Леня выбрался наружу, открыл дверцу со стороны «пассажирки» и подхватил ее одной рукой под колени, а второй за шею. Прежде ему не раз случалось носить таким способом живых женщин, но поднять труп оказалось не в пример тяжелее. Хотя покойница была довольно стройной и не слишком рослой, Леня едва сумел вытащить ее из машины.
Он слышал, что после смерти люди становятся гораздо тяжелее, но до сих пор относился к этому с известной долей недоверия, а вот теперь факты говорили сами за себя.
Прислонив свою неудобную ношу к капоту «тойоты», Маркиз кое-как одной рукой запер машину и включил сигнализацию. Оставить даже на несколько минут в этом весьма криминальном районе незапертую машину — значило распроститься с ней навсегда. Затем он перехватил мертвую незнакомку поудобнее, поднял воротник ее бежевого пальто, чтобы по возможности закрыть лицо и двинулся к крыльцу.
К счастью, навстречу ему вышла из приемного покоя заплаканная женщина и придержала дверь.
Леня вошел в просторное, тускло освещенное помещение. Под потолком мерцала неисправная люминесцентная лампа, которая то совсем гасла, то пыталась разгореться и при этом издавала неприятное и раздражающее металлическое гудение. Помещение было полно унылых, больных, измученных людей, которые ждали своей очереди и коротали время за бесконечными разговорами о своих и чужих болезнях. Некоторые, впрочем, говорить не могли, потому что страдали и стонали от боли. Зимой в больницах очень много людей, сломавших конечности. Падают все: старухи и студенты, мужчины и женщины, люди, торопящиеся на работу или в магазин.
Кроме того, к вечеру в приемном покое обычной дежурной больницы собирается контингент специфический — алкоголики, поссорившиеся друг с другом из-за бутылки, или просто лихие ребята с ножевыми ранениями. Всех везут в приемный покой и оказывают помощь в порядке очереди. Кто не дождался и отдал концы — значит, не повезло…
— Разве ваш холецистит — это настоящая болезнь? — высокомерно вещала крупная толстая старуха с выпученными глазами, обращаясь к невысокой тетке, похожей на жабу. — Это не болезнь, это тьфу! Это одно удовольствие! Вот панкреатит…
— Вам бы такое удовольствие! — обиженно возражала «жаба». — Я вот сегодня поела капустки со свининкой, так думала — на стенку полезу! Хорошо, я «скорую» заранее вызвала, еще когда готовила капустку…
— А вы не ешьте! — резонно заметила бледная молодая женщина с темными кругами под глазами.
Женщина прижимала к груди висящую плетью левую руку. Обе дискутирующие особы взглянули на нее с пренебрежением, и «жаба» возмущенно проговорила:
— Как это? Если хочется!
— «Не ешьте!» — передразнила молодую пучеглазая старуха. — Одно только удовольствие — покушать да об жизни с людьми поговорить, а ты и того нас хочешь лишить?
Она окинула молодую женщину презрительным взглядом и повернулась к «жабе»:
— Так вот, я говорю, это вам только так кажется, что холецистит — болезнь, потому что вы панкреатита не видели…
Леня оглядывался по сторонам, прикидывая, куда пристроить свою обременительную ношу. В это время старуха, гордящаяся своим панкреатитом, обратила на него внимание.
— Притащил! — громогласно проговорила она. — Думаешь, так тебя без очереди пропустят! Даже и не мечтай!
Она перевела взгляд на бесчувственное тело в Лениных руках и злобно прошипела:
— У, вырядилась! Ничего, подождешь! Я вот уже три часа сижу, а у меня, между прочим, не что-нибудь, а панкреатит!
Очередь больных прореагировала на появление нового человека весьма равнодушно.
Леня увидел наконец свободный стул в самом темном углу помещения и усадил на него свою злополучную пассажирку, осторожно прислонив ее к стене и повыше подняв воротник пальто. Убедившись, что покойница достаточно устойчива и не свалится со стула, он торопливо выскользнул из приемного покоя.
Едва за ним захлопнулась дверь, в приемном покое появился рослый врач в мятом, заляпанном кровью халате.
— Больная Курочкина есть? — громогласно осведомился он, оглядев притихших старух.
— Я, я Курочкина! Олимпиада Самсоновна! — радостно отозвалась гордая обладательница панкреатита.
— Идемте, — махнул ей рукой доктор и скрылся за дверью, ведущей во внутренние помещения больницы.
— Я ведь говорила! — Старуха засеменила за врачом, свысока взглянув на свою недавнюю собеседницу.
Маленькая, похожая на жабу тетка завистливо посмотрела ей вслед и обиженно пробубнила:
— Панкреатит у нее, так она себя лучше прочих считает! А другие как будто и не больные, а так себе, придуриваются!
На какое-то время в приемном покое установилась относительная тишина. Вдруг с улицы протиснулся небритый, грязный тип в ужасающих лохмотьях. Проковыляв к дежурной сестре, которая неторопливо заполняла формуляр очередного больного, новый посетитель гнусавым, простуженным голосом проговорил:
— Сестрица, мне бы лекарство! У тебя ведь лекарство есть? А то я очень сильно больной!
— Какого еще тебе лекарства? — лениво огрызнулась сестра. — Сейчас санитара позову, Василия Петровича, он тебе пропишет лекарство! Живо на улицу выкинет! Лекарство ему понадобилось! Убирайся-ка ты лучше сам, пока по шее не схлопотал!
— Сразу по шее! — обиделся бомж. — Нет, чтобы помощь оказать больному человеку! Я, может, четвертый год при смерти! У меня, может, выпадение памяти и провал сознания! Сестрица, у тебя ведь наверняка есть в аптечке настойка боярышника? Мне бы один пузыречек, мне боярышник очень от моих болезней помогает!
— В аптеке боярышник купи, алкаш несчастный, а я тебе тут не обязана подавать! Пошел прочь, пока санитара не позвала! Он у нас чистый зверь, а вашего брата на дух не переносит!
Бомж с недоверием выслушивал угрозы и в то же время стрелял глазами по сторонам. Одиноко сидящая в углу женщина в дорогом кашемировом пальто привлекла его внимание.
Оставив в покое несговорчивую сестру, бомж подсел к перспективной даме и сделал вид, что задремал в тепле. Наблюдая сквозь прикрытые веки за намеченной жертвой, он с удивлением отметил, что та совершенно не шевелится. Решив, что женщина заснула, бомж придвинулся к ней еще ближе и незаметно скользнул рукой в карман пальто.
Разочарованию его не было предела: ни в одном кармане спящей женщины не было денег, единственный улов незадачливого карманника состоял из новенького паспорта.
Что ж, паспорт, конечно, не деньги, но его тоже можно продать, есть любители и на чужие документы.
По крайней мере на пузырек настойки боярышника ему за такой аккуратный документах точно дадут.
Бомж огляделся по сторонам, убедился, что его скромная особа никого не интересует и тихонько покинул приемный покой.
Прошло еще некоторое время, и невысокая, похожая на жабу тетка заскучала, лишившись своей высокомерной собеседницы. Оглядевшись и не найдя среди больных никого более достойного внимания, она решила поговорить о жизни с тихой женщиной в кашемировом пальто.
Подсев поближе к неразговорчивой незнакомке, «жаба» вежливо покашляла, стараясь привлечь к себе внимание. Тяжело, с показным сочувствием вздохнув, она проговорила:
— Что-то супруг ваш не торопится.
Поскольку дама ничего не ответила и никак не прореагировала на проявление сострадания и женской солидарности, жаба поджала губы и недовольно заметила:
— Если некоторые чересчур гордые, тогда нужно в дорогую больницу ходить, которая для богатых! А ежели в одну больницу пришли, так нечего перед людьми так гордиться!
Дама и на это справедливое замечание ничего не возразила.
«Жаба», с одной стороны, несколько устыдилась своей излишней резкости, с другой — подумала что лучше не задевать незнакомку, а постараться найти к ней соответствующий подход и вызвать на разговор, поскольку больше поговорить здесь все равно не с кем.
— И то взять, — с прежней задушевной, задумчиво-сочувственной интонацией произнесла разговорчивая тетка, — разве же от мужчины дождешься понимания? Все они черствые, бесчувственные, невнимательные, одно слово — козлы…
Дама в кашемире сидела очень тихо, и тетка продолжила с большим искренним чувством:
— Мой-то, пока еще жив был, придет с работы, полный обед стрескает и уткнется в свой футбол… Я ему, бывало, говорю: "Коленька, ты бы хоть когда с женой поговорил! Хоть изредка! Тут столько всякого накопилось, обсудить-то хочется.
Вот, взять к примеру, Луис-Альберт, скотина неблагодарная, от Патрисии ушел к этой, к стерве своей рыжей…" — так он вместо вежливого ответа, бывало, запустит чем-нибудь увесистым! Иной раз из посуды, и вдребезги, а ведь жалко, не даром же достается… Или еще, бывало, позову: «Колюша, что-то мы все с тобой дома сидим, давай хоть к Нинке сходим, она новые табуретки на кухню купила, звала посмотреть…» — так опять он не согласный, только выразится по-некультурному, другой раз уже и не захочешь ему слово сказать…
