– Сколько-сколько? – подскочила я, перебив рассказ Смоляковой. – Офигеть!
– Верно, – кивнула Ми. – Но слушайте дальше. Тот Макей сказал Никите: «У твоей мамочки полно бабок, пусть платит, иначе либо тебя украдут, либо Настю».
Смолякова встала, налила себе воды прямо из-под крана и продолжила:
– Вот это все мне и рассказал Лагутенко. А потом велел сидеть дома и не выпускать из особняка Кита и Настю.
– А вы что сделали?
Ми вздрогнула.
– Ну, понимаете, мои книги читают многие… Есть среди них всякие люди, и, в частности, один человек, нынче крупный бизнесмен, а раньше… в общем…
– Вы пошли к криминальному авторитету и попросили его устроить встречу с Макеем? – догадалась я.
Кивок.
– И он помог?
Кивок.
– Вы поговорили с Макеем.
Кивок.
– Господи, да объясните же наконец! – взмолилась я.
Смолякова поставила чашку в мойку, нервно поправила свои крашеные, слишком рыжие волосы и продолжила рассказывать:
– Этот Макей оказался с виду нормальным парнем. Мимо подобного на улице пробежишь и не обернешься. Но вот на контакт он не шел. Спрашиваю: «Вы знаете Никиту Смолякова?» Отвечает: «Вероятно». – «Хотите от него денег?» – «Может, и так, а может, нет».
Поговорив с ним в подобном духе с полчаса, Ми устала и сказала:
– Извините, мне пора.
И тут вдруг Макей с некоторым смущением попросил:
– Книжечку моей маме не подпишете? Она ваша фанатка.
– Конечно, – кивнула Ми. – Как ее зовут?
– Маму? Анна.
Смолякова раскрыла томик и привычно вывела на странице: «Милой Анечке с любовью».
– Не понял! – растерянно воскликнул Макей. – Это что, вы, типа, мою маму любите?
– Конечно, – пожала плечами Ми.
– А за что?
– Я люблю всех своих читателей, – спокойно пояснила Милада. – Для меня нет разницы, знакомы мы или нет, просто люблю, и все.
– Даже несмотря на то, что она мать настоящего пацана? – окончательно растерялся Макей.
Милада улыбнулась.
– Думаю, у нас с вашей мамой много общего. Например, мы любим своих детей, увлекаемся детективами. Она не вяжет?
– Угу, шевелит спицами, – окончательно растерялся Макей.
– Вот. И я тоже! Ладно, мне пора, прощайте.
– Стой! – рявкнул Макей. – Садись и слушай. В твоем доме живет крыса. Она ко мне обратилась, за пополам.
– Не поняла, – выдохнула Ми.
– Ну, типа, крыса хочет десять кусков, и столько же мне каждый месяц течь станет, – пустился в объяснения Макей. – Чтоб ты поверила, еще скажу: крысятина в «Марко» пожаловалась. Говорил я: «Не делай этого, слишком хитро». А крыска захныкала: «Не, иначе не прокатит. А так классно получается: я ни при чем, сам ничего не просил, вроде как маму волновать не хотел, а Лагутенко ей непременно расскажет. Начнут проверять, узнают: все верно, есть такой Макей». Эй, ты чего, типа, такая синяя стала?
– Ерунда, – отмахнулась Ми, – продолжайте, пожалуйста.
– А я че? Кто ж от денег откажется? – спокойно признался Макей. – Только я вот что решил – с той крысой дела иметь не стану. Езжай домой, отбой дам. Не корчись, ни тебе, ни девке, ни крысе ничего не грозит. Ты, типа, моей маме «с любовью» написала, а для меня мама – все! Хорош, шныряй отсюда, да знай, что с крысой живешь. Она страшное животное, никогда крысятине человеком не стать…
Смолякова закашлялась и снова схватилась за воду.
– Дальше-то что? – в нетерпении воскликнула я.
Милада вытерла рот рукой.
– Еле до дома доехала и в кровать упала. А утром Лагутенко позвонил, сказал, что Никита его ночью потревожил. Радостный такой был, закричал в трубку: «Извините за поздний звонок, хотел обрадовать: у Макея ко мне претензий нет, я с ним договорился».
– И как вы поступили?
Милада вздохнула.
– Мне в голову внезапно пришла вот какая мысль: значит, акция готовилась давно. От меня убрали всех – Лену, Галю, даже Сонину. Сразу стало понятно: драгоценность в чемодан Гале подсунул Кит, вот почему он велел разворачивать подарки.
– Но зачем ему все это было надо?
Ми усмехнулась:
– Кит великолепно знал, что у меня от Рыбкиной секретов не имелось. Да и Галя, несмотря на то что домработница, была доверенным лицом, с Сониной я тоже поделиться могла, рассказать о проблеме. Ну и какой бы совет получила? Да все бы мигом заорали: «Иди в РУБОП!» А этого Киту было не надо. Я наконец поняла то, что он задумал. Вот смотрите: если бы на Кита и впрямь Макей наехал, отчего он в «Марко» полетел? Ведь следовало в милицию идти. А он двинул к Лагутенко, потому что понимал: издательству шум не нужен, хозяин мигом сообщит информацию мне, и я кинусь спасать сына. Да, акция готовилась заранее. Думаю, он и Наташу нарочно до разрыва довел. Она ведь тоже могла сказать мне: «Лишь милиция поможет». Ната могла бы и о его махинациях догадаться.
– Вот ужас! – воскликнула я.
Ми покачала головой.
– Нет, это еще не все. Целый день я промаялась, не знала, как себя с сыном вести, а вечером пришел Кит, ласковый, милый, нежный, славный мальчик. Целует меня и щебечет: «Мусик, дай денежек… Немножечко, всего тысячу долларов…»
И тут у Ми снесло крышу. Сначала она выложила сыну, что узнала правду, сказала о своем разговоре с Макеем, а затем заявила:
– Все. Уходи.
– Мунечка, меня… – начал было Кит.
Но мать неожиданно жестко гаркнула:
– Убирайся! Завтра вызову адвоката и перепишу завещание.
Ми сама не поняла, с чего вдруг у нее вырвалась последняя фраза, но Кит позеленел и убежал.
До полуночи Смолякова пыталась читать, потом, потушив свет, ворочалась в кровати, затем решила выйти на балкон, на воздух.
Писательница встала. Из незашторенного окна в комнату лился свет, и Смолякова увидела Тетю Мотю, сидевшую в кресле. Внезапно у Ми началась истерика. Господи, как хорошо кукле! Ничего не понимает, не знает, не имеет сына-мерзавца… Слезы потоком лились по лицу женщины, и она, находясь в состоянии какого-то умопомрачения, принялась совершать идиотские поступки. Сначала она целовала и обнимала куклу, своего двойника, потом, продолжая истерически всхлипывать, отнесла Тетю Мотю в свою постель и уложила под одеяло, бормоча:
– Я позабочусь о тебе, спи, родная.
Затем, ощущая себя живым трупом, выползла-таки на балкон, вдохнула ночного воздуха и внезапно осела на пол – ноги отказывались служить хозяйке. Сколько времени Ми провела так, сидя на холодном полу, она не знала. Почувствовав вдруг озноб, она чихнула, и тут до ее слуха долетел тихий звук шагов, шорох, опять шаги… Ми вскочила с пола, вернулась в спальню и увидела медленно закрывавшуюся входную дверь – кто-то только что спешно покинул комнату.
Смолякова зажгла свет, приблизилась к кровати и, чтобы не заорать, зажала себе рот. Одеяло на ее кровати было откинуто, а в шее куклы торчал шприц.
Еле-еле придя в себя, Ми поняла, что произошло: некто из членов семьи решил убить ее. Преступник на цыпочках прокрался в спальню Ми и воткнул в ее шею – думал, что в ее, а оказалось, что в шею куклы, – иголку. Что находилось в шприце, Смолякова не знала, но там явно был яд или некое лекарство. Отчего мерзавец выбрал шею? Ми, изучившая во время работы над своими книгами кучу справочников по медицине, мигом нашла ответ и на этот вопрос: очевидно, снадобье вызывает сильные сосудистые изменения, смерть писательницы должна была выглядеть естественной. Скажем, слишком много работающую женщину поразил инсульт. Мало кто удивится, услыхав о таком повороте событий. А в шее как раз проходят крупные, жизненно важные сосуды.
Преступник мог легко осуществить задуманное, но он не знал, что с Ми впервые в жизни случилась бешеная истерика, сопровождавшаяся абсолютно немотивированным поведением. Ну кто мог предположить, что сдержанная, всегда спокойная Смолякова настолько потеряет самообладание, что, рыдая, уложит в свою постель Тетю Мотю?
Кукла была сделана так, что до противности напоминала человеческое тело, под слоем «кожи» и «мышц» у нее имелся «скелет», состоящий из подвижных шарниров. Преступник воткнул иглу, та коснулась одного такого «позвонка», изогнулась и застряла. Убийца тут же понял свою ошибку – что перед ним не живая Милада, а Тетя Мотя – и попытался вытащить шприц, но игла засела крепко, справиться с задачей оказалось непросто. В ту секунду Ми чихнула, негодяй мигом сообразил, что писательница находится на балконе, и убежал.
– И вы решили, что это Никита! – воскликнула я.
– А кто еще? – прошептала Смолякова. – Наверняка он, услышав фразу про завещание, решил действовать. Я наконец-то посмотрела правде в глаза: он любит только деньги, я никогда не была для него… А ведь даже отморозок Макей обожает свою мать! Да, вот как оно получилось. Но я сама виновата. Все, что слишком, – плохо. А я слишком баловала Кита, испытывала перед ним слишком сильное чувство вины, слишком рьяно бросалась ему на помощь, слишком верила ему…
