С этими словами кайчи властным жестом протянул руку.
Старыгин сбросил с плеча свой рюкзак, достал из него арабскую книгу и послушно вложил в руку певца.
– Вы читаете по-арабски? – спросил он неуверенно.
– Нет, – кайчи помотал головой. – Но эта книга сама открывается тому, кому захочет!
Он раскрыл книгу на том же месте, где открывали ее все прежние чтецы, но вместо того, чтобы вглядеться в арабский текст, прикрыл глаза и монотонно, нараспев заговорил. Как и прежде, текст начался прямо с середины фразы:
«…и опустился на колени, и поцеловал землю у ног хана, и поднял в руках своих нечто, завернутое в золотую парчу.
– Вот, великий хан, владыка людей и обладатель сокровищ, вот твоя величайшая драгоценность, которую бережешь ты как зеницу ока! Я, грешный и жалкий раб, не смею прикоснуться к ней своими руками. Возьми же ее и покажи своему дорогому гостю!
И тогда хан встал со своего возвышения, и поклонился тому, что держал в руках его визирь, и взял эту вещь с почтением, и поцеловал парчу, в которую она была завернута. И сбросил на пол ту золотую парчу, как сбрасывают грязную дерюгу, и глазам нашим предстала чаша.
Много диковин и драгоценностей видел я в своих странствиях. Видел я дорогие каменья в сокровищнице индийского царя и груды золота в хранилище падишаха. Видел бесценное оружие в ставке повелителя монголов и несравненные ткани во дворце владыки Китая.
Много повидал я редкостей и думал, что Аллах в мудрости своей даст мне узреть еще одну редкость из редкостей, еще одну драгоценность из драгоценностей. Думал, что хан покажет мне чашу из червонного золота, усыпанную самыми редкими смарагдами и яхонтами, самыми яркими самоцветами и дорогими каменьями.
Но в руках у хана была простая чаша из необожженной глины, такая чаша, из которой пастухи пьют родниковую воду и виноградари пробуют свежий сок лозы.
Простая чаша, невзрачная и ничем не украшенная.
Но вдруг сердце мое запело, и душа моя зазвучала, как будто в ней умелые музыканты заиграли на гуслях и цевницах, на лютнях и виолах. И услышал я голоса всех людей, живших когда-либо, и всех, кто еще не рожден, и услышал голоса ангелов небесных и райских гурий. И ощутил я аромат, слаще которого нет на свете, аромат, превосходящий силой ладан и смирну, мирро и амбру.
И вознес я молитву Аллаху великому и всемилостивому за то, что позволил он мне дожить до такого дня, ибо простая чаша, которую хан держал в своих руках, есть величайшая редкость и самая дорогая драгоценность под всеми семижды семью небесами.
И не сводил я взгляда с той Чаши, и узрел я золотой свет, который она испускала и который освещал лица всех людей вокруг – и самого хана, и его визиря, и всех приближенных. И все лица от этого света стали молоды и прекрасны, как будто по воле Аллаха мудрого и милосердного все эти люди оказались в раю…»
Кайчи замолчал и опустил руки, в которых держал он старинную книгу. Старыгин молчал, переваривая услышанное.
– Теперь ты знаешь свою цель, – прервал наконец кайчи молчание. – Знаешь и ответ на вопросы. Почти на все вопросы… Те же ответы, которых ты еще не знаешь, ждут тебя в конце пути.
Он положил книгу обратно в рюкзак и протянул его Старыгину:
– А сейчас иди за травой гюльчи. Девушка, находящаяся в срединном мире, между жизнью и смертью, ждет твоей помощи…
– Но куда мне идти? Где растет эта трава? – спросил Дмитрий Алексеевич, с надеждой глядя на певца. – И как я узнаю ее, если даже найду? Ведь я никогда не бывал прежде в этих местах и никогда не видел эту целебную траву!
– Иди вперед, и твое сердце укажет тебе дорогу! – ответил кайчи и прикоснулся к плечу Старыгина, словно благословляя его. – Иди вперед, и твое сердце узнает траву гюльчи среди тысячи трав!
Старыгин огляделся в поисках коня, но кайчи, словно прочитав его мысль, покачал головой:
– Ты должен идти пешком. Конечно, это будет дольше, но только так ты сможешь войти в тайную долину, где растет трава гюльчи. Верхом нельзя въехать в свою судьбу. Единственное, чем я могу тебе помочь – дать тебе этот посох! – и он протянул Дмитрию Алексеевичу длинную суковатую палку.
Старыгин почтительно поклонился певцу, повернулся и зашагал прочь.
Он шел, раздвигая посохом высокую траву, шел навстречу стремительным облакам – на восток, туда, где в волшебной золотисто-коричневой дымке проглядывала двойная вершина священной горы Улан-Шан, словно разрубленная огромной саблей, саблей самого Неба – великого Тенгри.
Он шел легкой походкой, словно для него это было привычным, обыкновенным делом – вышагивать в одиночку по бескрайней степи. Посох кайчи облегчал ему этот трудный путь и словно указывал ему направление.
Он шел, а в небе над ним плыло вслед за облаками, на запад, неяркое, подернутое легкой дымкой солнце. Оно плыло, тускло-красное, словно круглый щит степного воина, раскаленный тяжким жаром небесной кузницы, словно шаманский бубен, тускло-красный от дыма и пламени незримого костра.
Старыгин шагал и шагал, не зная, куда приведет его посох степного певца.
В какой-то момент ему показалось, что в траве позади него что-то зашуршало. Какой-нибудь небольшой степной зверек, любопытный не в меру? Он остановился, вгляделся в траву, но ничего не увидел и пошел дальше.
Солнце постепенно опускалось к краю небосвода, тень, скользившая по траве впереди Старыгина, становилась все длиннее, как будто впереди него шел на восток молчаливый великан. И этот великан, растущий прямо на глазах, почти достающий головой до горизонта, был его единственным попутчиком.
Старыгину снова послышалось, что позади него кто-то крадется, но он подумал, что это – всего лишь шорох ветра.
Действительно, ближе к вечеру ветер усилился. Он шевелил густую траву, словно расчесывал шерсть огромного животного.
Теперь Дмитрию Алексеевичу было ясно, что ночь застанет его в степи. Почему-то он не испытывал страха при этой мысли – после встречи с кайчи, после его удивительной песни все обычные страхи как-то поблекли, выцвели, отступили на второй план.
Важно было найти целебную траву гюльчи, важно было помочь девушке, страдающей в просвете между двумя мирами – миром живых и миром мертвых…
Солнце спускалось все ниже и ниже, и вдруг впереди, в смешении удлинявшихся теней, Старыгин увидел узкую лощину, прорезавшую степь, как рваная рана. Воздух над этой лощиной дрожал и кривился, как иногда дрожит и кривится воздух над раскаленным асфальтом, как кривится, гримасничая, изображение в кривом зеркале.
Старыгин на мгновение в нерешительности замедлил шаг, но посох кайчи нетерпеливо задрожал в руке, как бы призывая его отбросить сомнения и продолжить путь.
Дмитрий Алексеевич пошел вперед.
Перед ним, на самом краю лощины, росли низкие колючие кусты с пыльной серовато-зеленой листвой. Между этими кустами виднелся проход. Туда и направился Старыгин.
Пройдя между кустами, он оказался на склоне, уходившем вниз. Перед ним была лощина, края которой поросли чахлой травой, пробивавшейся среди каменных осыпей. Он зашагал вниз.
И в то же мгновение ветер стих, и наступила странная, звенящая тишина.
Старыгин невольно остановился, огляделся по сторонам.
Степь вокруг него неуловимо и удивительно изменилась.
Казалось, он очутился в каком-то другом мире, в другой, зачарованной стране.
Казалось, что степь вдруг ожила и следит за Старыгиным тысячью пристальных, недобрых глаз.
За ним следили колючие кусты на краю лощины, и камни, растрескавшиеся от дневной жары и ночной стужи, и пыльные травы, пробивавшиеся среди камней. Они не чувствовали себя здесь неуютно: за тысячи лет в этой степи камни и травы привыкли мирно соседствовать, не ущемляя друг друга.
Он дошел, внезапно понял Старыгин, он на месте. Вот оно, урочище Сары-Таг, о котором говорится в книге. Именно здесь должна расти чудодейственная трава гюльчи.
Но каким образом он сможет ее найти, как он узнает эту траву среди множества других?
И это было правдой, потому что только издали казалось, что вся лощина покрыта одинаковой травой, а при ближайшем рассмотрении оказалось, что травы эти бесконечно разнятся между собой.
Старыгин присел на горячий камень и огляделся.
Под ногами расстилался травяной ковер. Были тут и ярко-синие горные колокольчики, и камнеломка, опутывающая камни, залезающая в любую трещину и высовывающая оттуда свои мелкие красные цветочки, были крошечные кустики, покрытые кружевной серебристо-серой листвой с мелкими желтыми цветами, похожими на звездочки. Было странное растение с гибкими стеблями, на вид жесткими, как канаты. Стебли впивались в каменные осыпи, стремясь, надо полагать, выдоить из них хоть каплю воды. И на этих травяных веревках также распускались темно-розовые, неказистые, но все же – цветы.
