Сычева послушно взяла кофту и обвязала рукава вокруг пояса.
– А обо мне позаботиться никто не хочет?! Никто не боится, что я застужу себе... что-нибудь в этом подвале?! – Глеб старался говорить насмешливо и спокойно, но в голосе предательски проскальзывали истерические нотки. – Что вы все «девки», да «девочки», «мы», да «мы»!! Кто-нибудь обо мне подумал?!! – он сорвался на крик.
– Ты же вроде вешаться собрался, Афанасьев? – спросила Сычева. – У тебя же шикарный набор – ремень, шнурки и галстук! А мы еще пожить хотим, правда, девки? Давайте, соображайте, как выбираться отсюда будем!
– Танюха, расскажи, как ты догадалась, что это дом Овечкина, – тихо попросила ее Афанасьева.
– Понимаешь, наш главный, по большому счету для всех сотрудников – темная лошадка. Никто не знал даже толком, женат он или не женат. Он был образцовый руководитель – деловой, чуткий, требовательный, но без излишних придирок. Его все так ценили и уважали, что даже не сплетничали по поводу его руководящий персоны. Все знали, что у него квартира где-то в центре, но никто не знал точно – где. Как-то раз Овечкин заболел, не смог выйти на работу, но ему срочно понадобились какие-то документы из редакции. Он позвонил своей секретарше, распорядился, чтобы бумаги передали с курьером, которого он пришлет, и продиктовал адрес своего загородного дома. Его курьер застрял по дороге в редакцию в многокилометровой пробке. Тогда я вызвалась отвезти бумаги главному сама. Ехала на такси по жуткой жаре часа два, но дорогу хорошо запомнила. Очень удивилась, что у главного такой роскошный загородный дом, а он это скрывает. Передавала бумаги я не ему лично, а какому-то молодцу, который вышел за ворота. Я так поняла, что это прислуга. Думаю, Овечкин тогда так и не узнал, что приезжала с документами я, а не его курьер. Когда нас в джип запихали и сюда повезли, я все поняла... Только поздно было. Какой я идиоткой была! Да еще Карантаев меня заверил, что у Овечкина на момент убийства Игнатьева есть неоспоримое алиби.
– Чем неоспоримее алиби, тем больше вероятности, что оно подстроено, – сказала Татьяна.
– Как жаль, что такой приличный, приятный человек оказался преступником! – вздохнула Таня и огляделась по сторонам, прикидывая, куда можно сесть. Ни скамеек, ни табуреток в этом бункере не было. Зато в углу, освещенная тусклым светом, сидела огромная крыса. Она щурилась, шевелила усами и... улыбалась.
Афанасьева завизжала, отпрыгнув к противоположной стенке.
– Крыса!!! Там крыса!!! – заорала она.
Сычева с Татьяной ринулись к ней и тоже завизжали. Они стояли обнявшись, в углу, и так слаженно, дружно визжали, что Афанасьев понял: все, хана, спелись, – ох, как же они спелись, свизжались, срослись! И не осталось ему ни капельки места в этом бабском сообществе. А еще говорят, что женской дружбы не существует!
Он расстегнул ремень, рывком выдернул его из брюк и, замахнувшись, бросился на крысу.
Что ему была какая-то крыса после драчливого петуха Коли!
Крыса метнулась и скрылась куда-то, хотя ни одной щели вроде бы нигде не было.
Крыса исчезла, и одновременно с этим где-то в глубине дома раздались звуки яростной перестрелки.
Над головой раздался топот десятков, сотен, нет, – тысяч! – ног.
Глеб замер с занесенным над головой ремнем. Тани перестали визжать и замерли с открытыми ртами.
Выстрелы то приближались, то удалялись, они были и одиночные, и длинными очередями, иногда они перемежались звоном бьющихся стекол и мужским громким матом.
* * *
– Что это? – прошептала Таня.
– Стреляют, – пожала плечами Сычева.
– Что-то как-то очень уж чересчур, – пробормотала Татьяна. Она подняла с пола туфлю и постучала каблуком в стенку. Ей немедленно ответили бодрой морзянкой.
– Они что, между собой так... не поладили?! – Таня подбежала к двери и припала к нее ухом.
– Господи... – Афанасьев по стенке сполз вниз. – Господи, спаси и сохрани, у меня дома Арсен один, он сдохнет, если я не вернусь!
– Кто... у тебя дома? – дрогнувшим голосом спросила Татьяна.
Автоматные очереди становились все ближе, топот сильнее, а маты отъявленнее. Уже нужно было кричать, чтобы услышать друг друга.
– Лицо кавказской национальности, – ответила Сычева за Глеба. Она отобрала у Татьяны туфлю и одела на ногу. – Афанасьев же сказал вам, что много натерпелся за это время! Ох, испортили парня, армян домой водит!..
Автоматные очереди стихли и некоторое время были слышны только одиночные выстрелы.
– Арсен – это кролик, – закрывая глаза, сказал Глеб. – Маленький, худенький, черненький...
– Кролик, – задумчиво протянула Сычева, – кро-лик...
В стенку опять застучала морзянка.
– Нет, это Пашка! – воскликнула Таня и вдруг в голос, навзрыд заплакала, роняя слезы на бетонный пол: – Нет, девочки, это точно он! Только Попелыхин может болтать без умолку даже в застенках!!
– Танька, не плачь! – заорала Сычева и топнула на нее ногой. – Тут и так сыро! А гадалка мне предсказала...
Неожиданно снаружи все стихло.
Минуту стояла полная тишина, потом за стенкой раздались энергичные шаги и мужские веселые голоса что-то закричали друг другу.
– Ой, девки, ой!!! – прошептала Сычева. – Это же...
Она подбежала к двери и начала колотить в нее ногами.
– Сейчас нас убьют, – прошептал Афанасьев, закрыл руками лицо и сел на пол.
* * *
– Эй, мужики, открывайте все двери, у них тут пленников полный подвал!
Голос прозвучал совсем рядом, приглушенный лишь толщиной железной двери.
– Тише! – попыталась остановить бушующую Сычеву Таня, но та вырвалась и снова начала колотить в дверь.
– Карантаев!!!! – заорала она. – Самый старший лейтенант в мире, спасай!! Помогай!! Мы тут!! Караул!! Крысы!!
Замок лениво лязгнул, дверь тяжело и медленно открылась.
На пороге стоял Карантаев с отрешенно-гордым, оскорбленным лицом. В правой руке он держал пистолет, левой... Левой он зажимал рану на правом плече. Через его короткие, узловатые пальцы сочилась кровь и капала, капала на бетонный пол.
– Ты ранен! – взвыла Сычева и с дешевым драматизмом самодеятельной актрисы упала на лейтенантскую грудь.
– Ерунда, царапина, – Карантаев сделал еще более отрешенную мину. За его спиной возникла бригада парней в камуфляже, в масках с прорезями для глаз, с автоматами наперевес, и самыми что ни на есть серьезными намерениями. «СОБР» – лаконично гласили надписи на их рукавах.
– С-О-Б-Р! – по буквам прочитала Таня. – Очень рада вас видеть, – сказала она парням и сделала дурацкий книксен.
Парни дружно ухмыльнулись и даже маски не смогли это скрыть.
Афанасьев тяжело поднялся с пола, отряхнул брюки, пригладил волосы, проверил узел на галстуке и начал неторопливо вдевать в брюки ремень.
Все ясно. Герой сегодня не он, а быдловатый подстреленный лейтенант.
– Свободны, парни, – не оборачиваясь, сказал лейтенант собровцам. – Проверьте еще раз дом, может, кто спрятался! А с ... этими я сам разберусь.
Бойцы развернулись и ушли по темному коридору, топая тяжелыми ботинками и бряцая автоматами.
– Прости меня, – прошептала Сычева, отстраняясь от лейтенантской груди и не замечая, что перемазалась кровью. – Как ты нас нашел? Как тебе удалось вырваться от Марата?!
– Вырваться? – надменно переспросил лейтенант. – А чего от него вырываться-то? Он нормальный, правильный парень, за обед и расколоченную посуду презервативами взял. Все нормально, свидетельница! – Карантаев отодвинул Сычеву и внимательно осмотрел пленников. Он схлестнулся взглядом с Афанасьевым, осмотрев его особенно подробно – с головы до ног.
– Все на выход, за мной, – приказал он компании, по-военному развернулся и, чеканя шаг как на плацу, пошел по коридору.
– Пашка! – закричала Татьяна. – Пашку освободите!
– В машине ваш Пашка уже сидит, – не оборачиваясь, сказал Карантаев. – Шоферу мозги компостирует подробностями из жизни города Болотного.
По узкой лестнице они поднялись на первый этаж. В просторном холле было грязно, натоптано, пахло порохом, кровью и табаком. В разбитые окна врывался холодный ветер. Они не сразу заметили лежащих на полу людей. Некоторые лежали в таких позах, что было понятно – они мертвы, других бойцы СОБРа поднимали под руки и волокли на улицу, к машинам, равнодушно перешагивая лежащих. Сычева в одном из тех, кого волокли, признала Овечкина, в другом – Лескова, а те, кто лежал на полу в неестественных позах здорово смахивали на парней, которые привезли их в этот дом... Инги нигде не было видно. Это смахивало на счастливый конец.
Афанасьева, споткнувшись о чей-то окровавленный труп, закрыла лицо руками и зарыдала. Татьяна зажмурилась и ухватилась за Сычеву, чтобы не сбиться с пути. Сычевой не было дела до ужасов, творящихся в доме; она трусила за лейтенантом, приговаривая:
