Тощий визгливо передразнил:
– Кто, кто… Тадеуша Траута не знаешь, да, Дун?
– Траута? Никогда не слышал… да пустите же, хулиганы! – Он бросил горестный взгляд через плечо, печально вспоминая длинноногую хористку, все еще, наверное, возящуюся с помадой там или с простынями или чем еще. – Не знаю, кто вы такие, но вы не того схватили!
– Не того? – повторил за ним визгливый и ткнул гиганта локтем под ребра, в живот, торчащий буграми мускулов из сетчатой рубашки. – Вот так они всегда говорят, когда приходит время платить. Или вот так. – Он ткнул пальцем в пузо своего толстого товарища. – Вот послушай, Персик: «Деньги есть, но я их только завтра смогу принести». – Он мерзко и пискляво хихикнул. – Ты это моему старику скажешь, Дун.
– Пустите! – потребовал Дун, пытаясь вывернуться. – Честно говорю, вы меня не за того приняли!
– Вот как? – сказал прыщавый, подходя уже к тротуару, где стоял здоровенный «бьюик» одиннадцати лет от роду. – Ты не Шики Дун, проповедник? А что ты тогда здесь делаешь? Ты, наверное, почтальон, ночную закладку принес в почтовый ящик наверху? Прямо, значит, в щель заложить?
Его приятели взгоготнули вместе с ним.
– Я… я декоратор интерьера, – сказал Дун. – Проверял, как здесь все сделано. Пьер Ле Фей, это я. Владельцы дома, они в отпуске, а мне ключ оставили.
– Декоратор. С голой задницей. Сегодня ты с твоей крошкой хотел заняться спальней?
Снова ржание.
– Мы помолвлены. Я понимаю, что в чужом доме такое делать нехорошо, но, ребята, вы зря время теряете, точно. Я же не этот… как его… Щука Дун, да? Клянусь могилой моей матери…
Персик, розовый и пухлый, вытащил палочку из губ.
– Отрезать ему ухо, Младший? – спросил он у Траута-Младшего – тощего, который здесь командовал. Вытащив из поясных ножен тринадцатидюймовый нож, он рубанул воздух.
Младший посмотрел на него сурово:
– Мой старик что сказал? «Привезите его одним куском».
И Младший остановился у задней двери «бьюика», вспомнив, что отец на самом деле сказал так: «По этому адресу возьмите Шики Дуна, да смотрите, не облажайтесь снова».
– Просто чтобы убедиться, что на этот раз взяли кого надо, – сказал Младший Персику, – сбегай принеси его бумажник. Штаны Дуна там на полу лежат. – Он повернулся к гиганту: – А ты вытяни ему руку, Ящик.
Ящик, человек в тройке новый, предвкушая, что сейчас будут ломать локтевую или лучевую кость, охотно подчинился, желая прислужиться, но Младший просто избавил Дуна от «Ролекса». Сапфировое кольцо великовато было на костлявые пальцы Младшего, и он его надел на большой палец.
Пока Персик копался в шмотках Дуна в доме, Ящик, прижимая Дуна к борту «бьюика», заметил:
– Это точно, лучше убедиться. Если опять облажаемся, твой отец поклялся нам руки через мялку для помадки пропустить.
Младший глянул на Ящика отработанным клинт-иствудовским взглядом:
– Это не наша была вина. И тот другой раз – тоже, так что нечего мне говорить «опять облажаемся». А то разозлюсь.
– Вы опять облажаетесь, – сказал Дун. – Потому что я не тот.
Вернулся Персик с бумажником. Банкноты Младший сунул себе в карман.
– Вот спасибо! А то я глаз положил на пиджак «Хард-Рок-Кафе», и тут как раз хватит. – Он раскрыл бумажник и просмотрел содержимое. – А это все кредитные карты? И на каждой написано – Шикльтон Дун. Ах ты врунишка!
Он отвесил Дуну размашистый подзатыльник.
– Ой! Послушайте, клянусь, это ошибка…
Ящик бесцеремонно засунул его на заднее сиденье, Младший сел на пассажирское место, Ящик обнял рукой Дуна за плечи, и Персик повел машину.
– Ау-у! Ваша светлость?
Джинджер снова позвала из спальни, тщательно сохраняя положение рубашечки и простыней.
Ответа не было. Не слышно было ни шагов босых ног по ковру, ни дыхания у двери. Джинджер почувствовала, как дернулась левая нога, увидела, как тщательно поставленные на бедро пальцы судорожно сжались в кулак. Может быть, будущий любовник сейчас внизу в туалете, умывается, смотрит на себя в зеркало. Приподнимается на цыпочки, чтобы казаться выше. Джинджер хихикнула. Стыдно, подумала она. Джинджер, мысли позитивно. Он не Тарзан, но у него красивые длинные черные волосы. Проповеди его куда лучше воплей по телевизору, и поет он как ангел. Он вдохновитель своей конгрегации и хора. И он… он действительно Князь Света.
Ладони повлажнели от мысли – стать парой второго Мессии. Повернувшись в большой мягкой кровати, она снова позвала, громче:
– Ваша светлость?
Тихо.
– ВАША СВЕТЛОСТЬ!
Она села, сбросила босые ноги с кровати, вгляделась в тихий коридор. Прошло долгих десять секунд. Что, если он передумал? Джинджер встала, набросила на плечи свитер, осторожно шагнула к двери. Высунула голову в коридор и посмотрела в обе стороны. Нет Князя Света.
– Ваша светлость? – позвала она в сторону лестницы.
Ответа не было.
На цыпочках подойдя к лестнице, она выглянула вниз. Одежда. Одежда Князя Света. Кучей лежит на мраморном полу, где она оставила его ждать. Джинджер сбежала вниз, слыша, как колотится сердце, и еще раз позвала, зная, что ответа не будет. Входная дверь оказалась закрытой, дом – пуст. Джинджер была одна. Она уставилась на трусы, туфли, носки, брюки и рубашку, лежащие где упали, и тут поняла, что случилось. Закрыв рот ладонью, Джинджер упала на колени и подняла глаза к нарисованному небу на потолке.
– Господи Боже мой! – ахнула она, и это было не столько восклицание, сколько обращение. – Вознесение пришло!
Джимми Перо сидел на крыше пикапа, прослужившего уже тринадцать лет, зацепившись стертыми каблуками за край оцинкованного бака, стоящего в прицепе для скота. В сгущающихся сумерках он смотрел, как кларион грампус, трехфутовый рыжеватый дельфин, нарезает бесконечные круги. Он так метался со вчера, с того момента, как его поймали.
– Не выбраться, малыш, – сказал Джимми.
Грампус – как всегда, когда Джимми с ним заговаривал – остановился, высунул из воды тупое рыло, уставился на Джимми внимательно и стал болтать: стаккато свистков, щелчков и треска, загадочных и неразличимых, как передача инопланетян из глубин космоса.
– Извини, не понимаю по-дельфински, – неискренне усмехнувшись, сказал Джимми.
Он поднял глаза к серым тучам и застегнул джинсовую куртку – холодало. На самом деле Джимми отлично понимал, что хочет ему сказать грампус.
Красный шар солнца, на миг показавшийся в промоине затянутого западного неба, брызнул светом, спускаясь за силуэты сосен на дальнем гребне холма у океана. Внизу, в темнеющей долине, двумя желтыми прямоугольниками светилась хижина, где друзья Джимми, девять молодых индейцев племени махак, обсуждали форму грядущего обряда, который якобы выполняли их праотцы век назад по окончании морской охоты.
Джимми, будучи индейцем, братом по цвету кожи, но неизвестного племени, был удален сегодня из внутреннего святилища и поставлен стражем. Его пикап, где содержался грампус, стоял на подъеме на грунтовой двухполосной дороге, достаточно высоко, чтобы отсюда была видна хижина и огни приближающихся по далекому хайвею машин. Но зато в этом тайном месте вряд ли его побеспокоят защитники окружающей среды, которые изо всех сил старались – а вот фиг им! – лишить народ махаков его традиции.
Братство Махаков было местной ветвью АДС – Американского Движения Сопротивления, небольшой, но радикальной группы разгневанных молодых людей. Джимми знал, что отец его одобрил бы, потому что отец был Великим Вождем.
Мать его была рыжей и веснушчатой апалачской девчонкой по имени Мэгги Мак-Дауд из Восточного Теннесси. В отца она влюбилась в Нэшвиле, бурно и романтически. Потом ее любовник покинул город и не вернулся, а девушка оказалась беременной. Она воспитывала Джимми в Восточном Теннесси, пока не погибла через двенадцать лет в селевом потоке. Тогда Джимми взял под крыло дед, ее отец. Мать Джимми так и не открыла племенную принадлежность его отца или хотя бы его имя, всегда называла его только Вождь.
Джимми унаследовал от матери светлую кожу и серые глаза, хотя дед считал, что у него самого и матери Джимми тоже есть индейская кровь. От отца ему достались черные волосы и тяга к странствиям вместе с половинкой индейской монетки для волос – он подарил ее матери Джимми в тот вечер, когда они встретились в баре, где играли «блуграсс». Когда на десятый день рождения мать вложила монету Джимми в ладошку, то сказала ему, что Вождь нашел ее на поле битвы Литтл-Биг-Хорн.
– Не потеряй, Джимми, она тебе счастье принесет.
С тех пор он всегда носил монету на шее.
В смысле географии отец Джимми мог происходить из восточной ветви чероки, но, зная только прозвище, Джимми не мог связать его с резервацией в Грейт-Смоки-Маунтинз. Пенни наводило на мысль о сиу или шайенах, великих воинах равнин, но Джимми съездил на запад и ничего не нашел.
