Потому что жизни в темном подвале, единственным источником света в котором было крохотное окошко, оказалось не больше, чем этого света.
Конечно, для полноты ощущений подвал должен был быть сырым, с гнилой соломой и откормленными, наглыми крысами. Но веселый маньяк Мирчо являлся, по-видимому, весьма рачительным хозяином. Сухое, проветриваемое помещение, аккуратные стеллажи вдоль стен, на которых ровными рядами расположились банки, коробки, пачки и мешки. На вбитых в стену крюках висели связки лука, чеснока, а также весьма аппетитные на вид колбасы и окорока.
Обоняние мое засуетилось и тоже решило поучаствовать в реабилитации хозяйки. И совершенно напрасно, между прочим.
Потому что аромат копченостей, в другом месте и в другое время вызвавший бы у меня обильное слюноотделение, сейчас спровоцировал обратную перистальтику.
И букет ароматов украсился новой изысканнейшей ноткой.
Кольцо с цепью, на конце которой как затейливый брелок болталась я, было вмуровано в стену прямо напротив окна. Слева располагался стеллаж с хозяйственной дребеденью, справа стояли закрытые бочки. О содержимом бочек я старалась не думать, хотя, скорее всего, там было вино. На это намекали торчавшие в них затычки.
Ступени, ведущие на волю, находились сразу за бочками. Вот только отвести меня на волю они не спешили. Равнодушные бетонные плашки, серые и угрюмые.
Серый цвет вообще доминировал в подвале, поглотив все остальные оттенки. Возможно, этому способствовало тусклое освещение.
В целом все было бы вполне мирно и обыденно, если не учитывать одну деталь – меня, прикованную к стене.
Подо мной обнаружился засаленный рваный тюфяк, из дырок которого торчали отвратительно грязные клочья непонятной субстанции. Вата это или перегнившая солома, определить было невозможно. Да и какая разница?
Неподалеку вольготно развалились ведро, довольно большая алюминиевая миска и кружка. Можно было бы умилиться столь непринужденному соседству сантехпосуды и просто посуды, но почему-то не хотелось умиляться.
Впрочем, не хотелось ничего вообще.
Что явно не входило в планы славного Мирчо, появившегося вскоре с кастрюлей и кувшином в руках. Из кастрюли он щедро набухал в миску какого-то варева, явно мясного, в кувшине оказалось молоко.
– Руси, есть, – он поставил всю эту красоту поближе ко мне, а сам предусмотрительно отошел подальше.
Сложив ручки, поросшие рыжей шерстью, на объемном животе, хлопотун Мирчо с умилением разглядывал свою новую добычу.
– Есть побольше, я могу еще принести. Ох, – он подпрыгнул, хлопнул себя по лбу (жаль, что не кирпичом) и быстренько ускакал вверх по лестнице, чтобы вернуться буквально через пару минут, размахивая алюминиевой же столовой ложкой.
– Какой болван Мирчо, да? – пропыхтел он, втыкая ложку в варево. – Принес руси еду, а чем она будет есть? Руками? Нет-нет-нет, нельзя, кушать удобно, так вкусно больше! Ешь-ешь-ешь.
Я закрыла глаза и откинула голову, опершись затылком о стену. Можно, конечно, еще и уши заткнуть, но много чести этому уроду.
Урод занервничал:
– Почему руси не ест? Так не будет много детски мясо!
Подождал еще немного, затем легонько пнул меня ногой:
– Эй, руси, голодовка глупо. Съем мясо сейчас. Хочешь, да?
Вот уж нет. Пришлось взять миску. Я с трудом проглотила ложку бурды (к счастью, сама ложка осталась у меня в руках), затем, глядя в сторону, процедила сквозь зубы:
– Я не могу есть, когда на меня пялятся.
– Пялятся? Что это?
– Смотрят.
– А, понятно. Мирчо пошел. Руси съесть все. Когда принесу ужин, миска должна быть свободный.
Нежная улыбка заботливого мужа, и Мирчо пошел. К сожалению, не туда, куда послала его моя пытливая мысль. Очень пытливая, я даже сама не ожидала. От одного описания этой пытливости маркиз де Сад вскрыл бы себе вены, посчитав, что жизнь его была прожита зря.
Впрочем, нет, для маркиза это был бы вовсе не жест отчаяния, а сплошная развлекуха. Так, что могло бы в полной мере отразить степень его отчаяния? Пожалуй, только эротичное поглаживание пером пяток молодого павлина-девственника.
А степень моего отчаяния? Ничего. Нет такой шкалы.
Наверное, именно безразмерность моего отчаяния заставила меня вскочить с места, зашвырнуть миску со жратвой в уже использованное ведро. А потом начать предсказывать. Вещать. Пророчествовать. Что именно предсказывала новоявленная пифия?
Разное. Причем не только будущее толстячка Мирчо, я заодно описала довольно своеобразно весь его жизненный путь, начиная с момента зачатия.
Взыскательному слуху благовоспитанной публики можно было бы представить лишь процентов десять от всей моей речи. Остальные девяносто – в основном представляли культурное (и не очень) наследие татаро-монгольского ига, по сравнению с которым всякие там боцманы и грузчики – жалкие дилетанты.
Орала я долго, пока окончательно не сорвала голос. Зачем? А что прикажете делать – тупо жрать и жиреть?
Прикажут, дорогуша, прикажут. И что тогда?
Не знаю. И знать не хочу. Устала от ора и бренчанья цепью. Пожалуй, надо отдохнуть.
Ложиться на зияющий дырками тюфяк не хотелось. На пол?
С сомнением осмотрев неровный бетонный пол, я выбрала все же тюфяк, кое-как устроилась на нем и задремала.
Разбудил меня скрип двери. Я открыла глаза. Странно. Веки слиплись, что ли? Да вроде нет. Тогда почему так темно?
Потому. За окном ночь, а другого источника света здесь нет.
Ошибочка. Не было. Пока не появился светляк с маниакальными наклонностями. Собственно переносчика света мне почти не видно, вниз по лестнице плывет керосиновая лампа, силуэт толстяка лишь угадывался. Он что, поссорился не только с головой, но и с электричеством?
– Ну, руси? – Мирчо, кряхтя, дополз до последней ступеньки, затем поставил лампу на ближайшую бочку и повернулся ко мне, оживленно потирая ладошки. – Ты все съедала? Тебе понравилось? Я уметь готовить мясо, да! Вкусно! И знаешь, руси, что я решил? О, ты будешь рада! Я не буду убивать твоя, когда из тебя выйдет нежное мясо, нет. Я оставлять тебя здесь и постараться делать тебе новый нежный мясо. И пусть ждать долго, но зато всегда есть запас на всякий случай! Здорово я придумал, да? – псих гордо посмотрел на меня. – Я даже моя мама звонить, говорить, что я жениться, да! Мама очень рада. Она ждать внуков, вот глупая! Так, давай тарелку, положу еще еда.
Он наклонился, пытаясь рассмотреть миску. Озадаченно хмыкнул, затем снял лампу с бочки и осветил пол возле меня.
И обнаружил слившихся в экстазе миску и санитарно-гигиеническое ведро.
Возможно, злосчастная миска служила предметом культа этого убогого типа, не знаю. Во всяком случае, реакция толстяка была не совсем адекватна моей невинной шалости.
Нервный свет лампы сделал гримасу, исказившую то место, где у большинства людей находится лицо, еще более отталкивающей. Мне захотелось оттолкнуться и попасть куда-нибудь подальше, лучше на другой конец земли, но увы… Длина цепи весьма ограничила мои возможности.
Несколько мгновений псих стоял, судорожно вцепившись левой рукой в стеллаж. Лампа, зажатая в правой, стала трястись, сначала чуть-чуть, потом все сильнее и сильнее. Если так пойдет дальше, она начнет плеваться керосином и огнем.
Я завороженно следила за дикой пляской света. Аккомпанементом танцу служил сдавленный сип.
Это задыхался Мирчо. Ой, а он что, астматик? И теперь так расстроился, что у него случился приступ? Значит, надо расстроить симпатягу еще больше. Может, он сдохнет? Вот о сочувствии к больному напоминать не стоит. И о человечности тоже. Не тот случай.
– Ты принес не еду, а мерзкие помои, меня от них тошнит! – И я подтвердила слова делом.
Понимаю, это не очень эстетично и совсем не утонченно, но пришлось импровизировать.
М-да, поспешила я с выводами. Нет у этой твари никакой астмы, просто тварь так свирепеет.
Последняя моя выходка довела Мирчо до белого каления. Во всяком случае, он побелел до синевы и отливал теперь мертвенным цветом. Сип перешел в хриплое рычание, из глаз выплеснулись остатки разума. Губы вывернулись, обнажив зубы.
Существо, стоявшее передо мной, человека напоминало только одеждой. Оно снова поставило лампу на бочку, затем, двигаясь странными рывками, стало обходить меня, не сводя фосфоресцирующих глаз с моего живота.
– Не подходи, слышишь! – я рванулась на цепи, пытаясь защитить своего детеныша.
Если бы у меня было больше времени, я постаралась бы отгрызть себе руку, чтобы освободиться и спасти малышку. Почему я не сделала этого раньше? Да, у меня слабые зубы, но можно было поискать что-то поострее и попрочнее. Пилу, к примеру. Или топор. Почему я не сделала этого?!!
А теперь слишком поздно. Тварь согнулась, свесив руки почти до пола, и скользнула ко мне, рыча и захлебываясь слюной.
Я оттолкнула ее и отскочила на всю длину цепи. Упустив добычу, тварь издала гнусный вой и, развернувшись, снова пошла в атаку, растопырив лапы.
