Постепенно жизнь как-то стала налаживаться. Но без нее жизнь такая пустая стала. С какими-то девчонками-поклонницами ночку коротаю, наутро как их зовут, вспомнить не могу. В газетах писали, что я наркоманка. Враки это, никогда я наркоманкой не была. Тут такой успех пришел, всюду приглашают. Вот и наверху я, а зачем мне это все? Иногда такое отчаяние. Один раз все, думаю, хватит, пора из комнаты уйти. Взяла, на балкон вышла, перекинула ноги через перила. Этаж десятый — верная смерть. Смотрю — внизу женщина стоит, ждет кого-то у подъезда. Прыгну — так непременно на нее. Очень надо еще кого-то на тот свет тащить. Она-то ни в чем не виновата. Ждала-ждала я, не уходит она. Я замерзла и пошла в квартиру.
Тогда я скоро встретила одну хорошую девочку. Долго мы с ней жили. Я ей все говорила, если она меня бросит, я ее уничтожу. Она меня любила. Одно время она даже вещи такие же, как я, покупала. Куплю брюки, через два дня смотрю — она в таких же ходит. Все у нас общее было — белье даже. Когда я себе на лопатке татуировку сделала в виде птицы, она пошла в салон и тоже себе птицу наколола, хотя до смерти боялась иголок и что больно будет. Я ей однажды золотой медальон подарила, такой же как у меня.
У нее очень хорошо получалось меня гримировать. Перед передачей только она это и делала. Я ей один раз сказала: «Когда со мной что-нибудь случится, обещай, что придешь и загримируешь меня». Она дала слово. А чтобы она обещания своего не забыла, я на время забрала у нее этот медальон и велела на нем написать с обратной стороны: «Пока я не остыла. Шура». И вот, я точно знаю, она теперь меня не любит. Она пустым местом была. Я ее сделала такой, какая она есть. Но я в любой момент могу все это у нее отнять. Скину ее сверху в то дерьмо, из которого она вылезла. Она тогда по-другому запоет и, наверное, меня убьет.
Может, это и не мое дело, но, по-моему, тебе монахом становиться не надо. Твоя девушка наверняка все еще тебя ждет, поверь мне, я знаю женщин лучше. Судя по тому, что ты мне рассказал, так оно и есть. Уезжай с острова. Красивое здесь море. Когда я была маленькой, любила сказку про русалку. Вот у нее хорошая смерть была, помнишь, наверное. Когда солнце встало, она просто в морскую пену превратилась. Раз — и нету. А ты не плачь. Ничего страшного тут нет. Вот я с тобой поговорила, мне и легче стало.
— Может, тебе исповедаться, — говорю, — я старца попрошу.
— Да я уж тебе исповедалась.
— Мне исповедоваться разве можно, — говорю, — мразь я похотливая, вот и все.
— Нет, — она отвечает, — никакая ты не мразь, а хороший человек. Я тебе завидую даже по-доброму. Мне лучшего исповедника и не сыскать. Зла на меня не держи. Очень ты мне помог.
— Ты с этой девушкой разойдись, в храм ходи, потом, может, мужа найдешь, душой возродишься, — говорю ей.
— Сил у меня нет все сначала начинать, — говорит, — я два раза все сызнова строила, больше не могу. Ее вот только жаль, когда меня убьет, возьмет грех на душу. Совесть замучает.
У меня от таких речей даже мурашки по спине побежали.
— А я что делать буду теперь? — спрашиваю ее.
— А ты немного погорюй и живи дальше.
Она улыбнулась мне и ушла. Больше я ее не видел в то лето, хотя слышал, что она в поселке жила две недели. У меня же никакого покоя душевного не стало. Зол на нее, иной раз так бы и убил. А потом думаю: сам виноват во всем. Какой уж тут постриг. А в этом году опять встретил ее на причале в Кеми. Только изменилась она. По всему видно — страшно ей. Чем к концу ближе, тем страшнее. Мне-то она тогда без страха всякого говорила, что умрет скоро. Я с ней и словом теперь не перемолвился. Она ото всех как будто стеной загородилась. Один раз только на меня глянула, но, по-моему, не узнала. Я с ней и разговаривать совсем не хотел. Поэтому как ее сумку нашел, сразу Аслану отдал и в объявлении написал, чтобы к нему обращались. Чтобы, думаю, с ней не встречаться. И вот теперь, когда ее мертвой нашли, я аж извелся. Ведь я ей смерти желал. Жалко ее — говорят, убили, с корабля сбросили. Я и не заметил, что она не сошла на острове. Я все время спал на катере, никого и ничего не видел. Не знаю, чем помочь тебе могу. Старец сказал, что ты убийцу ищешь.
— А как ту девушку зовут, она не говорила? — спросила Овчарка.
— Не помню. Мудреное какое-то имя. Ну, я пошел. Мне через час в Кемь идти. Если что надо, на причале меня найдешь.
И парень ушел. Овчарка и Васса остались сидеть на мостках.
— Так я и знала, что нам в этих лесбийских дрязгах копаться придется, — сказала Овчарка, — как ты думаешь, в них дело? Эта девчонка до нее добралась? Или за деньги кого-то наняла, чтобы ее убили? Не знаю, что и думать. Всех уже перебрали. Я ее убить не могла, тебе тоже это не надо. А так вообще-то любой ее спихнуть мог. Мой папаша — потому что старую обиду вспомнил, пигалица-поклонница — потому что она ее могла отвергнуть, Евгения — потому что Шура могла быть не такой уж и благородной и потребовать деньги назад, а вдруг этой Евгении отдавать неохота. Отец Панкратий — потому что блудницей ее считал, чтобы мир от грязи избавить, парень-матрос — потому что с пути праведного его сбила. Эх, уметь бы мысли читать.
На другой день «Святитель Николай» пришел на остров, доверху груженный журналистами и фотографами. По всем каналам корреспонденты вещали на фоне монастырских стен об ужасном преступлении. Вассе и Овчарке наконец вручили повестки, и они пошли в ментовку.
— Давай договариваться, что говорить будем, — сказала Овчарка, — помалкивать надо о том, что мы раскопали. Не хочу, чтоб кто-нибудь это все раньше раскрыл. Хотя от ментов, конечно, ждать этого не приходится, но все-таки надо подстраховаться. Та же Груша у ментов может узнать, что мы там наплели ненароком. Она девка с головой, живо выводы сделает. В общем, плыли, видели ее сперва на причале, потом на корме, сошли на острове, больше ее не видели. Вот и все. А если очень уж прикопаются или начнешь путаться — тверди: не знаю, не помню. Это тебе не в школе, тут двойку не влепят.
В ментовке все прошло без проблем. Здешний капитан уже допросил всех, кто был на катере, Васса и Овчарка оказались последними. Их спрашивали не по отдельности, как предполагала Овчарка, а вместе. Видно было, что ни в какие дебри капитану лезть неохота. Выглядел он усталым. Между двух огней бедняга оказался. Замнешь дело — писаки прикопаются, не замнешь — Балашов сожрет. Так что опрашивали подруг от силы минут пять. Когда они вышли и, отбрыкавшись от газетчиков, поспешили прочь, Овчарка сказала:
— Да-а. Моя милиция меня бережет. Вот так пришьют, а никто до правды и не захочет докапываться, никому не надо, и все тут. Послушай, Васса, пойдем посмотрим на Арт-ангар. Очень уж название интригует. Мне хозяйка наша объяснила, где это.
Но на полпути им встретилась Груша, которая шла куда-то скорым шагом. На плече у нее висела на длинной лямке матерчатая плоская сумка с ноутбуком.
— Куда это наша Груша так устремилась? — проговорила Овчарка вполголоса. — Давай потихонечку проследим.
Подруги пасли журналистку до местной библиотеки.
— Зачем ей эта затрапезная изба-читальня? — ломала голову Овчарка. — Подождем давай, на лавочке за кустами. Да возьми Дерезу за ошейник. Она нам всю маскировку испортит. И так уже весь поселок знает — где коза, там, значит, и Овчарка.
Прошло минут двадцать, Груша появилась на пороге барака и так же быстро зашагала куда-то прочь.
— Васса, ты иди за ней потихоньку. А я в библиотеку загляну. Да Дерезу прихвати с собой. Тут хоть и деревня, а козам в читальном зале делать нечего. Как доведешь Грушу куда-нибудь, звякни мне на мобилу.
И Овчарка поднялась по ступенькам в библиотеку. Она оглядела маленькое помещение. И до этого дальнего острова добрались Акунин с Мураками — их книги стояли на стеллажах, наверху которых кто-то гуашью вывел: «Новинки». Библиотекарша спорила со старушкой, которая хотела взять две книги Донцовой, пытаясь втолковать глуховатой бабке, что Донцову выдают только по одной книге на руки. Овчарка от скуки изучала правила пользования библиотекой, которые висели на стене. Когда пенсионерка ушла, Овчарка устремилась к стойке:
— Дайте мне, пожалуйста, то, что только что читала девушка такая, с короткими черными волосами. У нее еще такая сумка с компьютером на длинной лямке.
— Вы не из поселка? — сдвинув очки на нос, спросила библиотекарша.
— Нет, из Москвы, по-моему, это и так видно, — сказала Овчарка.
— Тогда я вам дать ничего не могу.
— Но этой девушке вы дали.
— Тогда платите сто рублей. Она тоже платила.
— Ни фига. Вот тут висят правила пользования библиотекой. Я обязана вам дать паспорт на время пользования литературой. Вот он.
Библиотекарша, сварливая тощая старая дева, всегда злилась в таких случаях. Приезжают из Москвы, богатые, избалованные, благополучные, и начинают свои порядки наводить. Но с правилами не поспоришь. Так что очкастая тетка вынесла Овчарке огромную кипу газет и швырнула на стол. Это оказалась подшивка «Криминального чтива» за последние девять лет. Овчарка приуныла. С этим до завтра провозишься. Груша явно знала, где и что искать, — она пробыла в библиотеке не более двадцати минут. Что ж… Овчарка уселась у окна и зашелестела газетными страницами.
