— Что с вами? — справляется Ощипанный, стараясь сохранить серьезный вид.
— Я думаю, патрон, наши мысли параллельны, как рельсы на железной дороге.
— То есть?
По губам его пробегает легкая улыбка.
— То есть мы бы предпочли раскрутить это дело во славу французской полиции, не ставя в известность парней из Ярда, а просто преподнеся им разгадку, завернутую в подарочную бумагу и перевязанную трехцветной лентой в знак глубокого расположения.
Босс встает и, обойдя свой стол, кладет свою хрупкую руку на мое могучее плечо (как в трудной ситуации опытные водители кладут ее на ручник).
— Мы поняли друг друга, — говорит он. — Итак?
— Итак, я отправляюсь в Шотландию, — говорю я, — ведь вы этого хотите?
— Да, мой дорогой друг. Но я прошу вас действовать в обстановке строгой секретности. Вы будете находиться там с неофициальным визитом, совершенно неофициально.
Самореклама не в духе нашей конторы. Старик вечно боится провала. По его мнению, дела всегда нужно прокручивать инкогнито и с достоинством.
— Эта необычная контрабанда берет начало на винокуренном заводе, так как героин находится в бутылках, запечатанных заводским способом.
— Возможно...
— Отправляйтесь туда! Найдите все концы этой преступной цепочки и держите меня в курсе событий. Очень часто наши коллеги за Маншем недооценивают нас.
— Я сделаю все, что в моих силах, месье директор.
— Я знаю это...
Он пододвигает к себе флакон виски и внимательно изучает маленькую белую этикетку на обратной стороне бутылки.
— Мак Херрел производится дамой, — произносит он. — Некой Хелен Дафни Мак Херрел, проживающей в Мойзад-Цыпленхэм под Глазго.
Я помечаю координаты девицы в блокноте.
Босс уже штудирует авиарасписание.
— Вы полетите рейсом Эр Франс в Глазго в семь двадцать две. Я забронирую место.
— Два, — уточняю я.
Он хмурится, что составляет основную часть его производственной гимнастики.
— Вы кого-то берете с собой?
— Да. Мне хотелось бы. Я не могу рассчитывать на поддержку британской полиции, а, учитывая секретность поручения и то, что мне может понадобиться помощь, я предпочел бы иметь подручного.
— Вы правы. Кого возьмете с собой?
Я задумываюсь. Всего на миг.
— Берюрье, — говорю.
Старикан соглашается, но затем с хитрой улыбочкой спрашивает:
— Скажите, мой дорогой, почему вы всегда останавливаете свой выбор на Берюрье? Слава Богу, у нас хватает хороших сотрудников...
Впервые месье Гладкозад задает мне этот вопрос, и я озадачен.
— Ну, — говорю я, — это не так-то легко объяснить. Конечно, босс, Берю не очень умен. Он мужлан, пьяница, грубиян, но обладает такими качествами, которые все же делают его незаменимым помощником. Во-первых, он предан мне, как пес; во-вторых, он - добрый, мужественный, упорный. Обладает чертовской сметкой, которая иногда граничит с гениальностью. Но самое главное: я люблю его. С ним я отвожу душу...
Папаня воздевает руки.
— Боже праведный! Довольно похвал! И забирайте с собой вашего Берюрье. Я закажу для вас, так и быть, два места...
— В Глазго мне хотелось бы иметь в распоряжении машину, — замечаю я.
— Я устрою это. Билеты и валюта будут ждать вас в аэропорту.
— Спасибо.
Мы вводим в контакт фаланги и расстаемся.
Я покидаю наш Курятник (проникнутый духом единодушного кудахтанья), когда солнце разбрасывает по небосклону зернышки света. Зыркаю на котлы. У меня в запасе три часа на то, чтобы съездить собрать чемодан и вытащить чудище Берю из его логова.
Я причаливаю в Сен-Клу. Дверь не заперта на ключ, и я сразу вспоминаю, что приютил крошку. Гром и молния! Очевидно, Ирен придется эвакуировать среди ночи. Далее рассуждаю как гостеприимный хозяин. Я привожу эту мышку к себе в дом, затем, когда наступает время продемонстрировать ей свое радушие, сматываю удочки и в половине пятого собираюсь вытащить ее из постели, чтобы предложить полюбоваться мокрыми мостовыми Парижа...
«Так не поступают».
Я поднимаюсь к себе в спальню. Девушка сладко спит, натянув одеяло до подбородка и мирно посапывая.
Мне решительно не хочется будить ее. Я снимаю с вешалок два костюма и смок. Опустошаю ящик комода со своим изысканным бельем и иду укладывать чемодан в комнату Фелиси. Перед тем, как отвалить, я пишу записку, адресованную соне:
«Дорогая Ирен.
Уезжаю в командировочку! Очень жаль. Оставьте ключи в почтовом ящике у входа».
Краткое, крутое и красноречивое выражение того, что я хотел выразить. Впервые ваш Казанова Сан-Антонио приводит прелестницу в свой клоповник, не предоставив ей космическое путешествие на борту своего корабля с твердым топливом. Не стоит зацикливаться на этом, а то...
Я спешу.
Направление — резиденция Берю.
Консьержка в холщовом пеньюаре, с обмотанной платком головой тащит на улицу мусорные баки, когда я пришвартовываюсь у дверей конторы Рога и Ко.
Увидев меня, она почесывает пониже спины. Это созревшая женщина, которую почему-то никто не хочет сорвать. Ее груди требуют переиздания, а торбы под глазами видели времена создания Нового завета.
Исподтишка я заглядываю в мусорные баки, так как не исключено, что Толстый может оказаться там, но его там нет; перевожу взгляд под лестницу, бросая жизнерадостную реплику: «Что, дышим свежим воздухом?» — в адрес церберши.
На что она отвечает:
— Вы, наверное, к Берюрье?
— Да.
— Я вас узнала, — признается она. — Вы его шеф?
— Так точно.
— Их нет дома!
Я останавливаюсь в зловонном сквозняке подъезда.
— А где же они?
— Летом они ночуют у двоюродной сестры за городом. В Нантере. Авеню генерала Коломбей, двести двадцать восемь.
— Премного благодарен.
У меня полтора часа на то, чтобы смотаться в Нантер, подцепить на лету Берюрье и подбросить его в Орли. Надо спешить.
Через пятнадцать минут я оказываюсь перед низким строением в районе старых заводов Симка. Это то, что супруги Берюрье называют «спать на природе». Меня же от этого увольте. Впрочем, воздух, которым они здесь дышат, отличается от парижского, так как «природа» располагается как раз между газометрами и химическим заводом.
Палисадник, площадью в девяносто квадратных сантиметров, утопает в резеде и отделяет улицу от двери дома (или, если находишься в доме, дверь от улицы). Кокетливая вилла из асбоцемента, крытая толем. Я принимаюсь колотить в дверь.
Сначала признаки движения отсутствуют. Затем раздаются урчание, мычание, отхаркивания, покашливания, сморкания, позевывания, почесывание спины, почесывание пониже спины, почесывание живота, чертыхания. Кто-то, кого я подозреваю в недостатке религиозности, смешивает имя Всевышнего с названиями неких устройств, на которые дамы вешают замок (естественно по достижении определенного возраста). И вот наконец дверь отворяется. Вначале перед моими глазами оказывается пуговица, которая, как я понимаю, принадлежит ширинке. Я перевожу взгляд выше и обнаруживаю пупок в отличном состоянии, правда, немного запыленный, вместимостью в три с половиной литра. Выше пупка громоздится скирда, которую перемешивают огромные грабли. И где-то с самого верха скирды раздается голос:
— Што за б... людям спать не дает?
Мое врожденное любопытство подталкивает меня посмотреть на рот, издавший это приветствие. На самом верху я обнаруживаю крошечную голову ящера.
— Мне нужен Александр-Бенуа, — говорю. — Я его шеф, комиссар Сан-Антонио.
— А! — выдает гигантский ящер (все это творение природы имеет рост примерно два метра десять сантиметров).— Я слышал о вас от этого олуха. Заходите.
Я захожу в комнату, которая априори кажется кухней, так как в ней находятся печь, буфет и часы с кукушкой. Но в центре возвышается огромный катафалк, увенчанный тряпьем. Что это? Тайна Берюрье!
— Зандр! — рычит динозавр.
— Что это за б...? — издает катафалк голосом, скорее всего принадлежащим женщине. Я подхожу ближе и обнаруживаю, что так называемый катафалк в действительности не что иное, как ортопедическое кресло, находящееся в горизонтальном положении. На этом кресле возлегает что-то огромное, толстомордое, жирнющее, потное, омерзительное. Это что-то — женщина! Женщина, завернутая в одеяло, размером со взлетную площадку авианосца «Беарн».
— Здравствуйте, мадам, — вежливо говорю я катафалку.
Оно (я не решаюсь в данном случае употребить женский род для обозначения подобного кошмара) ворчит в ответ что-то такое, что после обработки 90-процентным спиртом и последующей полировки «блеском» может сойти за приветствие.
— Феликс, подними меня, я хочу взглянуть.
Гигант с головой сопливого микроба нажимает на рукоять, и кресло, выгнутое под тяжестью своей ноши, принимает полувертикальное положение, благодаря чему его содержимое оказывается в позиции, близкой сидячей.
