Хомяк видимо понял, что хозяин говорит о нем, и выглянул наружу, поблескивая круглыми глазками.
– Платила, правда, хорошо, – продолжил Борис, – жена моя бывшая очень стала довольна, Митеньке скрипку новую купила, ремонт в квартире сделала, даже зубы новые вставила.
– А что это Оксана холсты заранее грунтовала? – заинтересовалась молчавшая до того Катя. – Обычно художники сами грунт наносят, кому как привычнее… кто погуще, кто по-ровнее…
– Не знаю, – Борис пожал плечами, – первое время сам удивлялся, потом привык… грунт густой, пастозный, видно, одна рука… Иногда вместо Оксаны Александр приезжал, особенно последнее время…
– Вот этот, – уточнила Ирина, – который тебя чуть не угробил?
– Он самый! – Борис покосился на бывший Оксанин сарай.
Развалюха уже догорала. В воздухе вокруг нее огненными светляками летали искры. На безопасном расстоянии от дома толпились деревенские жители, не пытаясь потушить строение, но следя, чтобы пламя не перекинулось на соседние избы. В дальнем конце деревни раздалась сирена, и к месту событий лихо подкатила пожарная машина. Пожарные отогнали зевак подальше и принялись сбивать пламя и растаскивать догорающие бревна.
Борис покачал головой, отвернулся от пожарища и продолжил:
– И сама-то Оксана, конечно, не ангел, но этот дружок ее – совсем гад, смотрел на меня, как на ветошь какую-нибудь. На Васеньку моего один раз чуть не наступил. Иногда они вместе приезжали. Первое время видно было, что у них полное душевное согласие, а потом между ними будто черная кошка пробежала. При мне особенно не лаялись, помалкивали, но смотрели друг на друга волком. Чувствовалось, что готовы друг другу в глотку вцепиться. А потом вообще пропали. Должна была Оксана в понедельник приехать – и не появилась…
Ирина с Катей выразительно переглянулись. Катя хотела что-то сказать, но подруга незаметно для Бориса показала ей кулак.
Художник прикрыл глаза и вялым полусонным голосом проговорил:
– У меня уж харчи кончились. Хорошо Степановна, соседка, картошки и огурчиков принесла. А потом этот приехал, сказал, что привез еды и денег, а сам вместо этого чуть не отправил на тот свет…
– А в ту субботу они зачем приезжали? – спросила Ирина. – Тоже холсты привезли?
– Нет, – Борис потер многострадальную голову, вспоминая, – в ту субботу как-то странно все вышло. Сначала приезжает Оксана какая-то нервная и говорит мне, чтобы я Александру ничего не рассказывал про холсты.
– Как так? – спросили подруги хором.
– Тут понимаете, какая штука вытанцевалась, – медленно говорил Борис, – до этого я рисовал пейзажи Ярослава Петуховича. Так себе пейзажики, сельские, городские, кто такое покупает, в толк не возьму. Но видно, хорошо расходились, поскольку мне много заказывали. А в последние время Оксана привезла несколько холстов и сказала, чтобы я рисовал натюрморты и подписывался Анфисой Курской. Ну, намалевал я натюрмортов – цветочки там разные, стаканы-вазочки – Оксана все увезла и велела мне помалкивать. А в тот день, в субботу, только она уезжать собралась – Александр приперся. Зачем – я в толк не возьму. Ни еды не привез, ни выпить… Короче, вышли они в сад, поругались там, потом сели по машинам – у Оксаны встала тачка, как осел на перевале. Ни тпру, ни ну! Сели они тогда в машину Александра и укатили, и больше Оксана не появлялась.
– А куда же машина делась? – заинтересовалась Ирина.
– А за машиной Александр приехал на следующий день – в ремонт, говорит, отвезет. А только она и без ремонта отлично поехала, я даже удивился.
«Нечему тут удивляться, – подумала Ирина, – он нарочно машину испортил, чтобы Оксана с ним поехала…»
– А сегодня он тебя о чем спрашивал, когда приехал? – спросила она.
– Спрашивал про те холсты, не поручала ли мне Оксана чего нового, а я наврал, – признался Борис, – я сказал, что рисовал на тех холстах абстрактные фигуры и подписывался Вениамин Лесовой… или Полевой… забыл…
Борис замолчал, и лицо его стало землисто – серым.
– Эй, друг, ты чего? – забеспокоилась Ирина и похлопала художника по щекам. Тот проворчал что-то невразумительное.
С той же стороны, откуда приехали пожарные, появился микроавтобус с красным крестом.
– Ну вот, – обрадовалась Катерина, – в кои-то веки «скорая помощь» приехала вовремя!
Она встала во весь рост и замахала руками:
– Сюда! Давайте сюда! Здесь у нас пострадавший!
От машины «скорой помощи» к ним вразвалку направился приземистый старичок в несвежем белом халате. Подойдя к расположившейся под деревом живописной группе, он подкрутил прокуренные усы и осведомился:
– Ну-с, и кто тут пострадавший?
– Что – разве не видно? – Катерина показала на безжизненное тело Бориса.
– Оно, может, и видно, – проворчал старичок, опускаясь возле пострадавшего на колени, – а только у вас, дамочки, тоже вид не самый лучший!
Он приложил ухо к груди Бориса и сделал подругам знак молчать.
Послушав минуту, осмотрел пробитую голову художника, поднял его веки и что-то вполголоса пробормотал.
– Что с ним, доктор? – озабоченно поинтересовалась Ирина.
– Обычное дело. Сотрясение мозга, – сообщил старичок. – Опасности для жизни вроде бы нет, но придется госпитализировать. Вы ему, дамочки, кем, извиняюсь, приходитесь?
– Никем, – честно призналась Ирина. – Проходили мимо, видим – дом горит, а он пытается из окна выбраться. Ну, мы ему вылезти помогли и сюда оттащили, на безопасное расстояние.
– Ну-ну, – недоверчиво проговорил доктор и замахал своему шоферу:
– Леонид, давай сюда с носилками! Будем пострадавшего на фиг эвакуировать!
– Дорогая! – крикнул Ашот, приоткрыв дверь ванной. – Принеси мне пожалуйста чистую рубашку!
«Как он хорош! – восхитилась Жанна, увидев своего любимого мужчину по пояс голого и с одной намыленной щекой, – как дивно он сложен! Как играют мускулы под его смуглой кожей!»
Откровенно говоря, мускулов под кожей не было видно, поскольку они скрывались под небольшим слоем жира и под густым ковром волос, но скажите мне, у какой влюбленной женщины не достанет воображения, чтобы представить свое сокровище в самом лучшем виде?
– Девочка моя, так как насчет рубашки? Нет? – спросил Ашот.
– Как это нет! – очнулась Жанна. – Конечно есть!
Стремглав она кинулась к платяному шкафу. Вот они рубашки, висят на плечиках – белые, голубые, кремовые, в полосочку… Ашот пояснил, что хозяйством у него в доме занимается приходящая женщина – очень аккуратная и чистоплотная.
«Возьму голубую, – решила Жанна, – к его смуглой коже так идет голубой цвет!»
Но – о ужас! – голубая рубашка оказалась мятая. Складка на рукаве, заломы на воротнике – нечего и думать такую надеть! В панике Жанна перебрала остальные рубашки – такая же история.
– Ну конечно, – горестно сказала она самой себе, – разве можно доверять такое важное дело, как рубашки какой-то посторонней женщине? «Аккуратная» – ну надо же!
Она недовольно хмыкнула, но тотчас подумала, что все к лучшему. Она сама перегладит все рубашки, а сейчас пока приведет в порядок хотя бы одну.
Пока нагревался утюг, Жанна вспомнила уроки своей мамы Беатриче Левоновны. Мама была докой по части домашнего хозяйства, это было ее страстью и призванием. И очень давно, когда Жанночка только вышла замуж, мама учила ее гладить мужские рубашки.
Значит, начинать нужно с рукавов, точнее с манжет. Жанна расправила на гладильной доске левый рукав, проверила утюг и осторожно провела им по манжете.
«Вот так вот, – думала она, – все у нас будет прекрасно. Конечно, Ашотик должен ходить на работу, мужчина без работы – это не мужчина, он не способен содержать семью (так всегда говорила мама), а я буду ждать его дома. И вовсе мне не будет скучно – пока переделаешь все домашние дела, да нужно еще заняться своей внешностью, чтобы Ашотику не было мучительно и стыдно за меня на людях…»
Жанна полюбовалась на абсолютно гладкий левый рукав и перешла к правому.
«Нужно будет подучиться у мамы готовить, – озабоченно думала она, – потому что неплохо, конечно, обедать в ресторане, но домашняя пища все же лучше. Как-то это сближает… Опять же Ашот будет приглашать гостей – родственников и сослуживцев…»
– Теперь спинку! – любовно промурлыкала Жанна, переворачивая рубашку, и ей представилось, как чистая гладкая материя прикасается к мужественной волосатой спине.
На миг ей самой захотелось стать этой рубашкой. Жанна прерывисто вздохнула, но усилием воли взяла себя в руки.
«Так нельзя, – упрекнула она себя, – нельзя думать только о себе. Вот ведь, не уследила, понадеялась на незнакомого человека, оказались все рубашки мятые. Позор какой! Хорошо, что Ашотик такой нежный, он не станет меня ни в чем упрекать!»
