Пекунин снова махнул рукой и убрал шпаргалку обратно под пресс-папье.
— А бонсай, который Лев Сергеевич посадил, — сохранился? — спросил Петр Алексеевич.
— От я балда! — хлопнул себя по лбу председатель. — Надо ж было вас первым делом к нему вести. Пошли за мной!
В соседней с кабинетом комнатке было тесно: вчетвером еле поместились. Рядом с алтарем Сусуки стояли на специальных треногах самые почетные бонсаи.
— Я их всех в лицо знаю. Потому что хожу за ними, — Пекунин сдунул несуществующую пылинку с крошечного остролистого клена, а затем указал на крупную кривую березку. — Вот она, красавица! Сам Лев Сергеич посадил!
Гости переглянулись.
— Я ее куплю, — тут же сказал Савицкий. — Сколько?
— Не продается! — Председатель насупился и даже заслонил реликвию своим телом. — Сто лет этой березе. За ней уход особый нужен. Я знаю, какой, а вы — нет. Все, экскурсия окончена.
Герасим вытеснил гостей обратно в кабинет и захлопнул дверь.
Потомки князя Собакина приуныли, зато Паша ни с того ни с сего заметно оживился. Он вальяжно раскинулся на стуле прямо напротив председателя и задушевным голосом произнес:
— Даже правнуку своего небесного покровителя не продадите?
— Да я бы даром отдал, — Пекунин прижал руки к груди и жалобно посмотрел ему в глаза. — Но никак нельзя. Не поймут меня. Это же последняя память о Льве Сергеиче. Помру я, а люди будут говорить: «Это того Пекунина хоронят, который хозяйскую березу в Москву запродал?» Даже не просите.
— А у меня, — сказал Савицкий, — есть уникальное торговое предложение. Обмен. Вам — фотография прадеда, а мне — береза. У вас ведь ни одного изображения Льва Сергеича нет?
— Ни одного, — Пекунин задумчиво потеребил растительность на подбородке и уставился в пространство, видимо, прикидывая, что будет говорить народ после его смерти, если он пойдет на такую сделку.
— А фото отсканировать можно, — вмешался Паша. — И отпечатать сколько угодно копий. В каждой избе можно будет повесить, рядом с учителем.
— Нет, — покачал головой Пекунин. — Береза одна, фотографий много. Вы мне фотографию — у вас еще останется. Я вам березу — у меня ничего не останется.
— Вы настоящий русский бессеребряный! — восхитилась княжна. — Вот это сила духа!
— А потому что вся сила — в правде. У кого правда — тот и сильней! — неожиданно с пафосом объявил председатель.
— О! — удивился Живой. — Это же «Брат-2». А говорили, что вам телевизор нельзя смотреть...
— Кому это нельзя? Мне, что ли, председателю? Мне можно. Вот дунькам нашим — нельзя. Насмотрятся на красивую жизнь — и в город посбегают. У меня дочки этой отравы уже попробовали, так теперь не знаю, что с ними делать. Пороть вроде поздно, а замуж — рано, да и не за кого. Разве что... — Председатель критически оглядел Живого, затем остановил взгляд на ладной фигуре Савицкого.
— Кстати, о кинематографе... — Живой вытянул ноги, откинулся на спинку стула и вкрадчивым голосом произнес: — У вас же уникальное торговое предложение под самым носом, а вы его не видите. Вы свои бонсаи в лицо знаете и друг от друга отличить можете. А покупатель — нет. А все почему?
— Да потому что дураки они невыбитые, — понурился Пекунин. — Невежество кругом одно.
— Да! Именно! И вы, от щедрот своих, должны развеять это невежество. Осветить светочем мудрости Сусуки-сана каждого дурака, пребывающего в позорной тьме незнания. Чтобы ваши бонсаи не были все на одно лицо, им нужно перво-наперво дать имена. Продающие имена. Вот, скажем, есть у вас береза. А мы назовем ее — как?
— Дуня? — предположил председатель.
— Имя хорошее. Но плохо продает. Мы назовем наш продукт — «Белая береза под моим окном». На стихи Есенина. Чего там эта береза делает?
— Принакрылась снегом, будто серебром, — подсказал Петр Алексеевич.
— Во! Эксклюзивное предложение — к горшку пришпандориваются снежинки из натурального серебра. Эконом-вариант — на горшке рисуем портрет Есенина. Так, что там у нас дальше?
— Например, ясень? — включился председатель.
— «Я спросил у ясеня». Это будет хит новогодних продаж, я гарантирую это. Назовем «Ирония судьбы» и «Ирония судьбы-2». Первый — с фоткой Мягкова, второй — с фоткой Хабенского. Я уже слышу, как рыдают девушки и дамы бальзаковского возраста и как безутешные холостяки разговаривают с этими деревьями ночи напролет. Что еще из ясеня можно сделать? Мировое древо. Для любителей Скандинавии. Рукодельники у вас найдутся? Надо сделать фигурку чувака одноглазого и подвесить на дерево вверх ногами. Цену ломите, не жалейте. Те, кто вопрется в идею, — заплатят столько, сколько попросите. Из той же серии — «У лукоморья дуб зеленый». Посадить бабок, чтоб котов шили. Пострашнее — чтоб было видно, что это русский народный хендмейд. Цепочек дверных купить, бронзовой краской покрасить, к дубу присобачить, сверху кота посадить — и полный вперед. Рекомендовано для элитных детских образовательных учреждений. Так, что я забыл? Какие еще деревья вы уродуете? То есть, я хотел сказать, творчески перерабатываете?
— Клен. В советское время это у нас классика была, — с гордостью сказал председатель. — Вот помню, в семьдесят девятом на областной выставке...
— Точно! «Клен кудрявый-раскудрявый». Как сейчас помню, какой он был раскудрявый. Или вот «Клен ты мой опавший». Кстати, можно под этим брендом засохшие растения продавать, любые. Клен-то все равно опавший, листьев нету, и пофигу, кто он там на самом деле — дуб или липа.
— Сосны хорошо идут, — подсказал Пекунин.
— «На севере диком стоит одиноко». Целевая аудитория — состоятельные одинокие дамы после сорока. Они такую тему живо заценят.
— Есть несколько групповых композиций. Три деревца разной высоты, очень изысканно.
— «Три тополя на Плющихе».
— А в последние десять лет мы экспериментируем с плодовыми деревьями...
— Отлично! «Зимняя вишня»! «Расцветали яблони и груши» — и Катюшу на горшке намалевать. Экспортный вариант.
Пекунин сиял.
— Миленькие мои... Родненькие... Да это же готовый бизнес-план. Это же то, что нужно! Ломать традиции, поддерживая их. Так завещал учитель! И когда я умру, никто не скажет — это того Пекунина хоронят, который колхоз просрал. Теперь я должен вас отблагодарить. Денег у меня свободных нет, но...
Председатель вскочил и танцующей походкой устремился в соседнюю комнату. Вернулся он в обнимку с собакинской березой.
— Вот. Вы, можно сказать, деревню нашу спасли. Так что забирайте самое дорогое, так и быть! Я вам сейчас подробно напишу, какой ей уход нужен. Вы уж не обижайте старушку.
Видно было, что председателю больше нравится возиться с бонсаями, чем руководить полуразвалившимся колхозом. Каллиграфическим почерком он записал на листках пожелтевшей писчей бумаги правила ухода за драгоценной реликвией и устно добавил от себя несколько общих советов.
— Вам бы колонку в журнале для дачников вести, — восхищенно покачал головой Паша. — Это и денежка кое-какая, и реклама.
— Да я и не против. А можешь такое устроить? — совсем раздухарился председатель.
— Ну... — Живой достал из кармана смартфон, пощелкал кнопками, потом потянулся к оставшемуся на столе листку бумаги. — Я вам оставлю пару телефонов. Позвоните, скажете, что от Живого... И еще на всякий случай третий. Но тут как раз ни в коем случае не говорите, что от меня, только хуже будет.
— Спасибо вам, товарищ глава сельского поселения, — Савицкий пожал руку Герасиму и потянулся к березке.
— Обождите-ка! — задержал его Пекунин. — Вы, я вижу, мужчины видные...
Савицкий и Паша переглянулись в недоумении.
— И с вами, говорят, еще кто-то третий был... — вопросительным тоном продолжил Герасим. Его узкие глазки хитро блестели.
— Ну да, с нами Костя еще. Дальний родственник по дядькиной линии, — объяснил Паша. — Остался у вашего протопопа обсуждать вопросы богословия. Шибко набожный.
— Так вы это, берите своего набожного друга и идите сегодня вечером на гулянку. Законы гостеприимства надо чтить. Чтоб не говорили потом — это того Пекунина хоронят, который законы гостеприимства похерил. Ну и это... Если какая девка приглянется — не стесняйтесь.
— Мужчины, я вам не мешаю? — поинтересовалась княжна.
— Ну а что же, дело-то житейское, — повернулся к ней председатель. — Я же уже не мальчик, чтоб... ну, вы понимаете. У меня три жены, красавицы, умницы — ну куда мне еще?
— У вас что же, многоженство?! — французская феминистка даже покраснела от гнева, и Мурка-терминатор полностью разделяла ее негодование.
— Ну... — засуетился председатель. — Вы там особо никому в Москве не говорите. Ввел я реформу института брака. Просто мужиков-то мало осталось. Да и учитель разрешал, если ради приплоду. У него самого три жены было.
— А женщины как к этой реформе относятся? — ледяным голосом спросила Вера Собакина. В воздухе запахло Гаагским трибуналом.
