как-то неохотно, словно отдавали дань вежливости, дескать, имеется такой, работает в «л’Этуали», дела ведет, но на этом все. Верочка объяснила, что такая предвзятость – не предвзятость вовсе, а Лехин просто редко на публике появляется, в презентациях-выставках-проектах всяких не участвует, в скандальные истории не влипает, а сидит себе тихо и деньги считает. Скучное занятие, скучный человек. У него даже кличка скучная: Банкир.
Больше всего Эгинеева интересовали два момента: во-первых, так ли все гладко в чертовой «л’Этуали», как говорила Верочка. Во-вторых, откуда они взялись, такие дружные и талантливые.
Ответ на первый вопрос Кэнчээри обнаружил быстро. Обнаружил благодаря наглому ноутбуку, оккупировавшему стол, и всемирной паутине, вернее всемирной барахолке, как любил выражаться Серж, подчеркивая свое презрительное отношении к Интернету и сплетням, в нем витающим.
Зато именно в Интернете нашлась статья двухгодичной давности, в которой говорилось о предполагаемом разделе «русской империи красоты». Империи… тоже взяли себе моду. Колбасное королевство, шоколадное княжество, кофейный барон и маркиз пивных бутылок. А тут целая империя, причем сразу с двумя императорами, которые жили-дружили не тужили, и вдруг надумали разойтись. «По причине разных взглядов на политику компании». Какое симпатичное, обтекаемое выражение.
Выражение выражением, но ссора и дележ сопровождались пространными комментариями репортера, из которых следовало, что оный дележ ну совершенно невыгоден ни одной из сторон. Империя Аронова убыточна по определению – шик требовал постоянных вливаний извне – а магазины готовой одежды Лехина, лишившись магического очарования имени Ник-Ника, в скором времени утонули бы в море конкурентов. Тот же репортер глубокомысленно заявлял, что причина для ссоры двух столь серьезных бизнесменов должна быть уважительной. Очень-очень уважительной, ибо господа Аронов и Лехин отдавали отчет о последствиях раздела и даже хотели продать «л’Этуаль» целиком, но – о печаль – не нашлось подходящего покупателя.
А потом разговоры о ссоре, разделе и прочих планах вдруг утихли, словно их никогда и не было. А может, и вправду не было? Верочка, к которой Эгинеев обратился за консультацией, обозвала статью «очередным рекламным трюком, причем откровенно дешевым».
Верочка же посоветовала заняться разделом квартиры, а Аронова оставить в покое.
Он – звезда, а капитану Эгинееву до очередной звезды еще жить и жить.
Химера
Сегодня особый день, точнее вечер, а еще точнее глубокая ночь. Ник-Ник сказал, что все приличные мероприятия начинаются поздно, но я и не предполагала, что настолько поздно. Как не предполагала, что мне и в самом деле придется участвовать в этих мероприятиях!
Пускай всего-навсего в одном, но для меня и одного много.
Много… Мне страшно. С утра, с того самого момента, когда Аронов «обрадовал» меня известием о предстоящем дебюте – какое смешное, старомодное слово, отливающее скромным блеском речного жемчуга, ароматом свечей и томными взорами юных красавиц, мне это слово совершенно не подходило, какая из меня дебютанка? Но Аронов сказал… Он сказал, что сегодня я сопровождаю его царственную особу… черт, забыла куда. Да я имя свое со страху забыла.
В час пополудни по мою душу явился Лехин. Для начала долго нудел о дурацком замысле, который непременно провалится, потом заставил расписаться в десятке бумаг, после чего велел собираться. Можно подумать, что у меня было чего собирать.
В особняке Ник-Ника царил покой, будто бы ничего такого и не происходило. В принципе, ничего такого и не происходило, для Аронова, небось, выход в свет – дело привычное, а я… а кому какое дело до того, что испытываю я? Никому и никакого.
Ник-Ник, осмотрев меня придирчивым взглядом, велел подниматься в кабинет и сидеть там. Эльвира в виде исключения пребывавшая в хорошем настроении, притащила чай и бутерброды с колбасой и даже поинтересовалась моим самочувствием. Мое отдельное проживание благотворнейшим образом сказалось на градусе наших с Эльвирой отношений.
– Сколько можно есть? – Ник-Ника переполняла энергия, он был готов к свершениям и подвигам, и от меня требовал того же. – Так, милая моя, это все напотом, а сейчас займемся… господи, как ты умудрилась настолько запустить себя. Эти волосы… они никуда не годятся! А если так?
Аронов больно дернул волосы вверх, заставляя меня задрать голову.
– Нет. Теперь так? Или так? А может так?
Он взбивал волосы в один большой колтун, поворачивал его с одной стороны в другую, сминал, раздирал щеткой, нимало не беспокоясь о том, что делает мне больно, скручивал жгут, снова взбивал… Мне оставалось лишь сцепить зубы и молча терпеть.
– Никуда не годится.
Ник-Ник оставил мою шевелюру в покое и теперь думал, процесс проходил активно, сопровождаясь расхаживанием из одного угла кабинета в другой, размахиванием руками и неясным бормотанием. Приговор прозвучал минут через десять – я только-только успела пригладить вздыбленные волосы руками.
– Нужно менять цвет.
– Зачем? – Природный окрас мне не то, чтобы нравился, но вполне устраивал: интенсивная шатенка с приятным медовым отливом, довольно яркая, но вместе с тем без вульгарной рыжины. А тут перекрасится. В блондинку. Или в брюнетку. Быть брюнеткой не столь противно, блондинки же у меня прочно ассоциировались с карамелью, розовыми трусиками-стринг и темными корнями, которые нужно закрашивать каждую неделю.
Плохо же я знала Ник-Ника.
Блондинка, брюнетка, рыжая – все это слишком просто, а значит слишком вульгарно для Аронова, и в результате трехчасовых мучений – мучились я и блондинистый парень с пирсингом в нижней губе, отзывавшийся на кличку Люка – мои волосы приобрели неповторимый темно-лиловый цвет.
– Благородный аметист, – заявил Ник-Ник, вполне удовлетворенный результатом, по мне же аметистом и не пахло. Чернослив, перезревший сладкий чернослив с тонкой беловатой дымкой, которая легко стирается пальцами, и плотной кожурой.
Мама сушила чернослив, прятала темные скукоженные кусочки в полотняный мешок и выдавала зимой по две штучки в день. Это было самое замечательное лакомство.
Теперь у меня волосы цвета чернослива.
Хорошее начало.
Творец
Сегодня Особый Вечер.
Девятый по счету Особый Вечер. И дело не в предстоящем дебюте – дебют формальность, еще ни разу никто из людей не посмел усомниться в гениальности Аронова – дело в нем самом. Одно дело доказывать гениальность другим, и другое – себе самому. Себя не обманешь.
Особенно Ник-Ник любил ускользающие сквозь пальцы минуты, когда до финала – той самой заветной черты, когда из неприглядной куколки вылупится редкостной красоты бабочка – рукой подать. Один штрих… еще один и еще… мелкие, незаметные взгляду большинства людей детали, казалось бы незначительные, но без них не обойтись. Именно детали придают образу полноту и достоверность, и вместе с тем легкость и фантастичность…
А девочка хороша. Пожалуй, начало проекта можно считать удачным… Да,
