Ой, что-то мозги опять пухнут!
На этой трагичной ноте и зазвонил сотовый. К громадному моему удивлению, объявилась Треплева. Я не слышала ее сто лет — какой только черт заставил ее позвонить. Больших сплетниц я в жизни не встречала. Маруся против нее ничто. Пустое место!
Треплева всегда так занята, что виделись мы с ней за всю жизнь всего пару раз, но зато очень крепко дружили по телефону. Правда, это всё было до периода Великого Развала. Великий Развал всех так сильно переориентировал, что многие поменяли даже свой пол, не говоря уже о крыше. Даже в русском языке все поменялось так, что некоторые невинные и тривиальные слова без краски стыда и произнести невозможно. Иные слова приобрели прямо противоположный смысл.
Треплева же осталась прежней, но еще более занятой. Теперь она мне звонила раз в год и со сверхзвуковой скоростью вываливала накопленную информацию в течение сорока минут. Можно понять, как я отнеслась к ее звонку.
— Очень рада, но я вся в делах, — сразу же предупредила я. — К тому же я за рулем, чего сильно не люблю — всякая собака может остановить и настроение испортить.
Любой поймет, кого я имела в виду.
— Соня, я как узнала, так чуть с ума не сошла! — не обращая на меня внимания, зачастила Треплева.
Она, как и Тамарка, всегда слушает только себя.
— Я даже всплакнула, — продолжала наспех страдать Треплева. — Ведь какой был человек! Какой был человек! Знаешь, Соня, он же за мной ухаживал.
— Да кто «он»? — поразилась я. — Кто такой за тобой ухаживал, о ком я не знаю?
— Турянский, — жеманясь, призналась Треплева.
Я остолбенела. Ужас! За рулем!
— За тобой ухаживал эстет Турянский? — воскликнула я, с брезгливостью вспоминая бульдожьи (обвислые и синеватые) щеки Треплевой. — Господи! Как же его угораздило? И почему я не знаю?
— Это было в детстве, — млея от нахлынувших воспоминаний, сообщила Треплева.
Голос ее стал как у кошки, раскатавшей губу на хозяйскую сметану. Бог ты мой! При чем здесь сметана? Что я мелю! Порой сама себе удивляюсь. Я же о Треплевой. Она вдруг стала чрезвычайно мила, даже голос перестал скрипеть и приобрел девичьи нотки.
— Ах, он носил мой портфель, — уже со скоростью света излагала Треплева, — носил за мной сумки, часами торчал под окнами, рвал мне с клумбы цветы, бил за меня мальчишкам морды, ах, мы учились в одной школе, в параллельных классах…
— Надо же, — изумилась я, — вот уж не думала, что ты так стара. Ветхий Турянский носил твой портфель! Как далеко шагнула медицина! — восхитилась я, имея в виду пластические операции, которыми Треплева всю себя перекроила, перешила и перештопала.
— При чем здесь медицина? — озадачилась она и с присущей ей бестолковостью пояснила:
— Турянский здоров как бык.
— Ну да, он таким и был, раз твои сумки носил, но с тех пор много воды утекло, и кое-что изменилось. Теперь у него порок сердца и клаустрофобия.
Треплева захлюпала носом.
— Знаю, знаю, — плаксиво ответила она, — от этого он и умер. Ах, мне как твоя баба Рая сказала, так я и занемогла. Теперь болею и все о Шурике думаю.
— О каком еще Шурике? — опешила я.
— Да о Турянском же.
— Ах да, он же у нас Александр Эдуардович, черт его побери! И кто, спрашивается, тянул за язык бабу Раю! Как ты думаешь, многим она о Турянском успела рассказать?
— Господи, Соня, да об этом вся Москва уже знает. Только и разговоров, что об исчезновении Турянского. Многие его давно похоронили, я же в это не верю.
С этой Треплевой я, забыв о погоне, расслабилась и опасно приблизилась к автомобилю Лели.
«Надо сворачивать эту беседу», — подумала я и деловито сказала:
— Так, дальше давай, чем там закончился ваш роман с Турянским?
— Месяца два мы тискались по подвалам, целовались и все такое…
— Что «такое»? — удивилась я. — Как это по подвалам? Ты ври, да не завирайся. Зачем Турянскому лезть в подвал?
— Соня, дело же было зимой. Куда еще податься молодежи? В подъезде холодно и гоняют. В наше время нравственность была в чести.
Я рассердилась:
— При чем здесь нравственность? Как мог Турянский со своей клаустрофобией лезть в подвал? Он вообще боится закрытых помещений.
— Не знаю, раньше не боялся, — отмахнулась Треплева и приступила к другим новостям.
Я несколько раз ей намекала, что занята, но она к моим намекам осталась равнодушна. Можно было, конечно, нахально отключиться, но Треплева бывает обидчива, а мне не хотелось лишаться полезного источника информации, разносторонне освещающего события в стане приятелей и друзей.
«Ладно, потерплю», — решила я и не стала отключать Треплеву.
И правильно сделала, потому что сам господь мне ее послал. Треплева похвастала в гору идущим бизнесом сына и… похвалила Коровина.
— А Коровин здесь при чем? — удивилась я.
— Он же консультирует моего сына, — поведала Треплева. — Кстати, Турянский когда-то давно (Коровин только-только начинал) моему мужу этого медиума и посоветовал.
— И что, Коровин мужу помог?
— О да, расцвет дела предсказал и с какой фирмой сотрудничать посоветовал! У мужа тогда был невероятный подъем, правда, через год та фирма прогорела, и муж остался на бобах, но это уже не вина Коровина. Сам лопух.
«Не удивлюсь, — подумала я, — если фирма принадлежала Турянскому, который с помощью Коровина нагрел руки на муже Треплевой».
— И как идут дела у сына? — поинтересовалась я.
— Ой, прекрасно, — оживилась Треплева. — Коровин такие интересные вещи ему прогнозирует. Мой сыночка, зайчик, постоянно пользуется его подсказками — бизнес в гору так и прет.
«Значит, скоро этот самый бизнес сверзится с горы», — подумала я, вспоминая, как Пупс и Тамарка используют Равиля.
Теперь у меня уже не было сомнений, что и Турянский пользуется услугами духов, только больше опирается на Коровина, чем на Равиля…
И вот тут-то я заподозрила неладное.
«Постой, — сказала я себе, — как это Турянский опирается на Коровина, если Леля меня убеждала, что они не знакомы?»
Ха! А почему я должна верить Леле? Значит, Турянский знаком с Коровиным!
Иначе как он мог посоветовать мужу Треплевой воспользоваться его умением? А раз знаком…
Надо же, какие интересные сюжеты пишутся. Тут и до греха недалеко, Коровин-то гомик.
Я взяла себя в руки и свернула беседу с Треплевой — на это потребовалось немало сил, но я это сделала. Мне срочно нужно было проконсультироваться с тихушницей Розой — она же у нас специалистка по гомикам.
Я быстро набрала телефонный номер собственной квартиры, очень надеясь, что Роза все еще там. Надежда моя оправдалась.
— Роза, — закричала я, — срочно говори, что ты знаешь про Турянского!
— Ничего, — ответила Роза, но занервничала — голос предательски задрожал.
Это просто кошмар какой-то! Почему я не гинеколог?! Уж, на худой конец, не проктолог, знала бы про всех и все.
И тут мне в голову пожаловала страшная мысль. Я даже перешла на шепот, несмотря на то, что в автомобиле была одна.
— Роза, — прошептала я, — Роза, а про Женьку моего ты ничего не знаешь? Он, случаем, не гомик?
— Бог с тобой! — ужаснулась Роза. — С чего ты взяла?
— Но если Коровин гомик, и Равиль гомик, и даже Турянский гомик, то все может быть. Чужая душа потемки.
— Почему «душа», когда речь идет о заднице? — удивилась Роза. — И с чего ты взяла, что Турянский гомик? Я этого не говорила.
— Как это «не говорила»? А с чего я взяла?
— Уж не знаю. Я Турянского гомиком не называла. Да, у него есть проблемы, я от верных людей знаю, большие проблемы. Признаться, даже не ясно, зачем он женился, да еще на Леле, которая… В общем, их связывать могло только одно: нежная дружба. Разговоры же велись о любви.
Я вспылила:
— И я узнаю об этом тогда, когда уже поздно!
— Когда надо, тогда и узнаешь, — возразила Роза. — И вообще, чего ты от меня хочешь? Ты забыла, я гинеколог, и все мои друзья первоклассные врачи, черт-те кого не лечат: пациенты все крутые.
— Это сколько же в тебе похоронено информации! — с тоской и завистью воскликнула я.
— Да, — согласилась Роза, — информации столько, что захлебнутся все бульварные газеты разом, откройся она им. Но откровений от меня не жди. Уже ляпнула про Коровина, пусть отсохнет мой язык!
— С ума сошла? — ужаснулась я. — Не стоит Коровин твоего языка!
— Ляпнула про Равиля, — не обращая внимания на мой ужас, продолжила обличать себя Роза, — а потом и про Турянского ляпнула. Господи! Какая я нехорошая! Все! Отстань от меня! Больше ни слова не скажу! Я и этого тебе говорить не должна, я врач, я связана клятвой Гиппократа…
Передать не могу, как мне стало обидно.
— Роза, — закричала я, — зачем ты этому Гиппократу клятву дала, когда мне клялась неоднократно не иметь никаких секретов от меня.
— Да когда я клялась?
— Еще раньше Гиппократа, еще в детском саду клялась, что будешь все-все и про всех рассказывать, как и я тебе. Я же клятву свою никогда не нарушаю, храня верность нашей дружбе; как узнаю что, так сразу с тобой и делюсь.
