напрочь. Никаких. Только ужасная обида — обманули! Как маленькую! Нечестно! Неправильно все это!
На двадцать седьмой скрепке в комнату заглянула Татьяна.
— Ты чего? Материал не получается?
Выслушав новость, она вначале не поверила, потом схватилась за телефон. Мне иногда кажется, что журналистов можно выращивать специально. Главное — еще в младенчестве снабдить специальными погремушками. В виде телефонной трубки, фотоаппарата и диктофона. Н-да.
Через двадцать минут мы знали подробности без всякого Ильина. Насчет «повесился» — это он слегка… э-э… преувеличил. Правильнее было бы сказать — господин Стрельцов попытался повеситься. Проделал он это в собственном офисе, а труба, к которой привязал веревку, оказалась, как говорят, «гнилая» и не выдержала. Безжизненное тело рухнуло на пол, сверху хлынул настоящий водопад, протек под дверь, а поскольку вечер еще не перешел в ночь, наводнение быстро заметили. Дверь взломали — и вовремя. Еще немного, и пришлось бы работать патологоанатому, а так обошлось «Скорой помощью». Приходить в сознание Стрельцов пока, видимо, не собирался, вероятно, вдобавок к асфиксии еще неслабо стукнулся при падении. Прогноз, впрочем, был достаточно благоприятный.
— Повезло мужику, — сказал мне угрюмый дежурный из реанимации. У меня, правда, на этот предмет имелось несколько другое мнение, ну да ладно.
В самом дальнем углу приемного покоя, вжавшись в кресло, сидела Катя Стрельцова. Бледная до синевы, с остановившимся взглядом и мертвым, без всякого выражения, лицом, она казалась не живым человеком — статуей, частью интерьера. Сидевший возле нее Ильин — вот принесло-то! — пытался что-то говорить, но она, похоже, его не слышала. Увидев меня, он подошел с таким видом, что не будь я — все-таки — журналистом, то испарилась бы в момент, даже не здороваясь.
— Ну? И чего тебя принесло?
— Честно сказать, не знаю, — как в популярной рекламе, «невероятно, но это факт»: я действительно и сама не знала, зачем притащилась в больницу. — Значит, все-таки он?
— А что тут еще может быть? — Никита был зол, как… В общем, я ни разу его таким не видела. — Способ не оставляет сомнений… Ты можешь себе представить, как можно повесить взрослого неслабого мужика? Который при этом не пьян, не обкурен и вполне владеет собой? Собственно, повесить-то не проблема, было бы через что веревку перекинуть, поднять на блоке восемьдесят-девяносто кило не так трудно, даже ты справишься. Но если человек в сознании, он, знаешь ли, сопротивляется, значит, остаются следы. На одежде, под ногтями и так далее. А у Стрельцова все чисто. И снотворным его не поили, если тебе интересно. Плюс прощальная записка… Да не смотри на меня так, в том нет секрета. — Ильин сунул руки в карманы, набычившись, отвернулся к громадному окну и процитировал, — «Котенок! Прости меня, так получилось. Я старался, но обстоятельства сложились против меня. Вадим». — Он подумал минуту и достал из кармана фотокопию. — Вот, любуйся. Эксперты пока не готовы, но вероятнее всего, записка настоящая. Что, как ты прекрасно понимаешь, является косвенным, но веским признанием вины.
Он сплюнул прямо на пол.
— Никита! — я тоже сунула руки в карманы, так мы и стояли друг против друга, как два упрямых бычка. — Ты можешь злиться сколько угодно и имеешь полное право считать меня кем угодно, но пришла я из соображений не профессиональных, а сугубо личных. Иначе поутру в зеркало на себя смотреть не смогла бы… ну не знаю, как эти, которые падалью питаются. Так что, извини, что выросло — то выросло.
Никита резко развернулся и зашагал к выходу. Остановился. Повернулся в мою сторону, постоял мгновение, махнул рукой и двинулся к выходу уже окончательно.
Весело живем. То ручки целуем, то чуть не в морду плюем. Кучеряво.
Ладно, это все потом. Сейчас предстоит самое веселое: надо попытаться разговорить Катю. И убей меня Бог, если я знаю — как.
Я поступила более чем примитивно: подошла и присела рядом с ней. В конце концов, каждый может подойти и присесть, правда? Это больница, народу навалом, почему нет? Катин взгляд остался неподвижен, но, честное слово, она меня заметила! Ну, вперед!
— Катя! Вадим жив, и это — самое главное сейчас. Если вам от этого станет легче, можете съездить мне по физиономии, я не обижусь. «Шаг с обрыва» — это был мой материал, кажется, с него все и началось. Что бы там ни было, а я все равно не верю, что Вадим виновен. Вы тоже можете мне не верить, но я не притворяюсь. Господин майор отбыли в неизвестном направлении, так что можно дать себе волю…
Господи, что я несу?! Катя посмотрела на меня невидящим взглядом.
— Вы Рита? Вы Вадиму понравились. Он еще сказал — очень забавно наблюдать за тем, как врет честный человек. Вы водку пьете?
— Ну… я же журналист все-таки, — растерявшись, я брякнула первое, что подвернулось на язык. По-моему, Катя была близка к истерике и не очень отдавала себе отчет в том, что говорит.
— Ну да, конечно. — Она смотрела не на меня, а куда-то в угол, и, кажется, напряженно что-то обдумывала. Или просто не могла уже вырваться из десять раз пройденного круга мыслей. — А у вас сейчас время есть?
— Да сколько угодно! — Рита, солнышко, сказала я себе, поменьше энтузиазма, не переигрывай. Неизвестно, сам Стрельцов повесился, или кто-то постарался, но эта девочка сейчас точно в пограничном состоянии. До идеи наложить на себя руки, может, одна капля осталась, так что прикрути кран поплотнее, жалко девочку. И ни в коем случае нельзя оставлять ее одну, опасно. — Можно ко мне поехать, тут недалеко.
— С утра, конечно, нехорошо… — Катя надолго замолчала. — Ну не могу я тут больше сидеть!.. Бессмысленно. Этот ваш… майор… он же ничего не понимает! Это она, она его подставила. И довела! Он сказал, она зайти хочет, извиниться за интервью, она совсем не так говорила, это газетчики все переврали. А к вам действительно удобно? Я на машине, мы быстро. Да? Машка у бабушки, дома сейчас, как в могиле…
Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстояньи.
Зураб Церетели
— Вадим позвонил, сказал, что задерживается, должна Тина подойти, поговорить хочет. Он всегда себя перед ней виноватым чувствовал, они же когда-то… ну, ты понимаешь?.. А потом я появилась, и там сразу все кончилось. Он до сих пор думает, что за этот грех ему расплачиваться. Ну какой там грех, правда? Встречаются, расходятся — кто виноват? Никто. А он считал, что виноват. Я не знаю, что она могла ему наговорить, но это она его довела, он после этой чертовой публикации сам не свой был.
Катя потянулась к рюмке, я задержала ее руку.
— Погоди, хватит пока. Я тоже не верю, что Вадим убийца, не может этого быть. Тут не напиваться, тут думать надо. Ты считаешь, это она?
— А кто еще? Действительно, хватит, что-то мне много… У тебя кофе есть?
Я заварила кофе, пожарила дежурную яичницу. С некоторыми, впрочем, сомнениями — эмоции у человека, скажет, кусок в горло не лезет. А покормить бы ее надо. Еда, что ни говори, штука сугубо земная, реальная, хорошо отвлекает от трагедий и настраивает на практический лад. Невозможно одновременно пережевывать и пищу, и эмоции.
Катя, к счастью, отказываться не стала, только вздохнула глубоко, сходила в ванную, умылась, подкрасилась — взяла себя в руки. Ела она очень изящно, как едят, должно быть, где-нибудь в Японии. Да и вообще, несмотря на косу русую и прозрачно-голубые глаза было в ней что-то от японки: не красавица, безусловно, но такая изящная, такая милая…
— Рита, ты извини, что я так расклеилась.
Мне не оставалось ничего другого, как пожать демонстративно плечами и бросить беспроигрышную карту:
— Катя, ты несправедлива. Если бы мне было плохо, ты помогла бы?
— Ну… — она даже растерялась. — Конечно.
— Тогда не лишай окружающих того же права. Давай лучше вместе соображать. Почему ты думаешь, что Вадима подставила Тина?
— Она его ненавидит. Люто. По-моему, она до сих пор не может ему простить, что он был инициатором разрыва. Как же! Она ведь такая неотразимая, а тут…
