– Давайте вернемся к Ляле, – попросила я.
Психолог склонила голову.
– Звонарева-младшая не умела управлять своим гневом. Вернее, она прикидывалась тихоней, а потом вдруг бабах! Происходил взрыв эмоций. Его мог вызвать самый незначительный повод. Один раз Ляля раскрашивала картинку, и я похвалила ее работу: «Красное платье здесь очень красиво смотрится, ты подобрала правильный фломастер». А девочка надулась: «Одежда розовая». – «Нет, – возразила я, – это цвет пожара». Знаете, я никогда не повышаю голоса на воспитанников, да и в разговоре ничего обидного не было, простой треп. Но Ляля вскочила, разорвала картинку и с воплем: «Меня все ненавидят!» – убежала прочь.
– Что все-таки сделала девочка? За какой проступок ее поместили в учреждение, где содержались дети с криминальными наклонностями? – упорно нажимала я на одну и ту же педаль.
Середко потерла лоб рукой.
– Зоя Владимировна пыталась приучить Лялю к труду. Она брала девочку с собой на работу… ну… и там…
Я решила помочь психологу:
– Наверное, Ляля украла что-то у бабушки?
Людмила Николаевна кивнула.
– Понимаете, Звонарева-старшая занимается разработкой новых лекарств. Подробностей я, конечно, не знаю, но таблетки тестируют на животных, в лаборатории много всяких препаратов. Зоя Владимировна не предполагала, чем обернется ее невинное желание заинтересовать любимую внучку делом всей своей жизни. Она рассказывала девочке о лекарствах, в частности о миорелаксантах, которые…
– Я знаю об их действии, – перебила я психолога, – препараты этой группы могут привести к смерти от остановки дыхания, их следует принимать только в клинике, в присутствии врача.
Середко вздохнула.
– Верно. В то время в семье Звонаревых служила домработницей некая Маргарита, очень ответственная женщина, фанатка Эдиты. Из лучших побуждений она делала Ляле огромное количество замечаний, воспитывала девочку так, как принято в простой семье: «не бери», «нельзя», «ложись вовремя спать», «ешь суп до дна» ну и далее в подобном духе. Ляля считала замечания Маргариты унизительными для себя и однажды потребовала у матери ее уволить. Но та, всегда спешившая исполнить желание капризницы, неожиданно сказала: «Найти хорошую прислугу очень трудно. Рита честная, старательная, и она очень любит тебя». Девочка фыркнула и решила самостоятельно разобраться с прислугой.
– Понимаю, – пробормотала я. – Ляля вытащила из тубы несколько таблеток, растолкла их и посыпала порошком шпроты, которые обожала Маргарита?
– Именно так, вы правы, – с удивлением согласилась психолог. – Меня поразили коварство и злость девочки. Она за полчаса до конца рабочего дня домработницы попросила вскрыть для себя банку, скушала одну рыбку, затем сказала: «Фу, противно пахнет! Рита, забирай консервы домой. Я их больше есть не стану, Веня шпроты ненавидит, бабушке нельзя, мама фигуру бережет!» Маргарита аккуратно переложила рыбок из жестяной банки в стеклянную, завернула крышку и минут через двадцать ушла домой. Ляля великолепно знала: Рита не устоит перед шпротами, она их обожает, поэтому из множества консервов в кладовке девочка выбрала именно эти.
Я удрученно молчала. Вот теперь нашелся ответ на вопрос: почему Ляля, желая отравить актрису, взяла таблетки от кашля. Да потому что она предполагала, что в тубе по-прежнему миорелаксант. Один раз пилюли подействовали, помогли ей избавиться от надоедливой женщины, и девочка решила пойти проторенным путем, убить мать, на которую она затаила злобу, уже испытанным способом. Коробков был прав, когда предположил, что Ляля уже совершала преступления. Димон оказался настоящим психологом!
– Домработница скончалась, но ее смерть не вызвала у медиков никаких подозрений, – продолжала Середко. – Ляля сама себя выдала, она так бурно радовалась избавлению от Маргариты, что у Зои Владимировны зародились сомнения. Та начала расспрашивать внучку и в конце концов услышала признание.
– Представляю, как испугалась бабушка, – покачала я головой, – таблетки взяты из ее лаборатории, ученую даму могли уволить за халатное отношение к хранению опасных препаратов. И даже более того – отправить за решетку. Зоя Владимировна насыпала в такую же тубу таблетки от кашля и более не приводила Лялю в лабораторию. Девочку быстро отправили на перевоспитание в гимназию Ландау, Звонарева оплатила похороны Маргариты, дала денег ее родственникам и молилась, чтобы никто ни о чем не заподозрил.
Людмила Николаевна пожала плечами.
– Не знаю насчет ее обращений к богу, а в остальном все правильно. Я работала с Лялей год. Она вела себя безупречно, за исключением пары маленьких скандалов, никаких проблем не возникло. Полнейшее раскаяние, признание своей вины, муки совести, мечты отправиться в монастырь, чтобы молиться за душу Риты, – весь джентльменский набор был выставлен на продажу. Иосиф Яковлевич, узнав о душевном состоянии ребенка, сказал: «Девочка полностью осознала содеянное! Никаких проблем с ней в дальнейшем не вижу!» Но я понимала: Ляля великолепная актриса, она обведет вокруг пальца кого угодно, включая и старика Ландау, поэтому попросила задержать подростка еще хотя бы на год. Но Иосиф Яковлевич уперся. Он очень авторитарен и не терпим к чужому мнению, в особенности, если его высказывает женщина.
Людмила Николаевна поправила кружевную салфетку, украшавшую журнальный столик.
– Я чувствую себя виноватой за то, что сейчас случилось с Лялей. Следовало отстаивать собственную позицию, убедить Ландау еще понаблюдать за школьницей, поговорить с Зоей Владимировной, хотя… Там такая странная семья!
– Чем же? – поинтересовалась я.
Психолог положила ногу на ногу.
– Мать я вообще не видела. Даже самые равнодушные родители хоть один раз да приезжали в гимназию, а она никогда не появилась.
Я пожала плечами, если учесть, что роль Эдиты исполняла Марина Федькина, ничего удивительного в этом нет. Впрочем, бывшая проститутка была, кажется, хорошим человеком. Влад вспоминал, что она, рассказывая о переводе дочери в гимназию Ландау, пожаловалась на новые финансовые заботы, а он посоветовал ей не заморачиваться с дорогим учебным заведением, поместить Лялю в самую обычную школу. Влад справедливо полагал, что объевшейся сладким девчонке будет полезна касторка, считал неправильным покупку машин и наем шофера для сопровождения капризницы на занятия. Но ювелир ничего не знал об убийстве Риты, а Эдита тогда воскликнула: «Нет, нет! Ляля отправится в гимназию Ландау, я так виновата перед ней!»
В чем винила себя Марина? В том, что не сумела, притворившись матерью Ляли, уберечь ее от совершения преступления? Ругала себя за недостаточное внимание к девочке? Интересно, Федькина в самом деле любила Влада? Почему не сообщила ему правду ни о себе, ни о Ляле? Хотя Марина была, похоже, благородным человеком, она полагала, что не имеет права рассказывать кому бы то ни было о чужих тайнах, и была безмерно благодарна Фазилю и Зое Владимировне за предоставленную возможность стать звездой.
– Бабушка тоже оригинальная личность, – продолжала ничего не подозревавшая о моих мыслях Середко. – Вроде она очень любит Лялю, постаралась оказать малолетней убийце психологическую помощь, привезла ее в спецгимназию, потратила огромные деньги… Но между тем Звонарева мало думала о Ляле.
– Вы ошибаетесь, – не согласилась я с психологом, – внучка для нее – свет в окошке!
– Так ли это? – ехидно усмехнулась Людмила Николаевна. – В тот год, когда Ляля очутилась у нас, Зоя Владимировна как раз завершала испытание нового лекарства. Не знаю, от чего оно, но ученая дама постоянно твердила об особой форме средства, не таблетки, не уколы, а некие наклейки.
– Слышала о таких, – моментально вспомнила я о санитаре «Скорой помощи», жалевшим о том, что ему приходится делать уколы, тогда как у его коллег есть чудо-пластыри, и о женщине из аптеки, покупавшей для детей полоски, пропитанные составом от гриппа.
– Я сообщаю Зое Владимировне, какие успехи делает Ляля, – продолжала Середко, – а бабушка кивает с отсутствующим видом, мыслями витает невесть где. Один раз я не выдержала и спросила: «Вам неинтересно?» Звонарева тут же начала суетиться: «Что вы! Просто сейчас у меня на работе сложный период…» И давай о своем лекарстве лекцию читать. Я еще подумала тогда: ничего нового в этой идее нет. Насколько помню, в каком-то из романов Дюма есть описание отравлений, когда в ход шли перчатки, носовые платки или рубашки, пропитанные ядом. Если через кожу легко получить отраву, то почему бы не использовать такой метод в благих целях и не давать этим же способом лекарства пациенту?
– Я видела кино, – кивнула я, – как раз…
Слова застряли в горле. Эдита перед смертью кашляла, бледнела, худела… пижама с забавными зверюшками… домработница Зина тащила у хозяев разные мелочи… Валентина кричала: «Мишки спрятаны»… А еще она прошептала, когда приняла меня в больнице за свою ожившую дочь: «Лежат там, где Раиса хранит сладкое».
