— Не говорите глупости! — холодно посмотрел я на полицейского. — Это и есть оригинал «Знатной дамы». Я прав, месье Арно?
Француз сейчас смотрел на картину с некоторым подозрением.
— Что-то не припомню этой вмятины на раме, — со вздохом пробормотал он.
— Это результат взрыва, — хрипло объяснил я.
Но месье Арно меня не слышал. Мы не прерывали его раздумий. Наконец он принял решение.
— Есть только один способ убедиться, оригинал это или копия. Нужно позвонить в Париж и попросить прислать рентгеновские снимки полотна. Ловкий мошенник, согласен, может обмануть специалиста, но он бессилен против рентгеновских лучей. Скопировать нюансы, к примеру, толщину мазков в отдельных местах, и особенно то, что находится под краской — нити, из которых состоит первоначальный холст, невозможно. — Он повернулся ко мне. — Мистер Парнелл, где тут у вас телефон?
Мы позвонили в Париж из моего кабинета. Арно долго ждал у телефона, потом нахмурился, вновь побледнел и что-то — я так и не понял что — быстро приказал своим подчинённым.
— Ничего страшного, — успокоил он меня, положив трубку. — Какой-то идиот положил рентгеновские снимки «Дамы» в другое место. Я велел обыскать кабинет. Их скоро найдут и вышлют…
Естественно рентгеновские снимки «Знатной дамы» не нашли. Ситуация сложилась не из лёгких, нужно было что-то делать. Через неделю у нас в галерее собрались двадцать ведущих искусствоведов из Франции и Америки. Результаты экспертизы были готовы через месяц.
Двенадцать специалистов по старым мастерам объявили «Знатную даму» оригиналом, шестеро — отличной подделкой. Ещё двое были уверены, что это грубая подделка. После этого неясного вердикта картина вернулась в Париж. Месье Арно, конечно, отменил и выставку «Брата Ринклера»…
Я изменил внешность, наклеив фальшивую бородку, надев чёрный парик и большие солнцезащитные очки, и решил на всякий случай говорить с сильным французским акцентом. По собственному опыту знаю, что акцент привлекает к себе внимание и отвлекает от внешности. Хотя мы не раз встречались с мистером Дунканом, я был уверен, что он меня не узнал.
Я начал торопливо складывать деньги в саквояж. Двести тысяч в купюрах по десять-двадцать долларов занимают довольно большой объём, но в таких случаях обычно просят банкноты мелкого достоинства, которые труднее проследить.
Корнелиус Дункан не сводил восхищённого взгляда со «Знатной дамы».
— Значит, её всё-таки украли.
— Месье, — строго покачал я головой, — я ничего не знаю ни о какой краже. «Знатная дама» попала ко мне совершенно случайно.
— Конечно, конечно, — с понимающим видом улыбнулся коллекционер. — Миллионы дураков будут пялиться на копию в Париже, а оригинал будет у меня. Один я буду любоваться настоящим шедевром гения.
— Надеюсь, вы понимаете, месье, что никому ни в коем случае не должны показывать эту картину. Она предназначена только для вашего личного просмотра. Если станет известно, что у вас оригинал «Знатной дамы», власти отберут картину, а вас даже могут посадить в тюрьму.
— Я буду держать её под семью замками, — пообещал Дункан. — Никто её не увидит. Даже моя жена!
Последняя предосторожность была нелишней. Нынешняя супруга, четвёртая по счёту, так же, как предыдущие, при разводе могла попытаться отомстить мужу и заявить в полицию.
— До свидания, месье Дункан, — попрощался я, закрывая саквояж. — Вам очень повезло. Вы приобрели прекрасную картину стоимостью как минимум миллион за пятую часть цены. Поздравляю с выгодной сделкой.
Я поймал такси и с довольной улыбкой откинулся на спинку сиденья. На данный момент Бернис Леку нарисовала шесть копий «Знатной дамы». Уверен, мне не составит особого труда продать их как оригиналы по двести — триста тысяч долларов.
Конечно, мы с Бернис, наверное, могли бы украсть и оригинал, но тогда нас искала бы полиция всего света. Создать подозрение, что шедевр могли украсть, и построить на этом всю игру — было намного умнее, изящнее и, что самоё главное, безопаснее. Никто из «счастливых» обладателей «Знатной дамы» не рискнёт показывать её специалистам и тем более обращаться в полицию. Поэтому я и просил за неё относительно небольшую сумму: конечно, коллекционеры ценят свою свободу дороже двухсот тысяч.
Мы с Бернис заслужили продолжительный отпуск. Говорят, Бразилия сказочная страна. Пожалуй, стоит съездить и проверить. Кто знает, может, она эта страна так нам понравится, что мы захотим остаться там навсегда.
— Значит, вы спасли человечество от полного исчезновения? — спросил профессор Лейтон.
— Да, — сказал я. — Сам того не желая.
Лейтон был скептик и зануда.
— А это и есть ваша Машина Времени? На ней можно перемещаться в будущее?
— Сама машина остаётся на месте, а объект, который находится внутри, перемещается во времени, когда я нажимаю эту кнопку.
Лейтон мне никогда не нравился. Противный мужик, сволочь редкостная, хотя не полный тупица и умеет всегда настоять на своём. Такие и лезут в начальство, потому что ничего другого делать не умеют, только командовать.
— И в будущем ничего не изменилось? Ведь будущее нельзя изменить.
— Это для меня тёмный лес, — сказал я. — Но похоже, что вы правы.
Мои первые эксперименты были с обычными вещами. Помню, я отправил на двести лет в будущее том энциклопедии. Когда я вернул его обратно, обложка была мокрая. Наверное, там был дождь.
Я посылал в будущее лампы, столы, стулья и другие предметы очень успешно.
Затем я послал золотых рыбок в аквариуме. Ну а после я попросил у друга собаку. Чтобы собака не убежала и не затерялась во времени, я привязал её к ножке тяжёлого кресла.
Я послал её смело на 20 000 лет вперёд. Через десять минут она вернулась обратно точно такая же, только слегка поскучневшая.
Конечно, я думал, что послал её в будущее. Но как я мог это проверить?
Поэтому настала и моя очередь. Я уселся на зелёный стул в центре машины, держа в руках пульт управления. В какое далёкое будущее мне отправиться? На тысячу лет вперёд? А может, только на двадцать? Осторожность не помешает.
Я улыбнулся. А какая разница — на двадцать лет или на тысячу? И я решил, что 20 000 лет это то, что нужно.
И нажал кнопку.
Теперь Лейтона интересовало, что я видел в будущем.
— Что это за мир? — спросил он.
— Очень зелёный мир, — ответил я. — Буйная растительность. За 14 000 лет природа восстановилась. Леса, я имею в виду, реки.
— А что там случилось?
— Термоядерная война. Атомные бомбы, водородные, кобальтовые и всякая другая дрянь.
Лейтон хмыкнул.
— Этого следовало ожидать. Но всё-таки человечество уцелело? Вы видели людей? Там были люди?
— Да, конечно. Люди были.
— Мутанты?
— Нет, обычные люди, как мы с вами. Только они быстро вымирали.
— Радиация? Отравленная атмосфера?
— Нет. Воздух там очень чистый и здоровый, благодаря большому количеству зелени. Изменения произошли у них в мозгу.
— Что с их мозгами?
Я улыбнулся немного смущённо.
— Как это сказать… Они потеряли интерес к жизни. Ничего не хотят делать. Мрут как мухи. На всей Земле осталось не больше ста тысяч человек.
Лейтон взъерошил волосы.
— Вы с ними говорили? Надеюсь, они все говорят на чистом английском?
— Они говорят на разных языках, и в основном какая-то тарабарщина. Но понять можно. Они не хотят больше жить, вот в чём смысл.
Лейтон погрозил мне пальцем.
— И вы утверждаете, что спасли человечество? Лгунишка! Сколько вы там были?
— Неделю. Я чувствовал себя там как турист. Очень любопытно.
— Неделя? — он ухмыльнулся. — Одна неделя в будущем это мгновение в настоящем.
— Вы ошибаетесь. Время не меняется. Час за час, год за год, жизнь за жизнь, — вздохнул я. — Люди, увидев меня, словно проснулись от спячки. Я сразу стал их лидером.
Лейтон нервно закурил.
— На сколько лет может перенести человека ваша машина, вы говорите?
— На 20 000 лет в будущее, — сказал я. — Но это предел.
— Вы там были?
— Да.
— И видели, что человечество вымирает?
— Видел своими глазами.
— Почему же вы не попробовали перенестись ещё хотя бы на сто лет вперёд, чтобы посмотреть, что будет с человечеством?
— Я попробовал.
Он замолчал, обескураженный.
— И что? Человечество выжило?
Я кивнул.
— Всё нормально.
Он смотрел на меня недоверчиво.
— За одну неделю вы смогли?..
— Боже, нет конечно! Спасти человечество можно только ценой жизни, хотя бы одной.
— И вы сделали это?
— Нет, не я.
Он нахмурился и присел на краешек зелёного стула в центре машины.
— А кто?
— Ты, — сказал я и нажал кнопку.
