Модестова маразм, и он переписывает завещание раз за разом, дабы заставить детей быть паиньками и вести себя так, как ему угодно. Но чтобы вот так… Хладнокровно высчитывать, кому отписать состояние на этот раз, чтобы остальные дети побесились… Это уже, простите, выше моего понимания.
Моя рука словно сама собой потянулась к двери, коснулась ручки, слегка надавила… В образовавшуюся тончайшую щель я увидела адвоката со спины: он писал что-то за журнальным столиком и выглядел ужасной тушей в сравнении с хрупкой, тонконогой антикварной вещицей. А Модестов… Он стоял у открытого бара, наливал сам себе в бокал из пузатой бутылки и со вкусом, явно наслаждаясь, курил сигару.
У меня упала челюсть. Позвольте, а как же кресло? Где инвалид, который не может самостоятельно вставать? И откуда взялся этот немолодой, и уже седой, но вполне бодрый и крепкий мужчина с сигарой в зубах?
— Ах, хорошо… — с чувством выдохнул он и потянулся. — Валера, ты не представляешь, как я устал от этого чертова кресла!
— Представляю, но лучше пока не выходить из образа. А еще было бы замечательно устроить постельный режим. Со всеми вытекающими последствиями: уткой, судном, протертыми супчиками и дежурствами у постели больного.
— Еще чего! Мы и креслом обойдемся, постельного режима я уже не переживу! — и он прошелся по комнате, задумчиво глядя по сторонам.
Тихонечко, как мышка, я отлепилась от двери, пока они меня не обнаружили, и на цыпочках посеменила обратно в сторону гостиной. Там никого не было, фотоальбомы валялись, как я их и оставила и, кажется, никто еще не догадался о том, что я свистнула один снимок. Тем лучше. Надо уносить отсюда ноги, нехорошее это место, очень нехорошее.
Я вылетела в холл, нервно оглядываясь, и столкнулась с Алексом, который тащил Егора чуть не за шиворот и спокойным, даже аристократичным тоном читал ему лекцию о необходимости понимать, прощать и так далее.
— Твой отец очень болен, и ради него ты должен сдержаться и немного потерпеть, — сказал он, отпуская парня. Мартышка стояла поодаль и тосковала, по глазам было видно.
— Стася, ну что, тебя тут не съели? — спросил Алекс. — Почему такая бледная?
— А вы где были?
— Я поймал их на пляже, Егор собирался грабить первого же прохожего, чтобы добыть денег на билет. Мартышка твердо решила во всем ему помогать. Пришлось немного их вразумить, Егор остается.
— Нет, Егор, не остаешься, — сказала я твердо.
— Вы уж определитесь как-нибудь между собой! — попросил он с видом уязвленной гордости. — Или не лезьте вовсе в мои дела.
— Очень милая просьба для человека, который за последние дни только и делал, что доставал нас своими проблемами, — подал голос Алекс.
— Егор, это долго объяснять, но мы все должны уйти, прямо сейчас, — нервно зашептала я и снова оглянулась. — Особенно ты, пока не поздно!
— Она, кажется, кого-то убила, — поделился с Мартышкой своими наблюдениями Алекс. — Или сперла что-то ценное.
Тут я не выдержала. И разрыдалась, впервые за эти дни. Так сладко было хоть на миг почувствовать себя маленькой, слабой, не принимать никаких решений, не думать, не сопоставлять факты… Я ревела и ревела, пока не сообразила, что меня под белы рученьки вытаскивают из дома и тащат по дорожке к выходу.
Пришла в себя я в припаркованной прямо за воротами машине Алекса, на переднем сиденье. Мартышка трясущейся рукой тыкала мне под нос пластиковый стаканчик, воняющий валерьянкой, а Алекс пытался подсунуть под мою спину невесть откуда взявшуюся подушечку-думку.
— Что с тобой было, а? — нервно спросила сестра и хлопнула валерьянку сама. — Зарыдала ни с того, ни с сего, перепугала нас до смерти.
— Стась, почему ты сказала, что мне нужно оттуда уходить? — Егор сунул голову в машину и тоже уставился на меня тревожными глазами.
— Так, господа и дамы, для начала я предлагаю уехать из поселка и где-нибудь спокойно все обсудить. Кажется, Стасе есть что рассказать, правильно я понимаю?
Я посмотрела на спокойного, рассудительного Алекса, который стоял против света, и оттого не могла разобрать выражения его лица. Если он связан с Девяткиным, если он узнает, что в доме Модестовых я обнаружила фотографию… Что тогда будет?
Мартышка и Егор уже послушно рассаживались, Алекс захлопнул дверцу и сам застегнул на мне ремень безопасности — это его личный пунктик. А я все думала, не зная, к какому выводу прийти. Джип выехал за пределы коттеджного поселка, проехал по петляющей между соснами дороге, потом круто свернул и тяжело вывалился на галечный пляж, где и остановился.
— Ну, пойдемте, погуляем? — предложил Алекс, пристально глядя мне в глаза. — У меня в багажнике есть упаковка пива, кто-нибудь желает? Я сам не буду, все-таки за рулем, а вот вам не мешает слегка прийти в чувство… — И добавил, не удержавшись от колючки: — Рожи у вас у всех не фонтан!
— Давай свое пиво! — обрадовалась Мартышка.
Взяв каждый по банке, мы медленно пошли по пляжу. Алекс держался чуть поодаль от меня, Мартышка и Егор тащились рядышком и ждали от меня какого-то чуда, или волшебного слова, которое одним махом расставит все загадки по местам, а факты — по своим полочкам.
— Дайте подумать, а? — тоскливо попросила я.
Думать было не о чем. Голова была восхитительно пуста и отзывалась гулким звоном на каждый крик голодной чайки, на каждый порыв морского ветра. Я прихлебывала свое пиво — холодное и невкусное, особенно по осенней зябкой погодке, и почему-то размышляла о том, как там Светлана Разумовская, выкарабкалась ли она из инфаркта. Потом мне пришло в голову, что можно позвонить ей домой и поинтересоваться.
Я попросила у Мартышки телефон, набрала по памяти номер, который уже сам собой запомнился мне за последние два дня. Почти сразу трубку сняла девушка с таким тусклым механическим голосом, что я не сразу нашлась, что сказать.
— Здравствуйте… Простите что беспокою, я звоню, чтобы узнать о здоровье Светланы. Ей уже лучше?
— Мама умерла, — ровно ответила девушка. — Три часа назад, в больнице.
