И тут Астахов и Моржов увидели его лицо.
— Черррт! — изумленно выговорил Иван Саныч. — Так это же…
— Магомадов!! — медленно выговорил Осип, роняя изо рта цыплячью ножку на лысину сидящего четырьмя метрами ниже господина. — Чаво енто с ним?
Астахов демонически захохотал.
— А ты помнишь, Ирка говорила, что она угостит Магомадова какой-то штучкой? Вот она, верно, и добавила ему в вино или куда там!.. Вот он теперь и скачет.
— А чаво енто такое? — продолжал недоумевать Осип, не замечая, как господин из нижнего зала, утирая лысину, решительными шагами направляется по лестнице на балюстраду с явным намерением указать Осипу его место. — Чаво добавила-то?…
— Откуда мне знать? Психостимулятор какой-нибудь. Видишь что вытворяет!
Магомадов в самом деле вытворял. Степенный чеченец, куда более спокойный, чем взбалмошный Жодле, словно сорвался с катушек. Он добрался до микрофона, который упорно удерживал за спиной дирижер оркестра, оттолкнул его, и тот мешком упал на руки своих музыкантов, придавив еврея-клавишника. А Али щелкнул пальцем по микрофону и проговорил:
— Вы тово… не думайте, что Магомадов напился. Между про-чим… вы меня нэправильно поняли. Я, мэжду прочим, сюда полез не для тово, чтобы… безобра-зия нарушать. Я просто хочу за-ка-зать!!.
— Заказать он хочет, — ухмыльнулся Астахов, — конечно, с заказухой у него всегда все в порядке было. Только я в этом цирке одного не понимаю: почему охрана его не выводит? Или они таким образом экономят на клоуне — дескать, нашелся бесплатный виртуоз эксцентрического жанра?
Осип хотел на это что-то ответить, но тут на него налетел господин с соусом на лысине и молча схватил за глотку. Также молча, сопя, Осип начал выдираться из цепких пальцев обиженного.
— Я хочу заказать!.. — продолжал в микрофон Али Магомадов, — такое вэщь… вот так: ту-ду-ду-ду… ту-ду-ду-ду!! Не поняли, нэт? — всем телом повернулся он к музыкантам и при этом едва не упал. Отлезь, гнида! — совершенно по-шариковски рявкнул он на дирижера оркестра, который попытался мягко взять разошедшегося господина за талию и оттащить в сторону от микрофона. — Это називается… это називается «Судьба стучится в дверь»!..
Ваня вздрогнул всем телом и встал.
Взъярившийся Осип, пыхтя, толкнул господина с облитой лысиной, и тот, взмахнув руками, перевалился через перила балюстрады и, перевернувшись в воздухе, упал задом на столик, на котором стоял торт с горящими свечами. Торт жмякнул, как раздавленная камнем жаба, и разлетелся, разбрасывая ошметки крема на лица сидящих вокруг столика людей, гастрономический мужчина с Осиповым соусом на лысине и — теперь уже! — тортом на заднице дико заорал.
Вскипел переполох. Как пузыри во вскипающем чайнике, забегали «секьюрити». Осип глянул вниз и, схватив Ваню за руку, воскликнул:
— Дергаем отсюдова-а!
И Ваня дернул. Он даже не допил стопку коньяка, которая была у него в руке. А это следовало признать неслыханным. Но перед тем, как «дернуть» вниз по лестнице, он последний раз глянул на Али, который все еще болтался возле оркестра, пытаясь заказать «Судьбу», которую он впервые услышал в Париже на диске Астахова.
Он услышал «Судьбу» в Париже. А Судьба услышала его в Петербурге — и постучалась. Только два раза, а не восемь, как у Бетховена.
Никто не слышал в закипевшем переполохе этих двух ударов судьбы, никто не подхватил ухом двух негромких хлопков. Это могло быть и открываемое шампанское, и глухой хлюп разбитого бокала, и… все, что угодно. Звуки дрогнули в сморщившемся, скомканном фонтанчиками переполоха воздухе, расползлись по стенам, как пролитый соус по салфетке.
И все.
Но на белой рубашке Али Магомадова вспухли и разошлись, как круги по воде, в которую бросили камешек, два кровавых пятна. Разрастающихся, вбирающих в себя и белую ткань рубашки, и кожу… и тело, и душу Али. Если у него вообще была душа.
Магомадов повернулся вокруг собственной оси, заплелся в ногах и упал на дирижера, который в сопровождении охранника приближался к нему, преисполненный самых решительных намерений.
— А-а черррт! — простонал Иван Саныч, машинально ускоряя ход и натыкаясь на широченную спину Осипа. Они ломанулись к выходу вслед за каким-то прилизанными молодыми людьями и девушкой, сломавшей на бегу каблук… они пробежали каким-то длинным коридором и наткнулись на какого-то человечка, на полусогнутых заскочившего в туалет с буквой «М» и, верно, испытывающего сильнейшее расстройство желудка. Из его кармана вывалилась пустая пластиковая баночка йогурта, которую и пнул Осип, с трудом разминувшись со страдальцем и проорав ему в спину ругательство:
— Промой зенки… за-сра-нец!!
На пути Осипа возник какой-то охранник, попытался прекрадить ему путь, но глыба матерого человечища Моржова смела его с пути. Задыхаясь, они пролетели мимо фейс-контроля, легко отстранив субтильного охранника, вскинувшего на них было автомат. Улица ударила им в лицо дождем, лившим как из ведра.
Машины Иры у ресторана не наличествовало. Верно, именно на ней они уехали на квартиру к Жодле.
— Мы забыли!.. — истерически выкрикнул Иван, когда они заворачивали за угол.
— Что? — задыхаясь, выкрикнул Осип.
— Мы забыли заплатить!..
И Ваня остановился посреди улицы и сумасшедше захохотал, не обращая внимания на то, что какая-то машина резко затормозила, едва не врезавшись в Астахова и обдав его каскадом, то ли жутко грязной воды, то ли жидкой грязи, а водила не поленился приспустить стекло и облить Ивана Саныча дополнительной грязью, на этот раз — лающе-матерной…
* * *
Они стояли под навесом и глядели на окна квартиры, в которой на время своего пребывания в Питере остановился Жодле. Жодле, который еще не знал, что его подельник — или кем там приходился ему уже покойный Али Магомадов, — убит.
В одном из окон тлел свет: верно, там был включен ночник.
— Опять, опять! — говорил Ваня, стуча зубами от холода в своей насквозь промокшей одежде. — Как будто кто-то ходит за нами по пятам и… вот так!!
— Как же его убили? В ресторане, набитом народом? Енто как нарошно, — сказал Осип, озираясь по сторонам. — Может, мы ево сами навели на Магомадова? Ну канешна-а!! Слушай, Ванька, — затряс он Астахова, который остолбенел от столь бурного проявления вообще-то не свойственной Осипу горячности, — а может, это мы сами наводим ентого убийцу на всех… всех, всех?
— «Всех-всех-всех»! — передразнил Иван Саныч. — Мультик из серии «Винни-Пух и все, все, все»!
— А чаво ж? Да ты сам посуди, все у нас под носом… как тогда, в Мокроусовске!
— Тролько не говори, что и на этот раз Осокин всех мочит.
— Не-а, на этот раз, канешна-а, не Осокин. Но дюже хитрая скотина. И… как его… ентот — прохвессионал. Идет нам в след… сначала Рыбушкин, потом — Магомадов…
— Нет, ты уж с самого начала!.. — перебил его Иван Саныч. — Сначала — Жак Дюгарри, потом — Николя, потом — Гарпагин. Хотя нет, дядю Степана, можно сказать, я сам угробил. Но тут, в Питере… тут — да, тут ты прав! Кажется, прав! Возможно, мы сами выводим его на его будущих жертв. Только непонятно, как…
— Ладно! — прервал его Осип. — Хватит теёрии разводить-от. Пойдем наведаем старого нашево приятеля мусью Жодле. Авось что-нибудь да и прояснится. Только с тем мусьей надо осторожнее.
Ваня подумал, что об этом можно было и не напоминать. И совсем уж некстати вспомнилось, что их фотороботы находятся в розыске.
И они направились к дому.
На лестничной клетке дома Жодле они внезапно с жуткой обнаженностью ощущений почувствовали себя как звери, на которых идет охота. Звери… Неясные, смутные подозрения, глухая тревога — все это клубилось, как чужие тяжелые запахи, ползущие со знакомой, натоптанной и, казалось бы, безопасной водопойной тропы. Осип дергал носом воздух, у Вани в груди что-то хрипело и глухо клокотало, сердце дергалось и подпрыгивало, словно запущенная неумелой рукой игрушка-юла. Стены ночного подъезда, исписанные сакраментальными надписями из серии «ГЕНА + АНЯ = 2 тыс. руб. на аборт от папы Гены» или «Лена — блядь», казалось бы, пульсировали, то приближаясь, то отдаляясь.
…Дверь квартиры, в которой должны были находиться Жодле и Ира, была в самом деле незаперта. Достаточно было повернуть ручку, чтобы она открылась.
— Умная девочка… — пробормотал Ваня, — все правильно сделала…
Они проскользнули в прихожую, наполненную неясным ароматом. Иван Саныч со смутной радостью узнал в этом аромате запах Ириных духов.
Осип широко шагнул в освещенную ночником комнату и, закрыв за собой дверь, включил верхний свет.
Лежавший на диване с сигаретой и в халате Жодле дернулся и прикрыл глаза рукой, а потом промурлыкал нежным голоском, с оттяжкой в носовые гласные, вероятно, думая, что свет включила Ира:
