– Молчи! – перебил ее Валик. – Я-то тут причем?
– Притом, – разошлась Марина. – Твоя семья поучаствовала в судьбе Ингред роковым образом. Твоя же семья должна помочь ей вернуть память и мужа.
Марина выразительно стукнула кулаком по столу, воспылав ражем поборницы справедливости.
– Каким образом? – робко поинтересовался Валентин.
– У тебя есть какая-нибудь связь с твоей мамашей?
Валентин вздохнул и стал копаться в кармане в поисках телефона. Ему удалось связаться с мамой, которая была в восторге от своего путешествия. Из разговора с ней Валик понял, что она объездила всю Европу в компании милого молодого человека и теперь просто в растерянности – куда двигаться дальше. Марина быстро набросала шпаргалку, по которой Валентин, едва владея собой прочитал:
– Прилетай в Будапешт. Там весело.
Снежана Игоревна пришла от этой свежей идеи в восторг и дала слово, что на воспользуется этим приглашением и полетит немедленно.
– Сынуля, я дам тебе знать, где меня разыскать – как только устроюсь! Пока, рыбонька!
Валентин нажал «отбой» и тупо спросил у Марины:
– А зачем в Будапешт?
– Ты дурак или что? – разозлилась великая комбинаторша. – У тебя же папа там! Не хочешь понаблюдать за семейной сценой как она есть?
– Как это я понаблюдаю? Прямой репортаж по спутниковому ТВ?
– Прямой перелет самолетом аэрофлота, – съязвила Марина и потащила всех к выходу.
* * *
К счастью, все оказалось так, как Давыдович себе это и представлял. Он вышел на маленькой, но очень чистой станции, по уложенной кирпичами тропинке прошел через ряд палисадников мимо улыбчивых селян и по указателям легко нашел монастырь, парящий в облаках тумана среди какого-то игрушечного в своей ухоженности сада.
Не будучи полиглотом, он все же очень легко нашел общий язык с настоятелем монастыря – седеньким и каким-то прозрачным от доброты старичком в застегнутой наглухо черной мантии. Тот оказался знатоком русского языка и совершенно не выявил никакого удивления, выслушав просьбу Давыдовича. На все сентенции посетителя, падре неизменно приветливо кивал головой, а в конце заметил:
– Это нормально. Падре Иштвана многие знают и любят – святой человек. Можете пойти к нему прямо сейчас, хотя у него и гости. Но, я думаю, вам будет приятно. Хотя сперва я бы предпочел угостить вас легким обедом.
Давыдович отказываться не посмел, к тому же чувствовал себя слегка утомленным. В конце концов, дела подождут, а возвратиться к служебным обязанностям никогда не было поздно. Прежде, чем принять приглашение, он поинтересовался у настоятеля, не выделят ли ему для беседы какого-нибудь смышленого толмача. Настоятель уверил его, что отец Иштван говорит на русском ничуть не хуже, чем на родном, как, впрочем, и на десяти других, включая латынь. Это Давыдовича совершенно успокоило, так как позволяло надеяться, что информация дойдет до светлейших ушей без искажения.
Принялись за обед, который был довольно изыскан и сопровождался обильными возлияниями вина местных виноградников.
Потрапезничав, Давыдович сделал для себя очень важное открытие, что в отношении гостеприимства и питания представители двух религиозных концессий друг от друга практически не отличаются.
После, как и обещалось, его проводили к архивариусу, для которого у Давыдовича уже была заготовлена небольшая, но весьма проникновенная речь и материальная база в свободно-конвертируемой валюте. Войдя в келью, антиквар застал там двух благообразных старичков, которые хлебали чай из фарфоровых чашечек и о чем-то мило беседовали. Поприветствовав их с должным почтением, Давыдович справился, кто из них Иштван, и начал свою просительную речь.
Старички слушали достаточно доброжелательно, но вскоре начали проявлять признаки какого-то веселого нетерпения и беспокойства. Антиквара это несколько сбило сперва, но он все же закончил. Когда воцарилась какая-то неловкая тишина, один из святых отцов мягко спросил:
– Простите, а с неким деятелем по фамилии Мещерский вы ничего не слышали?
Давыдович отрицательно покачал головой. Святые отцы стали пристально рассматривать просителя, что его уже совсем вывело из себя. Потом один из них сделал приглашающий жест и велел антиквару садиться на один из плетеных стульев.
– Что ж, – начал Иштван. – Ваша просьба понятна и, в принципе, вполне выполнима – но только в принципе. Дело в том, что наш устав не запрещает совершать небольшие подделки, подобные этим. Изготовляемые бумаги имеют смысл и значение только для тех, кто ими владеет и для их окружения. Для истории же это – не более, чем куски пергамента. Но в свете последних событий мы прекратили подобную деятельность и вот почему…
Иштван сделал паузу, достаточную для того, чтобы в разговор сумел вступить второй старичок.
– Видите ли, молодой человек, мы вполне верим в ваши добрые намерения. Но происходит так, что по воле недобры людей, мы должны отказаться от мысли сотрудничать с вами, ибо это нанесет нам непоправимый вред. Я – живое тому свидетельство. И в этом краю я только за тем, чтобы скрыться от злобных домогателей и предупредить коллегу о грозящей ему опасности. Я имел неосторожность довериться одному недоброму человеку и сделал ему на заказ несколько подобных грамот. А он отплатил мне злом: меня склоняли к непотребному занятию в моей лаборатории – производству запрещенных химикатов – и наладить чуть ли не промышленный выпуск свидетельств. Когда же я отверг это богомерзкое дело, у меня отобрали все ключи, а самого заперли в темницу. Только благодаря оплошности одного из злодеев мне удалось бежать и отправиться за границу…
Антиквар не верил своим ушам: выходило так, что перед ним – отец Семион, которого он навещал в Подмосковье. Потрясенный Давыдович отчитался в своих приключениях и услышал в ответ:
– Да, я знаю: кто-то из приспешников воспользовался этим маскарадом, чтобы продолжить под моим именем незаконную деятельность. Я собирал сторонников, которые могли бы на это дело повлиять. Так что, молодой человек, не обессудьте – вам придется возвращаться к своим хозяевам ни с чем.
Давыдович, у которого от этой истории кружилась голова, поблагодарил священников и поспешил с новостями в музей.
* * *
Леонсио было плохо. Нет, ему было даже хуже. Пришлось пожертвовать львиной долей своего здоровья, чтобы убедить Федю взяться за это дело. Твердотыкин надеялся, что грузчик-то уж знает настоящие лазейки к экспонатам – они же так часто бывают в его руках.
Мало того, что товарищи пропили при этом практически все деньги, они еще схлопотали по выговору от начальства, что настроения им не прибавило. Однако, Федя в конце концов, согласился и обещал достать «другану» хоть черта лысого.
Твердотыкин сидел в полночь в каморке и с замиранием сердца ждал. И он дождался: вдруг раздался оглушительный вой сирены и тот час же – топот десятка ног. Леонсио, тихо скуля, пополз под топчан, понимая, что все стало неожиданно плохо. Это ему не помогло: через десять минут в подсобку вломились несколько дюжих молодцов в форме местной полиции.
Федя, как оказалось, не был натурой столь искушенной в воровстве и детективных историях, как Твердотыкин. Неспешной походкой белого медведя он добрался до выставочного зала, откинул стеклянный колпак с экспонатов, выбрал нужную печать и развернулся, чтобы уходить. Велико же было его изумления, когда откуда ни возьмись примчалась толпа народа, которая стала выкручивать ему руки и истошно орать.
Федя не сопротивлялся долго и честно ответил на все заданные вопросы. Среди прочих был так же вопрос о том, на кого он работает. В результате ответа заговорщик был пойман в укрытие и доставлен в отделение. Там ему было дано право на один звонок. Твердотыкин, потерявший все, глотал крупные слезы и бормотал в трубку:
– Алле, шеф? Все пропало…
* * *
Ночной звонок вызвал в Воване Натановиче смертную печаль.
«Один, совсем один», – с непривычной тоской подумал он, отзвонился в офис, отдал автоответчику последние распоряжения и стал собираться. Он испытал давно забытые чувства одинокого волка, боевика с большой буквы, когда пытался застегнуть на своем необъятном торсе кобуру с тяжелым пистолетом. Дроздов из-под нависших бровей окинул свою фигуру в зеркале и только сейчас понял, как он постарел. Когда-то его широкая грудь молодого киллера могла вместить в себя целую обойму вражеских пуль – а он бы и не вздрогнул. А теперь…
Теперь только святая необходимость – необходимость возвысить свой род – толкала его на подвиг своими руками загрести жар.
Он отправился в музей краеведения, где еще дням высмотрел заветную печать. Он с трудом протиснулся в одно из почему-то открытых окон и стал красться по коридору. Достигнув нужного зала и никого не встретив, Вован Натанович настороженно обернулся и стал пробираться внутрь. Не успев сделать и одного шага, он замер, удивленный: над витриной с печатями склонился темный силуэт человека, намерения которого были больше чем ясны.
