— Мы даже не обсудили финансовую сторону дела, — сказала та где-то в районе Монт-ла-Жали, — двести тысяч вас устроят? (Глория колеблется; Бельяр, возникший, как призрак, на соседнем сиденье, подмигивает ей и с короткой ухмылкой трясет в воздухе четырьмя пальчиками.)
— Четыреста тысяч, — говорит Глория.
— Четыреста? — переспрашивает Донасьенна. — Хорошо.
(Бельяр удовлетворенно кивает, широко улыбается и поднимает большой палец, перед тем как исчезнуть.) Париж уже близко.
Южный кольцевой бульвар: восемь или девять въездов в город отделяют Отейльские ворота от «Порт Дорэ», где они и высаживают Глорию. Донасьенна сообщает, что заедет за ней попозже, чтобы отвезти в отель возле мечети, где ей забронировали номер. Они отъезжают.
— Ну, и куда мы теперь? — спрашивает Персоннета.
— Хотите, посидим где-нибудь, выпьем по стаканчику, — предлагает Донасьенна. — Но если вы против, я подброшу вас домой.
Персоннета кажется, что он раздумывает целую вечность, перед тем как услышать собственный голос, озвучивший другой вариант: этот самый стаканчик… гм… его вполне можно было бы распить у него дома.
— Это идея! — против всяких ожиданий согласилась девушка. — Едем, раз вам так хочется. Только показывайте дорогу.
— Сверните к площади Республики, — произнес Персоннета, внезапно осипнув. — Я живу как раз рядом.
Руководить маршрутом на бульварах — удовольствие небольшое, вдобавок в этом квартале не так-то просто припарковаться. Но им повезло: на его улице, прямо перед его домом, только что освободилось место. Персоннета раскрыл было рот, чтобы порассуждать об удаче, о своей улице, о жизни вообще — словом, на одну из возвышенных, занимательных, животрепещущих тем, которые украшают наше бытие, но ему ничего не приходило в голову, хоть тресни. А впрочем, вот хороший сюжет — и только он было решил обратиться к Донасьенне, как кто-то нагло забарабанил по стеклу с его стороны. Персоннета обернулся: там с широкой улыбкой стоял Боккара, жестом приглашая его опустить стекло. Персоннета опустил стекло.
— Ты что здесь делаешь? — вопросил он.
— Вот удача-то! — радостно завопил Боккара. — Я шел вас повидать, и надо же! — я вас увидел.
В круизе он отлично загорел, прибавил в весе несколько килограммов и теперь щеголял в новеньком желтом летнем костюме — чересчур желтом и чересчур летнем для данного сезона. Донасьенна глядела на него во все глаза. Персоннета был вконец смущен.
— Ах вот оно что, — промямлил он. — Так, значит, ты вернулся.
— И я там здорово поразвлекся, — объявил Боккара. — Ух и насмотрелся же я чудес! Даже грустно, что все это уже в прошлом. А с какими девушками я там водил знакомство, просто слов нет! Вот я и пришел рассказать вам все это.
— Слушай… — начал Персоннета.
— Ну ладно, — прервала его Донасьенна, хватаясь за ручку скоростей, — я, пожалуй, оставлю вас с вашим другом.
— Погоди, — сказал Персоннета, оборачиваясь к ней. — Минутку. Мы же собирались выпить, — шепнул он, — я думал, мы уже договорились.
— В другой раз, — с улыбкой ответила Донасьенна. — Позвоните мне, если будет желание.
— Но как же… — пролепетал Персоннета.
Однако Донасьенна все с той же широкой улыбкой включила первую скорость, кивнула ему и была такова. Улыбка, не померкнув, продержалась на ее губах до самого конца улицы Ива Тудика и будет трепетать на них до тех пор, пока машина не одолеет весь бульвар Мажанта.
— Что с вами? — спросил Боккара. — Вам плохо?
— Ничего, — произнес Персоннета, глядя вслед удалявшемуся кабриолету.
Он, конечно, досадует на Боккара, хотя ощущение легкого превосходства мешает ему рассердиться на молодого человека всерьез. Боккара тоже не спускает глаз с уезжающей Донасьенны. Да, именно так: оставшись наедине, они продолжают глядеть ей вслед.
— Черт возьми! — восклицает Боккара. — Какая цыпочка, высший класс!
— Да? Ты находишь? — бросает Персоннета, роясь в карманах.
— А вы что, близко с ней знакомы? — обеспокоенно спрашивает Боккара.
— Да так, слегка, — скромно признается Персоннета, извлекая из кармана сигареты. — Слегка знаком.
— Ну, вы гигант! — восхищенно говорит Боккара.
«Солнце!» — подумал Сальвадор.
Все утро он искал новые подходы к своему проекту и, как обычно в последнее время, не нашел ни одного. На улице пасмурно, над кварталом Порт Дорэ то и дело припускает дождь. Сальвадору невесело. Чем вызвано это настроение: отсутствием идей, унылой погодой или впустую растраченным временем, — не могу сказать, не знаю. Но к полудню небо проясняется, тучи уходят, и солнце, заглянувшее в окно, расстилает на паркете большие светлые параллелограммы в середине комнаты и трапеции по углам, куда не достает напрямую. И если эта застывшая красота никак не радует душу Сальвадора, то она, по крайней мере, внушает ему вышеуказанную мысль — солнце.
«Предположим, — говорит он себе, — что солнце оказывает определенное воздействие на высоких блондинок. В этом вопросе надо разобраться. Во-первых, солнце не признает полумер: оно либо золотит кожу, либо сжигает ее, дубит ваше тело или убивает вас. Оно щедро украшает кожу пылких победоносных блондинок медно-бронзовым загаром и, напротив, немилосердно опаляет холодных, фригидных высоких блондинок. Их слишком прозрачные чувствительные тела тотчас багровеют, воспаляются и гибнут под его лучами. Остаются лишь победоносные — те, чей образ мы попытались запечатлеть в главе одиннадцатой: их кожный покров более прочен, их упругая плоть героически поглощает ультрафиолетовые лучи. Да, — резюмирует Сальвадор, — займемся ими, нам стоит заняться ими, высокими загорелыми блондинками!» В этот момент отворяется дверь: на пороге стоит высокая загорелая блондинка.
Существительные бывают женского, мужского и среднего рода; если род слова «солнце» меняется от языка к языку, то и характер его также меняется от широты к широте. Нетрудно догадаться, что Глория, побывавшая сперва под яростным солнцем Австралии, а затем под более мягкими лучами индийского дневного светила, здорово загорела со времени отъезда в дальние края. Сальвадор растерян. В первую минуту он ничего не понимает, ему кажется, что его идея каким-то чудом ожила и воплотилась в реальность, затем он узнает молодую женщину. Подобные встречи могут вызвать короткое замыкание или сильный сквозняк, раздувающий пожар; они же могут зажечь фейерверк, заставить сиять радугу в небе, вызвать вкрадчивое журчание струнного оркестра. Именно это и происходит в охваченной восторгом душе Сальвадора, где вспыхивает внезапный интерес к незнакомке. Жаль только, что его тело безнадежно отстает от души.
— Да-да, — говорит он, неуклюже выбираясь из-за стола, — да-да, входите.
Обогнув стол (и стукнувшись при этом об угол), он идет к Глории, останавливается сперва слишком далеко, потом слишком близко к ней, долго решает, протянуть ли руку, и в конце концов неопределенно машет в сторону кресла. Пока он возвращается на свое место, а Глория определяет, куда ей сесть, слышится только неясный гул машин с авеню Генерала Доддса.
— Я вас ждал, — сообщает Сальвадор.
Но говорит он как-то вяло, и за двадцать минут Глория узнает о проекте не больше, чем накануне от Донасьенны; Сальвадор держится крайне скованно. Он, конечно, сообщил Глории все необходимые подробности — съемки в конце мая, переезды, свидетельства очевидцев, архивные документы, отрывки из фильмов, четыре дня звукозаписи, монтаж, микширование, выход в эфир в конце сентября, — обозначил все риски и случайности, сделал общий обзор мероприятий, но притом не осмелился даже предложить ей чего-нибудь выпить. Ну ладно. Ему требовалось ее согласие, он его получил, и что же дальше? Дальше последовало долгое молчание — стесненное молчание, опущенные глаза, все это затягивается до неприличия, и Сальвадор мучительно ищет выход из создавшейся ситуации. К счастью, Донасьенна не заставила себя ждать; вихрем влетев в кабинет, она прервала эту встречу. Странное дело: Глория почему-то не очень рада ее видеть, хотя и скрывает это.
— Ладно, до свиданья, — смущенно произносит Сальвадор. — Значит, скоро увидимся, не так ли?
Затем под лучами вновь проглянувшего солнца Глория и Донасьенна пересекают весь двенадцатый округ и едут через Сену по Аустерлицкому мосту, а там вдоль Ботанического сада к мечети. Если мужчины всегда говорят о женщинах — что в машине, что в других местах, — то верно также обратное: едущие по Парижу молодые женщины обсуждают сперва Персоннета, которого дружно находят странным, а затем Сальвадора, которого Донасьенна также называет немного странным.
Однако как бы ни был странен Сальвадор, после их отъезда он честно пытается работать; правда, ему ужасно трудно сконцентрировать внимание на своем проекте, дело решительно не клеится. Сальвадор бродит по комнате, смотрит в окна, пробует одолеть несколько страниц из книги «Как бесследно исчезнуть, чтобы никогда не быть найденным» — но нет, это его тоже не интересует. Рассеянно захлопнув сей печатный труд, он сует его в пластиковый пакет, складывает вчетверо свои записи, пихает их в карман и встает. Он намерен вернуться домой. Спускается в метро. Стоит на перроне, машинально ожидая поезда, и так же машинально заходит в вагон. Едет, притулившись в углу и не обращая внимания на соседей: понурых стариков, угрюмых читателей серьезных журналов, молодую негритянку с беговыми коньками, — которых он удостоил отрешенным взглядом лишь на мгновение. Затем вынимает книгу из пакета. Поскольку пакет ему мешает, он хочет избавиться от него, сунув в другой пакет, но ничего не выходит, так как это тот же самый пакет, черт бы его побрал; нет, решительно Сальвадор сегодня рассеян до безобразия.
