Я все же порылась у мамули в шкафу и выудила широкий яркий шарф, который мамуля собственноручно связала позапрошлой зимой, повинуясь творческому порыву.
Теперь осталось только сложить в объемистую сумку походный набор журналиста: диктофон, удостоверение, две ручки, бумагу для записей. Как там поется в песне? «С „лейкой“ и с блокнотом, а то и с пулеметом…»
Будем надеяться, что пулемет в Новоапраксино мне не понадобится.
* * *
— Один билет до Новоапраксино, — сказала я кассирше.
Она протянула мне бумажный квадратик, отсчитала сдачу. Взглянув на билет, я убедилась, что за исключением даты, он как две капли воды похож на тот, что выпал из-за подкладки у Петра Ильича. Тот же вокзал, та же зона…
Электрички в нужном мне направлении ходили часто. Только поезд отошел от платформы, по вагонам потянулись вереницы разносчиков, предлагавшие пассажирам резиновые перчатки и будильники, плащи-дождевики и инсектициды, газеты и мороженое.
Пассажиры пытались дремать или читать детективы в ярких обложках, но каждые полминуты у них над ухом раздавался оглушительный голос очередного коробейника: «Разрешите привлечь ваше внимание! Я предлагаю вам приобрести вещь, совершенно необходимую в любом хозяйстве…»
Периодически в поток разносчиков вклинивались нищие со своим классическим припевом: «Мы люди не ме-естные…»
От всех этих криков у меня началась головная боль. К счастью, ехать пришлось не очень долго, голос из динамика объявил мою станцию, и я направилась в тамбур.
Новоапраксино произвело на меня угнетающее впечатление. Если поселки, которые поезд проезжал раньше, выглядели достаточно оживленными, участки — ухоженными, хоть и осень, дома производили впечатление жилых, и даже уродливые бетонные коробки новорусских особняков, при всем их безобразии, дышали жизнью, то здесь на всем лежал отпечаток запустения и распада.
Два пристанционных магазина щеголяли заколоченными окнами и дверьми, прямо посреди вокзальной площади явно не первый год ржавел брошенный за ненадобностью экскаватор. Окружавшие площадь деревянные дома по большей части явно были нежилыми, их давно не красили и не ремонтировали.
Я хотела было спросить у кого-нибудь из местных жителей, как добраться до химического комбината, но эта надобность сразу же отпала: оглядевшись, я увидела неподалеку от станции унылое промышленное здание с торчащими на заднем плане красно-белыми дымовыми трубами — то самое, которое Петр Ильич разместил на экране своего монитора.
К зданию вела грязная раздолбанная дорога, по которой, брели немногочисленные пассажиры, сошедшие вместе со мной с электрички. Все вместе производило такое тоскливое и безрадостное впечатление, что у меня невольно защемило сердце.
Во всяком случае, было совершенно ясно, куда идти. Перешагивая через ямы и колдобины, стараясь не провалиться в глубокую лужу, полную грязной осенней воды, я двинулась к комбинату.
Всех, кто шел вместе со мной по этой дороге, объединяло что-то общее в облике: понурость, унылая сгорбленная осанка людей, ни на что не надеющихся, людей, которые живут по привычке, встают сегодня, потому что вставали вчера. Все они шли поодиночке, не разговаривая друг с другом и не обращая друг на друга внимания.
Я прибавила шагу, чтобы вырваться из этой тоскливой вереницы. Обогнать их не составило труда, и через четверть часа я первая подошла к распахнутым настежь металлическим воротам, над которыми громыхали на ветру ржавые железные буквы, составлявшие название «Новоапраксинский химический комбинат».
В застекленной будке возле ворот дремала тетка-сторожиха в мрачной форме вневедомственной охраны. При виде меня она даже не пошевелилась: ей было совершенно все равно, кто и зачем входит на территорию комбината. В ее будочке половина стекол была разбита и заменена фанерками. Рядом с охранницей на колченогой тумбочке стоял чайник с торчащим из него кипятильником, и, по-видимому, тетка только на него смотрела с интересом, дожидаясь, когда он вскипит.
— Тетенька! — Я постучала ногтем в треснувшее стекло. — А, тетенька!
— Кошка драная тебе тетенька, — ответила охранница, не задумываясь. — Чего надо?
— Где у вас здесь начальство какое-нибудь сидит?
— Начальство, оно пока еще не сидит, — недовольным голосом ответила вохровка, — хотя и надо бы посадить. Начальство — оно небось где-нибудь на Кипре отдыхает.
— Что, так-таки никого из руководства на комбинате нет?
— Ну почему никого, — сторожиха потянулась к чайнику, который начал наконец подавать признаки жизни, — Никита Андреич здесь.
— Кто это — Никита Андреич? — поинтересовалась я, убедившись, что охранница посчитала наш разговор завершенным.
Тетка удивленно подняла глаза, увидела, что я все еще не ушла, и нехотя ответила:
— Известно кто. Замдиректора, Козодоев — Вот как? — Я почувствовала, что кровь прилила к моим щекам, а сердце взволнованно забилось. Значит, это все-таки Никита Козодоев! Козодоевых, конечно, на свете много, но Никита.., да еще, кажется, он поступил тогда в Технологический институт, значит, химик… — Вот как! — повторила я, взяв себя в руки. — А где бы его найти, Никиту Андреича?
— Да где же ты его найдешь? — в сердцах ответила тетка, вконец рассерженная моей настырностью. — Нешто он в кабинете сидит? Бегает где-нибудь по цехам.
Пока я шла по заляпанному грязью двору к проходной главного здания, в душе у меня расцветали воспоминания.
Не могу сказать, что Никита Козодоев был моей первой любовью — в первый раз я влюбилась в семь лет в соседа по даче, ему было тринадцать, и он отлично ездил на скейт-борде, — так вот, Никита, конечно, не был моей первой любовью, но слез я пролила из-за него немало. Он был старше меня на два года, и когда по телевизору в очередной раз показывали итальянский сериал про храброго и неподкупного комиссара Каттани, я вдруг прозрела: да комиссар же — вылитый Никита Козодоев! Те же темные волосы, тот же поворот головы, та же чуть мрачноватая улыбка…
К утру я поняла, что влюбилась в Козодоева.
Незачем вам объяснять, как относятся взрослые солидные учащиеся выпускных классов к девятиклашкам. Никак они к ним не относятся, они их просто не замечают. Тем более такую малопривлекательную личность, как я.
Очевидно, мамулины гены все же сыграли какую-то роль, потому что прежде, чем начать вертеться перед Никитой и его приятелями на переменах, я поглядела на себя со стороны и поняла с грустью, что это может привести только к тому, что вся школа будет надо мной смеяться. Терпеть насмешки я не хотела, поэтому пораскинула мозгами и вступила в научное ученическое общество имени Леонардо да Винчи, где Никита был активным членом и даже один год занимал почетное председательское место.
Никита обожал химию и собирался поступать в Техноложку. Тут мне ничего не светило, потому что к естественным наукам я испытывала не то чтобы отвращение, но устойчивую неприязнь, и получать двойки не позволяло мне только сильно развитое мамулей чувство долга.
В нашем школьном обществе была немногочисленная историческая секция. Я приткнулась туда, выбрала тему по русской истории «Борис Годунов и царевич Дмитрий» и надолго застряла в библиотеках.
Насчет убийства несчастного царевича в голове моей так ничего и не прояснилось. Одни историки утверждали, что Борис Годунов его убил, но во имя будущего России, другие — что не убивал, потому что не мог быть в то время в Угличе, третьи — что царевич сам случайно закололся ножичком, а Борис мучился совестью совершенно зря.
С Никитой мы встречались нечасто, только на общих собраниях. Однако перекидывались несколькими словами при встречах, и один раз он даже поручил мне подготовить два плаката к его докладу. А потом год кончился, Никита сдал выпускные экзамены и; пропал из виду, а после лета я его позабыла.
Не знаю, был ли Борис Годунов на самом деле злодеем или все ополчились на него, прочитав трагедию Пушкина — «мальчики кровавые в глазах», — но мне он, несомненно, помог сохранить перед Никитой лицо.
Мы не виделись почти десять лет, и сейчас я с любопытством ждала этой встречи. Каким он стал, мой комиссар Каттани?
* * *
Проходная в главном здании была такая, как будто на дворе стоял не 2001-й год, а 1980-й. Правда, я в те времена еще посещала детский сад, но по рассказам очевидцев и советским фильмам представляла себе проходную завода брежневского периода именно так. Отличало ее только то, что в этой проходной было совершенно безлюдно, если не считать тетку-охранницу, судя по всему, родную сестру той, с которой я общалась возле ворот. Даже чайник, так же как и у первой, закипал рядом с ней на колченогой тумбочке, Тетка не обратила на меня внимания, и только когда я, пройдя мимо нее, обернулась и спросила, где можно найти Никиту Андреича, она бдительно поглядела на меня сквозь маленькие круглые очки и поинтересовалась, кто я такая. Я ответила правду, что я корреспондент газеты «Невский вестник», и даже помахала перед ней нераскрытым удостоверением.
