Холмс склонил голову, его лицо с ястребиными чертами приняло чрезвычайно сосредоточенный вид.
— Меня зовут, — начал посетитель, — Август Белкнап. Я профессор, вернее был профессором антропологии в университете Брауна. В прошлом году несколько моих коллег — пять человек, включая профессора Таллиарда, — решили посвятить свои летние каникулы всестороннему изучению одной страны. Хотя специализация у участников экспедиции разная, нашу группу объединял общий интерес — религиозные обряды первобытных народов. Достойный внимания материал можно было найти во многих отдаленных районах. Тем не менее, мы были единодушны в том, что древние мистерии, причем весьма необычные, все еще можно наблюдать на острове Суматра.
Наш отпуск совпал с сезоном засухи в Ост-Индии. Мы приехали туда в июне, и поначалу нам показалось, что это девственная сказочная страна, где тропические леса разрослись чуть ли не до береговой линии; там были густые заросли бамбука, гигантских папоротников и повсюду изобилие удивительных цветов. Понятно, что это было первое впечатление. Со временем такая буйная растительность, насыщенный ароматами воздух, яркие краски, контрастность света и тени — крайность во всем — становились все более тягостными, даже невыносимыми. Но это чувство появилось не сразу.
У нас было мало времени. Разместившись в просторном, крытом тростником доме из нескольких комнат, который мы вынуждены были выкупить у владельца (местные жители понятия не имеют об аренде), мы приступили к работе.
Первые наши попытки не увенчались успехом. Жители долины, невысокие темнокожие малайцы, были миролюбивы и довольно любезны, они ничего не имели против присутствия иностранцев на их территории. Они были экономны и трудолюбивы, скромны и со всем соглашались, вернее никогда не возражали. Большинство из них были магометане, а поэтому не представляли для нас загадки в плане антропологии, а ведь мы так далеко забрались именно ради таких загадок.
Однако вскоре мы услышали более обнадеживающую информацию. Жители тихоокеанских долин с каким-то детским восторгом рассказывали отвратительные истории о даяках, горных малайцах, которые, как все здесь считали, занимались магией, верили в духов и охотились за головами своих врагов. Вначале я не придал значения этой информации, сочтя ее фантастическим преувеличением или выдумкой для запугивания легковерных чужестранцев. Тем не менее Сефтон Таллиард, чьи знания об этом народе и его традициях были гораздо полнее моих, убедил меня в обратном. Несколько племен даяков, как он сказал, верили, что сохранить голову врага означает поработить дух умершего. Голландские власти запретили охоту за головами, но эта практика продолжается, даже в наши дни можно было стать свидетелем магических церемоний обезглавливания.
Никто из нашей группы, я полагаю, не испытывал никакого желания стать свидетелем подобного ритуала. Более того, рассказы приютивших нас людей вызывали тайное возмущение у всех нас. Неприязнь к горным малайцам обострилась, когда мы узнали об одном особо жестоком племени, у некоторых членов которого, по рассказам, были голубые глаза, унаследованные от европейских предков. Эти нечистокровные даяки, название племени которых переводится как «верные», были не просто дикими, они жили в пещерах в лесах, расположенных на возвышенности, существовали только за счет охоты и съедобных растений, собранных женщинами, а также всего того, что могли украсть. Они наводили ужас на соседние племена своей ненасытностью, искусством магии и необузданной жестокостью. «Верные», как считается, поклоняются наводящему ужас божеству Ур-Аллазоту Безжалостному, предводителю злых духов.
Не стану утомлять вас, мистер Холмс, перечислением наших исследовательских приемов. Достаточно сказать, что в конце концов нам удалось нанять проводника, который, соблазнившись обещанным щедрым вознаграждением, согласился провести нас через леса к поселению таинственных «верных». Все это происходило в строжайшей секретности, в безоблачную, но и безлунную ночь — в такие ночи, как оказалось, обычно совершались ритуалы племени. Ни уговоры, ни угрозы не убедили нашего проводника преодолеть оставшуюся четверть мили до конечного пункта, поэтому нам пришлось пройти это расстояние без сопровождения. Вскоре выяснилось, что этот плут нам был уже и не нужен, потому что малиновые отсветы обрядовых костров и все громче звучащие голоса «верных» помогли нам выйти прямо к цели.
Потом донеслись звуки музыки — тонкие, даже пронзительные голоса дьявольских флейт — они были совершенно незнакомыми, какими-то неописуемо непристойными, так что у меня до сих пор внутри все содрогается, когда я их вспоминаю. Именно тогда, в озаренном красным светом лесу Суматры, у меня возникло дурное предчувствие, и я остановился, дрожа всем телом. Я заметил, что так же колеблется и дрожит молодой ассистент профессора Зебулон Лофтус. Такая слабость вызвала гнев нашего руководителя, уверенного в себе и смелого человека. Молчание Таллиарда было красноречивее его слов, поэтому мы с Лофтусом пошли дальше.
Через минуту мы уже стояли на краю большой поляны, скрываясь в тени тропических зарослей. Как же мне описать открывшуюся нам сцену? — Белкнап судорожно сцепил руки. — Словами, может, и можно описать материальную реальность, но они никогда не передадут ощущение проникающего повсюду зла, тот невыразимый ужас, которым был пропитан жаркий воздух, непреодолимое давление невидимой, но огромной злобы, покушающейся на нашу хрупкую оболочку. Поэтому я ограничусь лишь изложением фактов, но ничего не приукрашивая.
Холмс с умным видом кивнул.
— Поляна перед нами, — продолжил наш посетитель, — была почти круглая, частично огороженная бамбуковыми кольями, на каждый из которых была насажена человеческая голова. Все головы были с копной длинных черных волос, шевелящихся при малейшем дуновении ветра. На их лицах застыло выражение неописуемого ужаса. В мерцающем свете костра эти перекошенные лица казались живыми, на них невозможно было смотреть, и возникало ощущение, что все это множество широко раскрытых глаз следит за скачущими «верными». Здесь собралось несколько десятков человек, и было очевидно, что мы столкнулись со смешанной расой людей, сочетающих худшие черты малайцев и негроидной расы, а стали они такими отвратительными явно вследствие деградации, вызванной примесью европейской крови. Никогда в жизни я не видел людей, чей отталкивающий внешний вид был свидетельством разлагающей их изнутри порочности.
Дикари, абсолютно голые, двигались с криками, пританцовывая, под ужасное звучание этих мерзких флейт. Они танцевали и пели песни на языке, отличающемся от местного диалекта, языке, который, как мне показалось, был древним уже тогда, когда наш мир был еще молод. Это была мимолетная мысль. Я то и дело улавливал имя Ур-Аллазота и понимал, что они взывали к этому чудовищному божеству. Я не сомневался, что олицетворением этого божка была огромная статуя, возвышавшаяся в центре поляны. Чья рука сотворила такую уму непостижимую мерзость, я представить не могу. Для ее создания, бесспорно, было мало примитивных способностей «верных», потому что это каменное изваяние было хоть и невообразимо ужасно, но, однако, мастерски выполнено испорченным гением какого-нибудь извращенного последователя Леонардо. Это зловещее существо из гладкого камня казалось чем-то потусторонним и было просто непостижимо и невыносимо. Глядя на этот невероятный кошмар, я словно прикасался к вечному колдовству, находящемуся вне сферы нашего восприятия, к жуткой грязи, отравляющей весь космос. Идол был низкий и жирный, очень уродливый, он сидел на корточках, каждый изгиб его тела шокировал. Четыре тонкие конечности были изогнуты, усеяны хоботками с шипами на концах. Голова была звериной, с остроконечным хоботом и клыками, выпуклые глаза были сделаны из каких-то отполированных кристаллов, в которых отражались малиновые отблески костра. Длинный чешуйчатый хвост был трижды обернут вокруг тела этого отвратительного существа, которое было хоть и явно не из нашего мира, но странным образом напоминало огромную крысу.
Статуя Ур-Аллазота стояла на черном камне, на котором были высечены любопытные знаки, в него также были врезаны маленькие пластинки из переливающегося вещества. Возле этого пьедестала находилась череда огромных камней, поддерживаемых колодой.
Не буду описывать отвратительные подробности церемонии, которая последовала за этим. Были растерзаны около дюжины чем-то накачанных и находящихся в полуобморочном состоянии жертв, перекатывались головы, струилась кровь. Мне вспоминаются необузданные пляски «верных», дикие улюлюкания, непрекращающиеся резкие звуки адских флейт (звуки, которые будут преследовать меня до самой смерти), но самое ужасное — это то, что в воздухе ощущалась невероятная злоба, — пусть остальное дополнит ваша фантазия. Хотя фантазии не хватит передать ту ужасную реальность, но это, возможно, и к лучшему. Я только отмечу, что меня стошнило, а потом я упал в обморок, прежде чем церемония достигла своей кульминации. Эйба Энгла шатало, Тертиус Кроули повернулся спиной к поляне, а бедный малыш Лофтус упал без чувств. Из нас пятерых только Таллиард оставался невозмутимым, решительным и собранным. Отсветы костра лихорадочно пронзали тьму, в этом свете я увидел, что наш руководитель что-то записывает в дневник, без которого он никуда не ходил. Должен признать, что внешнее спокойствие Таллиарда на фоне ужаса, который мы испытывали, сначала поразило и возмутило меня.
