Влад взял меня за руки и повернул их запястьями к себе. Его брови поползли на лоб. Понятное дело, ведь, никаких шрамов на моих руках не было.
— Как же так? — поморгал он ресницами. — Ведь я собственными глазами…
— Влад, скажите, — отвлек его Федор. — Вы не просили Эмму Францевну спуститься вниз, чтобы обсудить… гм-м… некоторые вопросы, связанные с партийными деньгами?
— Вы хотите спросить, не стал ли я причиной гибели Эммы Францевны? Нет, после кофе мы сразу сели играть, а Эмма Францевна пожелала нам «спокойной ночи» и поднялась к себе. Больше я ее не видел.
— Она погибла между одиннадцатью и двумя часами ночи, — вклинился Аркадий Борисович. — Все это время преферансисты провели за столом в оранжерее. Никто ни разу не выходил. А если учесть, что Глаша и дядя Осип подписали завещание в начале двенадцатого, то получается, что мы, вчетвером, не можем быть свидетелями несчастного случая.
— Позвольте уточнить, — сказал Федор. — Мы с Елизаветой Петровной вернулись с прогулки в половине второго ночи и поднялись наверх по боковой лестнице. Эмму Францевну мы не видели. Остается полчаса отпущенного Вами, доктор, времени на ее смерть. В эти полчаса я ничего не слышал, хотя светелка расположена рядом с роковым местом. Согласитесь, падение тела производит какой-никакой шум. И не забудьте о медном подсвечнике, который должен был звякнуть металлом… Дядя Осип, и Вы, Глаша, слышали что-нибудь подозрительное? — они переглянулись и покачали головами. — Вы, Ариадна, обратили внимание на лязгающий звук. Но боковая лестница расположена так далеко от оранжереи, что Вы не смогли бы его услышать. Отсюда получается, что Эмма Францевна имела возможность упасть только с парадной лестницы. Вопрос: каким образом ее тело к утру оказалось у бокового входа?
Все молчали, переваривая услышанное.
— А она не могла упасть с одной лестницы и доползти до другой в поисках помощи? — подала голос Ариадна.
— Нет, — ответил доктор. — С такими травмами, как у нее, смерть наступает почти мгновенно.
— То есть, кто-то перенес тело Эммы Францевны с одной лестницы на другую? Но зачем? — изумилась «Царица египетская».
— Видимо, чтобы обнаружили не сразу, — предположил Влад. — Но кому это могло понадобиться?
— Очевидно, тому, кто был заинтересован в ее смерти, — усмехнулся отец Митрофаний. — И я, кажется, знаю, кто это был.
— Кто? — воскликнули мы хором. — Тот, кто получает наибольшую выгоду. А кто у нас после оглашения завещания приобретает больше всего? Елизавета Петровна!
Все загалдели, я вскочила и собралась убежать, но Федор удержал меня за руку.
— Елизавета Петровна не могла перенести тело Эммы Францевны на другую лестницу, так как мы все время были вместе. — Вы, Федор Федорович, в Лизу влюблены, посему вам веры нет, — поправил очки батюшка. — Сообщник из Вас замечательный получается.
Федор хотел ответить резкостью, но тут я подала голос:
— Вы ошибаетесь, отец Митрофаний, по завещанию я получаю меньше всех наборную шкатулку для рукоделия. Я — не Лиза, я — Полина.
Все опять повскакали, загалдели и долго не могли успокоиться. Даже Глаша пробудилась и по-птичьи водила головой, причитая: «Ой, что делается, ой, что делается». Потом страсти улеглись, все взяли по чашке кофе, и я рассказала в общих чертах о том, как попала в дом Эммы Францевны.
— Вот дурак! — застонал Влад, обхватив голову руками. — Обвели меня вокруг пальца, как мальчишку.
— Простите, а где же настоящая Лиза? — встрепенулся дядя Осип.
— Думаю, Глаша знает. Без ее участия в этом доме ничего не происходит, — предположила я.
— Померла она, померла, сиротинушка.
Все оцепенели.
— Как умерла? — не поверил Аркадий Борисович. — От чего?
— Руки на себя наложила, целый флакон моей настойки из корня ландыша выпила. От несчастной любви. Вон к нему, — кивнула она в сторону Влада.
Как по команде, мы развернулись в его сторону.
— Что вы на меня смотрите! Я тут ни при чем. Мы с ней год не виделись!
— Влад, что было в письме к Лизе, которое Вы передали через Галицкого? — нахмурился Федор.
— Я предлагал ей деловую сделку: процент от моего гонорара за то, что она сообщит реквизиты анонимного счета. Это была бы бомба, серия разгромных статей об истории возникновения партийных капиталов, их судьбе и целях, на которые они используются. У меня договор в издательстве уже подписан, сроки поджимают… Теперь — все коту под хвост.
— Где похоронили Лизу? — поинтересовался дядя Осип.
— За церковной оградой, как самоубийцу. В орешнике, у полянки с незабудками. Да только Божий человек и ее выкопал, да в омут спустил, я сама видела.
— Господи, что ж за монстр, этот Божий человек! — воскликнула Ариадна. — Так, может, это он тут в доме похозяйничал, и тело Эммы Францевны на другой лестнице пристроил?
— Нет, к тому времени он уже был мертв, — разочаровал ее Федор.
— Как мертв?! — ахнул отец Митрофаний. — Не верю!
— Напрасно. Мы с Лизой нашли его тело, когда в лесу гуляли в тот день. Боюсь, Вы, батюшка, теперь не узнаете, где лежит клад. Эту тайну он унес с собой.
— Что с ним случилось?
— Э-э… утонул.
— Пресвятая Богородица! — закрестилась Глаша. — Вот страсти-то, сначала — Мустафа, теперь — Божий человек… Прямо мор какой-то… Знать, без нечистой силы не обошлось…
В доказательство ее слов откуда-то сверху раздался протяжный, леденящий душу, вой.
— Гоша! — ужаснулась я. — Он же с утра сидит в моей комнате некормленым!
Мы с Федором в спешке покинули оранжерею. Уже у дверей зимнего сада я услышала, как Аркадий Борисович рассудительно ответил Глаше:
— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.
Спасение утопающих — дело лап самих утопающих. Не стоит надеятся на помощь со стороны. Самому надо думать, постоянно оглядываться по сторонам, держать уши в рабочем положении и не расслабляться.
Стоит на минуту потерять контроль, впасть в сладкую дрему, растечься по креслу мохнатым ковриком, как желтые глаза опасности выплывают из темноты, и зубастая пасть скалится в мерзкой ухмылке.
Враг подстерегает под каждым кустом. Ты думаешь, что это безобидный одуванчик, а за мягкими пушинками скрывается хищная морда.
Бди!
Сытый Гоша вперевалку топал впереди, а мы с Федором еле плелись сзади. Сами знаете, на ходу очень трудно целоваться.
На дороге послышался шум мотора. Мы подошли к колоннам парадного входа как раз в тот момент, когда к дому подкатил скромный «Форд», и из него вышел Галицкий. Лев Бенедиктович был одет в ладно скроенный темно-серый костюм, белоснежную рубашку и при галстуке.
— Простите, я опоздал, — извинился он, запирая машину. — Что, уже все разъехались?
— Нет, самые близкие люди еще здесь.
Действительно, вся компания сидела в оранжерее, никто и не думал расходиться, хотя время уже перевалило за полночь.
Глаша внесла очередной поднос с бутылками и свежезаваренным чаем и кофе. Мужчины наполнили рюмки чем-то изысканно-крепким, дамы согласились на розовое вино.
— Вы уже, наверное, немало хороших слов сказали в память Эммы Францевны, — качнул своей рюмкой Галицкий. — Давайте помянем женщину непростой судьбы, незаурядного ума и железной воли. Не ошибусь, если скажу, что ее смерть, так же как и жизнь, стала значительным событием для присутствующих здесь людей.
Мы выпили, не чокаясь, и задумались. Не знаю, как остальные, а я силилась понять, на что намекал Лев Бенедиктович в своем прощальном слове.
— Так мы отклонились от темы, — прервал молчание Аркадий Борисович. — Кто же перенес тело Эммы Францевны с одной лестницы на другую?
— Тот, кто и устроил этот несчастный случай, — ответил Федор. — И я догадываюсь, как было дело. Давайте проведем следственный эксперимент. Прошу всех пройти к парадной лестнице.
Все поднялись, запаслись горящими свечами и послушно проследовали в фойе. Федор жестом фокусника вынул свою трость из китайской вазы.
— Смотрите, трость с круглым набалдашником. Если ее положить вдоль на одну из верхних ступенек… вот так… то нога непременно попадает на нее. Трость катится, и все, несчастный случай обеспечен. Эмма Францевна падает, подсвечник издает лязг, свеча ломается… Посветите, пожалуйста, здесь где-то должны остаться кусочки парафина… Ага, вот, — Федор что-то поднял со ступеньки. — Затем тело прячется в одной из комнат, куда редко заглядывают, например, в музыкальный салон. А когда все засыпают, труп переносится к боковой лестнице.
— Зачем столько сложностей? Зачем переносить труп? — всхлипнула Ариадна.
— Ну, чтобы подозрения падали на всех обитателей левого крыла, а, впрочем, не знаю.
— Но кто же это сделал?
— Арифметика здесь простая, — задумчиво произнес Федор. Преферансисты исключаются. Остаются четверо: я, Полина, дядя Осип и Глаша. У Полины мотив шкатулочного размера, я Эмме Францевне жизнью обязан, остаются домоправительница и повар. У обоих нет алиби, и могут иметься веские причины для убийства. Дядя Осип, если Вы смогли доставить меня из флигеля в большой дом, то для Вас не составит труда отнести тело пожилой женщины к боковой лестнице.
