— Сидеть! — приказал мне цыган, и я сел рядом с Элкой на продавленную сетку. Под моим весом она опустилась практически до пола, колени оказались выше головы, и я подумал о том, что из такого положения ничего не смогу предпринять, даже если представится удобный момент.
— Значит, ты журналистка, — мрачно сказал Яков. — А это твой друг. Но это же глупость. Хочешь сказать, что приперлась на барахолку и поймала за подол Ляльку, чтобы взять у нее интервью о том, как она торгует наркотиками?
— Ну, дура я, дура! — буркнула Беда. — Вам не нужно было меня выслеживать и пихать в свой джип вместе с собакой. Мне нет дела до передела вашего гнусного рынка сбыта, я не знаю Кондрата, это не он меня заслал! Я журналист! Хотела сделать статью о… цыганской диаспоре. Как живете, обычаи. А вы меня за шиворот и в джипяру! Говорила же, — она вдруг голосом набрала обороты, — я не последний человек в городе! И меня нельзя держать взаперти сутки. Меня спохватятся! И не Кондрат за мной придет, а большие парни из ОМОНа. Много больших парней. Ваш дом окружен, сдавайтесь, — ляпнула она совсем не тем тоном, которым нужно было это сказать.
Я перестал дышать и приготовился к смерти. Яков вдруг побледнел, опустил автомат и спросил меня с укором старого человека:
— Так зачем дитям носы-то ломать? Прихожу, возле сарая лежит мой внук, кровище хлещет, нос переломан.
Я вдруг понял, что это ребенок пытался вытащить меня из окошка за ноги, а я лягнул его.
— И старший сын пропал, где он?
Наверное, парень в кладовке до сих пор сидит тихо. На его месте я бы тоже так сделал.
Я понял, что Яков не будет стрелять, вытащил из кармана «Магнум» и приказал цыгану:
— Оружие, наркотики, все… сдать!
Яков бросил автомат к моим ногам. Беда уставилась на меня так, будто видела впервые. Вернее, уставилась на мой «Магнум». Я уже стал потихоньку привыкать, что он мой. Она подхватила «калаша» с видимым удовольствием.
— Остальное все в доме, — обреченно сказал цыган и вышел из летней кухни.
* * *
Кажется, на улице стало теплее, и снег повалил хлопьями. Беда ступила за дверь и провалилась по щиколотку в белый пушистый ковер. Наверное, она простынет в своих тапках, и мне придется растирать ее длиннющее тело водкой. Нет, просто дам ей аспирин, дешевле обойдется.
У парадных дверей стояла женщина в длинной юбке и в голос рыдала. За плечи ее тряс какой-то мужик, и по камуфляжным штанам я понял, что это Александр Григорьевич. У ворот возвышался детина с ружьем в руках, увидев нас, он заорал:
— Оружие на пол, руки за голову, всем лежать, стоять и не двигаться!
Он так истошно орал, что даже собаки перестали брехать. Я с удивлением признал в нем Женьку Возлюбленного и от удивления раскрыл рот, ловя челюстью хлопья снега.
Цыган плашмя упал на землю, заложил руки за голову и замер. Тетка в руках у Плюшко зашлась новым приступом рыданий.
— Я же говорила, что вы окружены! Я же говорила, что не последний человек в городе! — заорала Беда и потрясла «калашом» над головой.
Я подскочил к Женьке. В руках у него была какая-то палка, и он старательно изображал, что это ружье. Рожа у него была… страшная у него была рожа, и даже в темноте почему-то было видно, что зеленая.
— Ты как здесь?
— Потом! — крикнул он.
— Оружие, наркотики, все… сдать!
Я вдруг почувствовал такой же кураж, как когда обкурился травы. Мы — банда, мы — сила! И эти смуглые инородцы больше не будут пичкать моих детей отравой.
— Именем Российской Федерации! — заорал вдруг Александр Федорович дурным голосом. Он что-то еще хотел сказать, мысль била в его глазах, но он повторил только:
— Именем Российской Федерации!!! — и заломил пожилой цыганке руку назад.
— Ванда, скажи парням, пусть все выносят! — прохрипел, приподнявшись Яков, не убирая сцепленных рук с затылка.
— Я же говорила! — проорала Беда, зачем-то высоко подпрыгнув. — За мной ОМОН придет, а не Кондрат вшивый!
Из дома, как горох, посыпались чернявые парни — трое или четверо, я не успел пересчитать. Наверное, они были братья, потому что все были на одно лицо. Парни понуро стали скидывать в кучу ружья, пистолеты и даже винтари. Стволы бряцали друг об друга, и это была странная музыка в зимней ночи. Александр Григорьевич забрал у Беды автомат, а Женьке вместо дубины он всучил двустволку.
— Именем Российской Федерации! — снова заорал Плюшко, и я стал сильно опасаться за его рассудок.
Я понятия не имел, что делать с этим складом оружия, и не только оружия, потому что вслед за парнями вышла молодая цыганка и бросила сверху на «стволы» большой полиэтиленовый мешок, по всей видимости, набитый наркотой.
— Элка, подгони машину, она за углом! — крикнул я и пнул Якова под ребра. — Вставай!
Яков встал и присоединился к цепочке парней, которые стояли вдоль дома лицом к стене, вскинув руки над головой. Все окрестные псы перестали брехать, видно поняли, что дело запахло порохом.
Я понятия не имел, что со всем этим делать. Но тут Александр Григорьевич опять оживился.
— Именем Российской…
Он стал обстукивать карманы пленников так, как, наверное, видел это по телевизору. Элка умчалась за машиной, громко хлопнув металлической калиткой. Женька стоял, облокотившись на ружье-двустволку, которое всучил ему Плюшко. Молодая цыганка вдруг взвизгнула и помчалась через двор, к соседскому забору, повторяя маршрут, которым пришел сюда я. Она сиганула через ветхий заборчик и скрылась из виду, преодолев чужой огород со скоростью резвой белки.
— Не стреляйте! — повисла на моей руке Ванда, будто я собирался стрелять.
Женька сграбастал ее в охапку и поставил в ряд с сыновьями лицом к стене.
— Слышь, — сказал я ему, — у нас в ОМОНе с амуницией напряженка, сгоняй в дом, поищи веревку! — Возлюбленный побежал в дом, высоко задирая ноги в кирзовых сапогах, словно их обжигал снег. Вернулся он быстро, держа в руках моток скотча. Мне так надоело сегодня возиться с этой липкой гадостью, что я велел Плюшко:
— Действуйте, Александр Григорьевич!
Он меня понял и с энтузиазмом взялся за дело, перематывая запястья пленников. Скотч бодро трещал на морозе, Плюшко ловко орудовал своим перочинным ножиком, отрезая нужную порцию.
— Эй, там в кладовке еще один! — вспомнил я. Женька опять, как цапля, побежал в дом и вывел оттуда высокого парня с перепуганным лицом. Ему тоже досталась порция скотча, и он пополнил ряды пленников.
— А где пацан, которому я нос сломал? — спросил я.
— Удрал, — сообщил Возлюбленный. — Огородами.
— Ну и… с ним! — сильно выразился господин Плюшко, и я успокоился по поводу его рассудка.
Я осмотрел результат операции. Семеро лиц цыганской национальности стояли шеренгой, с руками, неумело перемотанными скотчем. Рядом высилась гора «стволов» самых различных калибров и марок. Верхушку сооружения украшал полиэтиленовый мешок, набитый наркотой. Я потер руки. Если и сяду, то с чувством выполненного долга. Отсижу от звонка до звонка и выйду героем. Своим, российским. Хорошо, что я не уехал в Марбелью.
— Именем Российской Федерации! — взялся за старое Александр Григорьевич. Женька зеленел в темноте своим страшным лицом. Немудрено, что пятеро цыганских парней предпочли сдаться без единого выстрела, чем иметь с ним дело.
— Эх, жаль, что в машину это все не поместится! — вздохнул я, услышав, как за воротами зарычала пробитым глушаком моя «селедка».
— Есть большая машина! — скромно потупившись, сообщил Возлюбленный.
— В смысле?
— Там «ПАЗик» какой-то стоит, — сообщила Элка, заходя во двор.
— В смысле? — я почувствовал, что начинаю понимать природу симптома одной фразы. — В смысле? — заорал я и выскочил за ворота.
На улице действительно стоял древний автобус омерзительного желтого цвета с черной полосой по борту. Дверь-гармошка была открыта, и Элка прыгнула в салон, как любопытная кошка, которой нужно знать подробности всех углов.
— Я это, — залепетал Женька, выходя на улицу, — не мог тебя, брат, одного отпустить. Мне же терять нечего. Ты меня обманул, уехал раненый. Салима голосит, что ты сознание потеряешь. Ну, я в тетрадку залез, адрес там подсмотрел, вышел на улицу, а ехать на чем?..
— Ты угнал автобус?! — я понял, что сюрпризы этой ночи еще не закончились.
— Да ух ты господи, он же стоял без пригляда…, ключи в замке, дверь нараспашку… Я приехал по адресу, смотрю, вы с этим бойцом выходите, ну я за вами, потихонечку, без фар. Я раньше трактор в деревне водил, ничего, справился. Думал, может, помощь понадобится, мне терять нечего.
— Гроб! — шепотом заорала Элка, выскакивая из желтой развалюхи. — Там гроб, Бизя!
— В смысле? — я с силой потер виски.
— Там красный ящик, в котором хоронят людей!
— Кто в ящике? — спросил я Женьку.
