в ее кармане? Это… это ужасно.
— Ничего такого уж ужасного в этом нет, — сказал Степан Пантелеевич. — Но это наводит на определенные размышления и подтверждает некоторые мои выводы.
— Выводы? Вы можете делать какие-то выводы? — я была поражена до глубины души.
Лично мне все происходящее представлялось невероятно запутанным, неправдоподобным и жутким нагромождением событий. Какой-то лабиринт из множества нитей, не связанных, но плотно переплетенных между собой.
— Вы тоже можете, — произнес Орлиный Глаз.
— Н-нет, — кажется, заикание начинает входить в привычку. — Я не могу. Я ничего не понимаю. Абсолютно ничего. Может, чаю?
Я вскочила и бросилась на кухню. Если я буду делать что-нибудь вполне обыденное и привычное, то, наверняка, почувствую себя лучше.
— Не стоит утруждаться, — сказал мне вдогонку Степан Пантелеевич. — Я зашел буквально на пару минут, только для того, чтобы показать фотографию.
Я зажгла газ и поставила чайник на плиту. Потом я распахнула дверцы посудного шкафчика и застыла, не в силах вспомнить, что мне нужно взять.
— Но раз уж я здесь, — продолжал Степан Пантелеевич, бесшумно появившись рядом со мной, — вы не будете возражать, если я прогуляюсь по вашему дому?
— Конечно, — сказала я и закрыла дверцы шкафчика. — А мне можно с вами?
— Не вижу для этого никаких препятствий.
И мы отправились в обход бабушкиных владений. В гостиную мы больше не заходили, так что остались две спальни, библиотека и ванная. Мы также заглянули в кладовку и на минуту вышли на веранду. Орлиный Глаз двигался неторопливо и уверено, при этом не произнося ни слова.
— Ну что? — спросила я, когда мы вернулись на кухню.
— Действительно, — сказал он. — За эти шесть лет практически ничего не изменилось. Правда, в тот, последний раз я был только в гостиной… Но мне приходилось бывать и в других комнатах.
Я ждала продолжения, но оно не последовало. Степан Пантелеевич церемонно попрощался, надел шляпу и вышел, сказав напоследок, что мы с Ваней должны непременно к нему заехать около девяти часов вечера.
— Зачем? — спросила я.
— Чаю попьем, — сказал Степан Пантелеевич и еле заметно подмигнул мне левым глазом.
— Чаю, — разочарованно повторила я.
— А к чаю, я надеюсь, будет кое-что очень для вас интересное.
Я вздохнула.
— В чем причина вашей печали? — спросил Орлиный Глаз.
— Во всем, — сокрушенно произнесла я. — Но больше всего в том, что вы все равно не скажете, что же это будет, даже если я спрошу…
Степан Пантелеевич улыбнулся и спустился с крыльца.
— Выше голову, Катерина Андреевна, — сказал он, уже на ходу. — Скоро вы увидите, как эта непроглядная тьма рассеется под яркими лучами солнца…
Все-таки он иногда странно разговаривает, этот Орлиный Глаз.
Я вышла из состояния задумчивого оцепенения только минут через двадцать после его ухода, да и то потому, что пришел Ваня.
Глава 22, в которой речь снова заходит о прозвищах
— Список, — сказала я.
— Что? — не поняла Ваня.
— Я забыла показать ему наш список.
— Глазу?
— Да, — я кивнула и посмотрела на кресло, в котором сидел Глаз.
— Он приходил? — спросил Ваня, проследив за моим взглядом.
— Приходил. Приносил фотографию и звал в гости. В девять вечера.
Я довольно точно пересказала Ване наш разговор.
— Теперь мне по-настоящему страшно, — сказала я.
— Теперь это настоящий детектив, — сказал Ваня с непонятной интонацией, усаживаясь в то самое кресло, где недавно сидел Степан Пантелеевич.
— Почему?
— В настоящем детективе обязательно должно быть убийство, — объяснил Ваня.
— Да, — согласилась я. — И не должно быть любовной линии.
— Кто это сказал? — возмутился Ваня.
— Знающие люди.
Я пошла на кухню, вспомнив, что так и не придумала, что приготовить на ужин. Ваня увязался за мной. Он помог мне высыпать картошку в раковину, а когда я взяла в руки овощечистку, чтобы начать ее чистить, он подошел ко мне сзади, и, взяв меня за локти, сказал:
— Давай я.
Я резко дернулась, вырвавшись из его рук, и отодвинулась от него как можно дальше. Ваня смотрел на меня удивленно и немного испуганно.
— В чем дело? — тихо спросил он. — Кажется, я ничего…
— Почему ты это сделал? Я имею в виду… именно так?
— Не знаю. Видимо, мной управляли звезды, — он попытался беззаботно улыбнуться. — Ты читала гороскоп на сегодня?
Я молчала, закусив губу.
— Катя, что случилось? Я ничего не понимаю.
Ваня сделал шаг по направлению ко мне. Я боролась со страхами и воспоминаниями.
— Когда этот… пустой человек… душил меня, кто-то держал меня за локти, — выпалила я.
— Ох, — выдохнул Ваня. — Извини, я не хотел… пугать тебя или напоминать.
— Ладно, проехали, — сказала я, протягивая ему овощечистку.
Когда я подняла глаза на Ваню, то увидела, что с его лицом творится что-то неладное. Оно одновременно выражало изумление, недоверие и испуг.
— Ты же не думаешь, — почти прошептал он. — Что это был я?!
Я весело рассмеялась.
— Нет, настолько гениальные мысли в мою голову не приходят.
Ваня посмотрел на меня с облегчением и с благодарностью и яростно взялся за картошку, только очистки полетели в разные стороны.
В восемь пятьдесят пять мы подъехали к дому Степана Пантелеевича. Он появился на крыльце ровно в тот момент, когда Ваня заглушил двигатель своего «хаммера». Поздоровавшись, мы, как обычно прошли в кабинет. Я уселась на диван, Ваня — рядом со мной, а Степан Пантелеевич — в свое любимое кресло.
Не знаю, как Ваня, а я с напряженным вниманием, переходящем в патологическое любопытство ждала, когда же Орлиный Глаз начнет рассказывать об обещанном «интересном».
— Помните, вы рассказывали мне легенду о пустом человеке? — спросил Степан Пантелеевич.
— Ну, — сказала я.
— Хорошо помните?
— Нормально.
— Тогда скажите мне, в какое время, по легенде, должен появляться пустой человек?
— В сумерках, — сказала я и замолчала. — За восемь минут до полного наступления темноты. Так что тогда это было… неправильно. Не по легенде.
— Вот именно, — произнес Орлиный Глаз. Он выглядел очень довольным. — И потом, по легенде он не должен никого душить.
— Да, — растеряно кивнула я. — Достаточно посмотреть в его пустое лицо, чтобы… чтобы начать умирать, — закончила я, ощутив, как по моему позвоночнику пробежало целое стадо колючих мурашек.
Я снова увидела эту жуткую черноту на месте лица, и мне захотелось зажмуриться. Но я знала, что это не поможет прогнать видение. Оно рассеется само собой, если не обращать на него слишком пристального внимания.
И в этот момент я вспомнила. Воспоминание пронзило меня с такой пугающей ясностью, что я вскочила. Так же, как и в тот раз… Я тогда резко села на кровати, потому что увидела нечто, безмерно
